Лифостротон – каменный помост римского прокуратора.
Уроборос – древний символ, изображение змеи, поедающей свой хвост.
Спустилась ночь на Гефсиманский сад и город, знавший яростные битвы, огонь и кровь бесчисленных осад, но не слыхавший искренней молитвы...
Сомненья рвали душу в лоскуты. Слова слетали с губ, ища ответа.
Отец! Пусть будет так, как хочешь Ты! И всё ж молю – да минет чаша эта!
Ершалаим гасил свои огни... Тринадцатый день месяца нисана – назавтра, в полдень, возопят "Распни!" ещё недавно певшие "Осанна!"
Внизу в долине рокотал Кедрон. С щеки текла слеза (иль капля пота?) И отсвет факелов дрожал тавром в расширенных зрачках Искариота.
Но "Радуйся!" – промолвили уста, хотя глаза кричали: "Уничтожу!" И обжигающ, как удар хлыста, поспешный поцелуй ошпарил кожу.
Апостолы схватились за мечи, но жестом удалось избегнуть сечи. Ученики рассеялись в ночи, тем подтвердив слова застольной речи...
...Костёр в стенах хананова двора, спор челяди о малом и великом, а за оградой горький плач Петра, поверженного петушиным криком.
Синедрион вершил свой скорый суд, не оставляя никакой надежды, перевирая Тору и Талмуд и раздирая напоказ одежды.
Претория гудела, как притон. Толпа бурлила, бушевали страсти.
Что истина?.. Высок лифостротон, но человек на нём – лишь символ власти!
Венец терновый – брат лаврового венка, и багряница – царской мантии подруга. Никто не в силах знать наверняка: не суждено ли им сменить друг друга?
Толпа бывает предсказуемой – за плату. Народный глас ревел: "Спаси Варавву!" Вода ржавела от холёных рук Пилата, предвосхищая страшную расправу...
Боль жертвы и усердность палача – едины, словно стороны монеты. И плеть хлестала – по нагим плечам, хмелея кровью Нового Завета.
Что жизнь – во имя целого народа? Порочный круг сплелся – в уробороса. И ноги, что легко прошли по водам, едва шагают.
Via Dolorosa! Упомнишь ли ты всех, кто, волочась, прошёл, согнув под скорбной ношей спину?
Увы, Симон, в недобрый день и час ты встретил Человеческого Сына...
Последний шаг. И цель уже близка... Доска со стоном принимала плоть металла, покорна грубой силе молотка, и кровь на руки палачам хлестала.
Час в радости – как миг. Иная грань – минута муки длится дольше часа. Как уксус, воздух обжигал гортань. Ещё глоток – и опустеет чаша! Светилом, раскалённым добела, застыла в небе солнца колесница.
Но вдруг – в мгновенье – мгла обволокла иссушенные земли плащаницей.
Пространство вспышкой света озарилось!
И вот тогда – за миг до катастрофы – я, глядя в небо, прошептал: "Свершилось!"
И грянул гром над замершей Голгофы!..