Налейте стопку для тапёра, господа.
Эх, вашу мать, как осень нынче холодна.
И пусть своя у каждого беда,
А вот Россия – она одна.
Рояль в душе всю музыку хранит,
Среди утративших натяжку старых струн.
Эх, господа, нам жизнь никто не возвратит,
Не скажет мать: «Иди домой, шалун».
Наш дом в огне, и кони месят грязь.
Давно устали острые клинки.
Что вам сыграть? «Царя храни»? Вы пьяны, князь.
Царя давно свели в расход большевики.
Рояля звуки нашу душу теребят.
Вам что, корнет? Да как тут вас не извинить.
У вас патрон есть? Ну, так это для себя,
А вот Россию одной пулей не убить.
Она пройдёт сквозь бури и года,
Сгорит сто раз, чтоб возродиться вновь.
Россия - наше счастье и беда,
Россия - наша вечная любовь.
Нас ждут Стамбул, Берлин или Париж.
А впрочем, знаете, нас вовсе там не ждут.
Вот, господа, желаете пари,
Что я, тапёр, отсюда не уйду.
Вся жизнь моя – вот, мой рояль,
Ты жмёшь на клавиши.
А господа уйдут, не жаль,
Придут товарищи.
И жаль, что красных клавиш нет,
Есть только белые.
Ещё есть, правда, чёрный цвет
Того, что сделано.
А утром люди в кожанках придут,
Осмотрятся, и, подтянув ремни,
Мне скажут: «Не сочти, тапёр, за труд,
И что-нибудь такое рубани».
А я скажу: «Простите, господа,
Не доучил ещё «Интернационал».
Я вам сыграю, что хотел сыграть всегда,
Но что ещё никто не заказал».
Уже не помню, что я им играл,
Но уходя один солдат, совсем юнец,
Смущённо потоптавшись, мне сказал:
«Ты – молодец, тапёр. Ей богу, молодец!»
Ну что, рояль, так, где расходятся пути?
А может, хватит нам играть для пьяных морд?
Вот взять сейчас, к большевикам уйти,
Чтоб в революции оставить свой аккорд.
И с красной конницей входил я в города,
Была тверда рука, и не тупилась сталь.
И плакал только раз, узнав, что в холода
В камин, в расход, пустили мой рояль.
А командир, стальной прищурив глаз,
Сказал мне: «Ну, герой, ты не тужи!
Ведь этот твой буржуйский фортепляс
По-своему народу послужил».