Ольга сидела, переключая магнитолу – искала те песни, что нравятся. Найдя, слушала до конца, а потом снова ловила другую волну. Дело было вечером, делать было есть чего. Но не хотелось.
Она уходила с работы ровно в 6 вечера, ехала пять остановок до «Третьяковской», потом пересаживалась на оранжевую ветку и выходила на «Калужской». Дальше автобусом. И вот, наконец, лифт открывает двери на 16-м этаже. Из ее окна виден Ленинский проспект – вдалеке, но виден. Вечером красиво.
Ужин вообще-то был – остался с воскресенья, и можно не готовить. А главное – не хочется. Хочется «ничегонеделанья».
Сначала она включила телевизор, но посмотрев его минут десять, поняла, что не может на нем сосредоточиться – спроси ее, что она только сейчас смотрела, она бы не ответила. Тогда она нажала на красную кнопку пульта – экран покорно погас. Взяла газету, другую… журнал – прочитала статью про то, как мужья изменяют своим благоверным с мужиками – стало противно. Прочла колонку известной журналистки, брызжущей сарказмом по поводу событий истекшей недели – газета была субботняя. Следующая статья ее задела – про детишек, больных раком: с фотографиями и многими печальными подробностями. Ей стало стыдно, что она страдает из-за гораздо более мелких на ее взгляд вещей, и она заплакала. Подумала, что надо перевести денег по указанному в статье счету. Но потом вспомнила ехидные рассуждения умной журналистки про всеобщее вранье и распыление денег… Тогда она совсем расстроилась, ощутив полное бессилие, незащищенность и никчемность собственной жизни.
У нее было двое детей – Леша 13 лет от «первой любви» и 4-летняя Лиза – от мужа… Пока еще мужа…
Она была честной женщиной, старательно заботилась о них, следила, чтобы были сыты и ухожены. В меру сил, конечно. Потому что работать приходилось много, а денег платили мало. Муж получал побольше, но все равно…
А сейчас дети были у ее мамы в Отрадном – осенние каникулы у Леши, и Лизка тоже к бабушке запросилась. И хорошо. Хорошо, что без них все это происходит – те самые мелкие вещи, из-за которых ей стало стыдно страдать после газетной истории. Устроенность детей где-то вдалеке у бабушки подчеркнула мысль о никчемности ее жизни. Она раньше не задумывалась об этом. А вот сейчас вдруг…
И села около магнитолы, глядя на светящийся Ленинский.
Она уже знала, что муж не придет. Любит ли она его? Любила ли, когда выходила замуж? Когда выходила, думала больше о Лешке: ребенку нужен отец – настоящий-то сбежал, только узнав, что она, девчонка еще, беременна. А этот был такой уверенный, надежный, хозяйственный… Она была счастлива, что они поженились. Потом, через много лет, в семье начало что-то расшатываться, и она подумала, что, может быть, теперь наоборот – отцу нужен ребенок – и она родила ему родную дочку. И вроде опять все наладилось, Лизку новоявленный папаша боготворил. И вот…
Черт ее знает, что это – любовь? Те романы, что она читала, настолько не соответствовали окружающей действительности, что примерять на себя «любви» книжных героинь было по меньшей мере смешно. Тут нужно было вовремя успеть картошку в деревне выкопать, заготовки на зиму сделать, помыть-постирать-погладить-приготовить… Так жизнь и шла.
Муж помогал. Иногда в кино ходили. Даже в «Макдоналдс» с детьми выбирались. Неплохо же жили – даже машина своя была, старенькая, но немецкая, надежная. Дома всегда чисто и уютно, что ему нужно? Она и в постели ему не отказывала – читала в женских журналах, что это плохо влияет на жизнь. И за собой следила – тоже, конечно, в меру сил, то есть, насколько денег хватало. И он понимал. Все понимал. Он был такой же, как она – семья, воспитание, образование – все было таким похожим. У них был один уровень – как у воды в сообщающихся сосудах. И разве не это любовь – жить друг для друга и для детей и понимать эту жизнь одинаково?
Оля переключала магнитолу и слушала те песни, которые они слушали вместе – хорошие песни, много разных. Но вот ей попалась другая – она ее помнила. Как-то, когда они ехали в машине, зазвучала эта мелодия – и он весь переменился, как будто исчез, растворился, осталась только внешняя оболочка: жесткий взгляд на дорогу и руки, крепко сжимающие руль.
Она слушала и не понимала – слова дурацкие, и мелодия ей не нравилась. Зато она смутно понимала другое: муж ушел потому, что стремился к этой и к похожим на эту мелодиям, которых не было в их обустроенной жизни.
Откуда в нем это? Почему он считает, что может уйти из налаженного ею быта, оставить детей? Да, именно оставить - потому что ни подарки, ни финансовые подачки, ни куцые свидания по выходным не заменяют постоянного общения. Она злилась. Ей было обидно. Она не знала, что делать.
Стемнело. Попить чаю? И Ольга зажгла газ. Чайник уютно зашипел.
Зачем он ей нужен, этот человек, которого она считала родным – а он оказался далеким, дальше Ленинского проспекта, дальше той песни по радио? И как глупо из-за этого страдать, как совестно, когда в мире есть страшные болезни, мучительная смерть?.. Почему в мире? Тут, в Москве… А она страдала. Потому что когда человек вдруг ощущает свою жизнь никчемной – это тоже смерть. Простая, бытовая, незаметная – но тоже смерть – конец планам, надеждам, конец привычному мироустройству дома.
И муж, наверное, тоже страдал, так она думала, ведь он же честный человек, значит, страдал.
А ему просто не повезло 23 года тому назад. Он учился тогда в 8 классе и влюбился в одноклассницу Машку Крашенникову. А Машка была не такая, как он – у нее дома было много ненужных старинных вещей, много заумных книг, велись какие-то странные разговоры… А он вот влюбился. С кем не бывает в 16 лет? Обычно проходит, как насморк: немного соплей, и ты здоров.
После 8-го Машка пошла в 9-й, потом в институт, а он – в техникум, а потом в армию. Единственный свой отпуск за два года службы он потратил на то, чтобы съездить в пансионат, где Машка в это время отдыхала со своей подругой. Он приехал – а там целая компания, и она его не ждала вовсе. И тогда у него был первый в жизни секс – с машкиной подругой, тоже девушкой из «загнивающей интеллигенции».
Много потом чего было. Он танцевал с Машкой под эту песню странную – ее пел знаменитый тенор, такой бородатый и зубастый – он потом по телевизору этого певца видел. И слушал с ней концерт Шнитке, стойко, его же в армии научили хорошей дисциплине. Машка не гнала его и не приближала – как, впрочем, и остальных своих поклонников – она называла их друзьями. А кого она любила – никто не знал, только догадаться можно было по ее отдельным случайным фразам, что есть человек, который ей дорог – но не здесь, а где-то в таком далеком далеке, может быть, в ее фантазии только… Метался он, места себе не находил, кровь молодая искала выхода…
Его успокоила мама. Она добрая была женщина, объяснила, что Машка – дрянь, выпендривается сильно, что один из ее воздыхателей – узбечонок, небось, в Аллаха верит, да и вообще – кто к ней в дом только не ходит… может, он девка продажная? А ему нужна жена порядочная, из своей среды. И познакомила его с Олей.
Чай остыл. Оля смотрела в окно, но ничего не ждала.
А он сидел в своей комнате, в родительской квартире, и думал, что жизнь – штука сложная, трудная, непонятная и прекрасная – как музыка этого еврея парализованного, как его… опять забыл.