Радость моя, саблезубая бабочка Ева!
Кофе остыл. Отравись, я тебя подожду.
Было темно от любви и от долгого гнева.
Было тепло – как, наверное, будет в аду.
Трещины губ твоих, будто плывущие сети,
Манят погибших романтиков бездной беды.
Имя твое – как проклятье. Никто не ответит,
Что разглядел в твоей смерти надежды следы.
Лица твои – то ли Вяземской, то ль Воронцовой –
Яркой наложены маской в оскал дьяволиц.
Выпей вот это – из чаши с потеком пунцовым,
Выпей и руку лизни мне, как комнатный шпиц.
Радость моя, меланхолии бледная Эльза,
Ты ли увянешь на сломанной спице цветка…
Смотрит на землю Господь микроскопами Цейсса
И не находит живых, не находит пока.
Горы Святые – губернии Псковской Саяны,
Первые камни ступеней, ведущих во тьму.
Ангел жасминовый мой с молоточком стеклянным,
Хрупко и больно… И верю, что мне одному.
Строки и пепел и бунт. В Петербурге холера.
Муза безумия спит у скитальца в ногах.
Кофе остыл. Поцелуй тебе, сладкая стерва,
Как целовал Магдалину влюбленный Аллах.
Ночь пережить, только ночь! Я найду твои лапы,
Мягкие лапы в стилетах кошачьих когтей.
Кофе остыл. Я сломал над ним горлышки ампул –
Капля за каплей – Настасья. Как саван постель.
Радость моя, бессарабская девка Мария,
Будет темно от любви – как бывает в аду.
Будет танцмейстер Иогель шептать твое имя,
Словно проклятье. Пей. Я тебя подожду.