САМЫЙ МОЛОДОЙ
Сказал напарник как-то: - Перекурим…
Присели… И в тот день случилось мне
Историю услышать вот такую,
Нередкую, быть может, на войне.
* * *
Стоял апрель, ещё почти в начале,
И шли позиционные бои.
Мы у леска прозрачного застряли,
Как будто в землю вязкую вросли.
Лежал снежок в оврагах и низинах,
Но почки начинали набухать…
В такую пору – не тянуть резину,
А в поле бы, на трактор да пахать!
Но чертов "немец" не даёт покоя -
То стихнет перестрелка - то опять!
Не тишина - затишье перед боем...
Да, впрочем, что там долго объяснять.
Весна ведь – время, знаешь сам, какое –
Воспоминанья ярче и острей.
Так хочется разделаться с бедою –
И по домам… А тут – в болоте прей!
В тот день с утра всё небо затянуло
Белесоватой тусклой пеленой,
С низины сквозняком холодным дуло
И колотун – на месте не постой!
Но некогда стоять – ведь у солдата
И в передышку есть немало дел.
Я протирал снаряды, а ребята
Ствол чистили… И каждый, как умел,
Старался. И не для тепла – для дела –
В бою ведь не бывает мелочей.
И вдруг: - Пошамать времечко приспело! –
Раздался голос, уж, не помню, чей.
По-моему, Володи Хворостенко –
Весёлый парень был у нас такой.
Все смотрят на меня – припёрли к стенке:
Кому идти? – Я самый молодой…
В то время наша кухня полевая
От нас стояла, этак, вёрст за шесть.
Туда-сюда по грязи отмахаешь –
Пить не захочешь, а не то, что есть…
Как говорят, руками и ногами
Я упирался… Да, куда там – вмиг
Надели термос, подтолкнули сами…
И я пошел по лесу напрямик.
На мокрых кочках столько оступался,
Корягам скользким счёт я потерял.
А уж, когда оврагом пробирался –
Тут всех святых, признаюсь, поминал…
Но выбрался и вышел на дорогу,
И сразу побыстрее зашагал.
Вот так я и дотопал понемногу.
Друзьям привет от наших передал.
Дошёл до кухни, и по полной норме
Мне повар щи да кашу навалил,
Во флягу, как положено по форме,
Отмерив сколько надо, нацедил.
Обратно шёл, ссутулившись устало,
И тихо было, как не на войне…
Но лишь подумал так – загрохотало
Там, впереди. На нашей стороне.
И я пошёл быстрее – словно, что-то
Толкало в спину, гнало и несло,
Чуть не ввалился второпях в болото
И шёл, и шёл, шагая тяжело…
И вдруг я встал… и замер, словно громом
На этой вот опушке поражён…
А в горле крик застыл тяжелым комом:
Вот здесь кусты, а вот – пологий склон…
А здесь орудье было… Но на склоне –
Лишь чёрный ствол, присыпанный землёй…
Всю боль свою излил я в слабом стоне,
Я – из расчёта – самый молодой…
В лицо пахнуло сумраком студёным…
Уже во тьме воронка не видна…
И флягу я поднёс к губам сведённым –
Один – за всех – я выпил всё до дна…
***
ОН ПАЛЬЦЕМ БЕЗ ОДНОЙ ФАЛАНГИ ВЕРТИТ...
Он пальцем без одной фаланги вертит
И голосит, склоняя чью-то мать.
Мол, это на войне, смотрите, черти –
Я инвалид!… И матюгом опять.
Пьянюсенький, замызганный, и рядом –
Его дружки – вполне ему под стать.
Сержант – мальчишка с изумлённым взглядом –
Не знает даже, что и отвечать…
А что тут скажешь этому «герою»?
Быть может, правда – как узнать теперь?
Ведь свято всё, что связано с войною –
Тут: хочешь – верь, а нет – поди – проверь…
Взвивался в небо Алексей Маресьев,
Две деревяшки втиснув в рычаги.
И сколько жизней сложено, как песни –
Без рук, без глаз, без слуха, без ноги…
А этот – вдруг, и, правда, был на фронте,
И не по книжкам с битвами знаком…
Но только крикнуть хочется: не троньте,
Вы, нашу память – грязным языком!
* * *
НОВГОРОДСКАЯ СОФИЯ
У варварства в любые времена –
Одно лицо и помыслы лихие…
Фашистами была превращена
В конюшню – Новгородская София.
Когда центральный купол был снесён,
А остальные чудом уцелели –
Глаза святых – свидетелей времён –
Смиренно с этих древних стен глядели.
Но люди не смирились, не сдались,
Вернув с боями край испепелённый,
Немедля восстанавливать взялись
Свой город, так жестоко разорённый.
И не во имя веры – неспроста –
Храм Божий возрождали атеисты,
А чтоб жила на свете красота,
И купола сияли в небе чистом.
Чтоб мы могли с волнением прочесть
Старинной вязью писаные строки,
И чувствовали мы, что это здесь –
Земли Российской корни и истоки.
***
БЫЛА СТРАНА...
Была страна сильна в своём единстве,
Как ни стремятся это отрицать,
И обвиняют в подлости и свинстве
Своих же деда, и отца, и мать…
Буржуям – жупел, шило в мягком месте.
Далёкий свет – для всех людей труда.
Пример геройства, доблести и чести,
И мужества, и славы – навсегда.
У многих вызывала злость и ярость,
И в человеке пробуждался зверь.
Любили, ненавидели, боялись…
Зато не презирали, как теперь.
***
ИСТОРИЯ - ПЕЧАЛЬНАЯ НАУКА
История – печальная наука,
Её законы – чисто эфемерны:
Ни слова, ни события, ни звука
Проверить невозможно достоверно.
Ещё живёт на свете поколенье,
Что помнит всё, до чёрточки, до точки –
А ведь уже возникли искаженья –
И это, к сожаленью, лишь цветочки.
А уж, потом, когда никто не сможет,
Сказать ни слова в оправданье истин,
Покроются, как флёром, наглой ложью,
В том октябре попадавшие листья…
И выдумки, что выгодны кому-то,
В момент растиражируются в мире,
И то, что было, в сущности: «как будто» –
Предстанет в виде «дважды два – четыре».
И никого разубедить не смогут
Ничьи слова, ничья ни в чем порука…
Летит Земля – и скатертью дорога!
История – печальная наука!
***
Отец на снимке, сделанном в блокаду,
Совсем мальчишка – нет и двадцати.
Он стережёт подходы к Ленинграду
На минном заградителе «Марти».
Как много их, охваченных метелью,
Осталось на свинцовом рубеже.
А те, что в страшной битве уцелели –
Те, возмужав, состарились уже.
Что вяжет воедино поколенья:
Детей – с отцами, с дедами – отцов?
Ведь нерушимо это единенье,
Как неизменно Времени лицо…
Как ни стремятся мир перекорёжить
Новейшего столетья дикари,
Был светел день, который нами прожит.
И завтрашний – встаёт в лучах зари…
***
Лечь под танк… И лечь на амбразуру.
Так, чтоб точно, чтоб наверняка…
Это – не словесные фигуры –
Не докинет слабая рука…
Не прикроет от осколков каска,
Даже если кинуть наугад –
Слишком тяжела бывает связка,
Так и так – осколки долетят…
Потому – надёжнее вплотную,
Без сомнений, в самый аккурат!...
Я склонюсь – и землю поцелую:
Тот, кто в ней – и в самом деле – свят!
* * *
Через шесть десятков с лишним лет –
Как воскресший отклик тех времён,
Как далёкой битвы близкий свет –
Сохранился смертный медальон.
И слова, что проще – никуда:
"Передайте: улица и дом…"
"Муся, расстаёмся навсегда,
Погибая, помню обо всём…"
А ещё: "За Родину!", и вслед,
Как всегда "За Сталина, за Власть! "
Лишь на пару-тройку горьких лет
Муся письмеца не дождалась…
* * *