Эта пятка была так свежа, так изысканно нежна:
Розоватой на вид, с педикюром с другой стороны,
Словно в джунглях рассвет, как луна, как эстамп, как подснежник,
Пахла солнечным днем, и «шанелью», и тапком, увы...
Этот тапок в пуху был еще розоватей, чем пятка,
С виду полный барбос, а внутри стелькой стелит сполна,
Пятка в нём как в броне, льнёт к нему без ума, без оглядки,
Так удобно вдвоём, - ночь сияла, луною полна...
Он взирал снизу вверх на такой мезальянс куртуазный, -
Притерпелись уже, все мозоли увяли без сил,
И ступали вперёд, всё тандемом, сплотившись в экстазе,
Впрочем, даже двумя - правый-левый, где в тапке ахилл...
Он взирал с-под стола на изысканность парного хода,
Как в фигурном катаньи, где с пятки всегда на носок,
И не верил, что грянет, разверзнется мрак с небосвода,
Коль решится из кухни до спальни на ловкий бросок.
И решился! Вперёд! Прочь сомненья! В углу за диваном
Есть остатки еды, что муж пятки вдруг выронил днём...
Но увы... Грянул гром... Он был в жизни простым тараканом.
И остался на тапке. Под пяткой. Безликим пятном...
Но продолжилась жизнь. Снова тапки те пятки ласкали,
В час когда муж храпел на диване – такой вот облом...
А мораль такова: ловким быть в жизни нужно едва ли,
Коль кто есть под пятой, и коль им одиноко вдвоём...