Жизнь под солнцем и дождём

ПРОИСХОЖДЕНИЕ
Дело было в чистом поле: где-то с полтора десятка берёз, а кроме них
ещё пяток осин, четыре рябинки, три клёна и пара ёлок попроще
сошлись как-то вместе, пожали друг дружке корни, посовещались кронами
и постановили образовать коммунальное общежитие - рощу.
Конечно, все поначалу слегка дичились соседей, смотрелись порознь,
но время шло, и мало-помалу, пока суд да дело,
у каждого подножья проклюнулась и вытянулась молодая поросль,
заветвилась, обживая ещё свободное пространство, загалдела,
с малолетства перезнакомилась со всей округой, закорешилась,
откуда ни возьмись, поналетели, к тому же, всякие разные птицы,
понастроили гнёзд, затем попёрли грибы, и, наконец, даже солнце решилось
однажды вечером в эту тёплую компанию спуститься.

Так и возникла эта книга -
из вечернего неба цвета индиго,
из рассвета цвета фламинго,
из щебета птиц в стиле фламенко,
из сердцебиенья в ритме фанданго,
из сговорившихся между собою
заячьего зипуна и шубы собольей,
из перемирия сахарного песка с солью,
из невообразимой солянки сборной
русской души с парижской Сорбонной,
из дюжины печалей вперемешку с болью
и из одного счастливого мига.



ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ
"ДЛЯ ЧЕГО ЭТОТ МИР - ТОЛЬКО МНЕ ОДНОМУ?"

КРЕДО
Я не искусен в танцевальных па:
Я изучал простейшие движенья
Пилы, лопаты, топора, серпа
И только к ним питаю уваженье.
Я не люблю никчемной болтовни -
Ни трёп салонный, ни по фене ботать:
Мне проще в тридцать градусов в тени
Сказать: "Печёт." И продолжать работать.
Я не охотник до пустых забав:
Войны, парадов, воинских учений;
Всегда прошу я: Господи, избавь
Меня от этих скучных развлечений.
Я также не гурман, не меломан -
Вообще не "ман", а человек, мужчина.
И если я сую кулак в карман,
То, значит, есть для этого причина.
И я не знаю, что такое флирт, -
Мельчить и притворяться не умею:
Уж раз люблю, то, видно, так велит
Судьба. И ей перечить я не смею.

Возможно, я неправильно живу.
Быть может, прусь дорогою кривою.
Но если солнце падает в траву,
То стоит быть на свете и травою.

ЖЕМЧУЖИНА
Пусть я тобой отправлен на задворки,
На образ твой, как прежде, я молюсь,
Лишь затаив ненужные восторги, -
Так, схлопывая раковины створки,
Хранит в себе жемчужину моллюск.

Не мне твои улыбки, но назло им
Ты вся во мне, ты лишь ушла вовнутрь,
И робко я тебя ласкаю словом,
Наращивая тихо слой за слоем
Признаний разноцветный перламутр.

СОВСЕМ ПРОПАЩИЙ
Я запал на тебя. И почти что пропал.
Ну, а где не пропал - всё равно уж не пан.
И дымит, догорая, короткий запал,
И клубится готовый взорваться пропан.

Вот к чему привело то, с чего началось;
А ударишь челом - и получишь облом,
Ведь не выросло всё это из ничего:
Нелюбовь - по делам и любовь поделом.

РАЗДВОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ
Так и живу раздвоенным,
Разорванным, расколотым,
Не пахарем, не воином,
Жару мешая с холодом.
Томясь сердечной смутою,
Печаль и радость путая,
Вред скрещивая с пользою,
То плавая, то ползая.
Одною половиною
Овечкою невинною,
Другою - волком клацая...
Короче - ситуация.

ОСЬ
Мир, вошедший в меня и прошедший насквозь,
Ты не добрый, не злой: ты - песчинка в струе.
Но застрял ты во мне, как магнитная ось,
И верчусь я юлой на твоём острие.
Заведённо, подённо, себе на беду,
По утрам просыпаясь в холодном поту,
То ли грешник в аду, то ли муха в меду.
Ну а брошу кружиться - и враз упаду.

ЕСЛИ Б...
Если б был я король, ты была бы моей фавориткой
И играла бы мной, и в тебе бы души я не чаял,
И дарил тебе замки в садах с потайною калиткой,
И к тебе приходил и ласкал тебя жадно ночами.

Если б был я султан или, скажем, хотя бы пашою,
Я купил бы тебя и в гарем свой отправил насильно,
И владел бы тобой, и, к тебе привязавшись душою,
Пожелал, чтобы ты родила мне любимого сына.

Если б был я раджа, ты купалась бы сплошь в бриллиантах,
И т.д. и т.п., но, конечно же, главною сутью
Я и тут бы считал упражненья в любовных талантах,
От зари до зари изучая с тобой Камасутру.

Ну, а был бы я Бог (вот представь-ка на миг и такое),
Я и вовсе тебя бы избавил от жизненных тягот
И забрал бы наверх, и, милуя в небесных покоях,
Взял и попросту выключил день - ну, как минимум, на год.

Но поскольку рождён я, увы, лишь простым инженером
И могу предложить тебе только долги до зарплаты,
Не цепляйся уж слишком к моим деревенским манерам,
Мятым брюкам, неумным речам и не царским палатам.

Я и сам понимаю, что всё это как-то не очень -
Стать пашой да раджой захотел ведь совсем неспроста я, -
Так прости мне плебейство хотя бы за жаркие ночи,
О которых, понятно, я тоже всего лишь мечтаю.

СОЛНЦЕ
Неумело, неуклюже,
(Видно, за зиму отвыкло)
Солнце высушило лужи,
Разбросав по ликам блики,
Запустило в стёкла окон
Юрких зайчиков пригоршню
И, откинув тучи локон,
Вдруг присело на пригорке:
Дескать, "Я перетрудилось",
Мол, по небу набродилось...

Уж не ты ли, моё солнце,
Тёзкой так распорядилась?

В ПУХ И ПРАХ
Снова май загудел стрекозами,
Но в ходу у нас, хоть убей,
Всё по-прежнему крести козыри,
На спине ж моей - туз бубей.

Вот не ждал я, скрипя колодою,
Что, расклад судЕб просмотрев,
Станешь вдруг ты такой холодною,
Неулыбчивой дамой треф.

Козырная моя, прекрасная,
Пусть ты вся роковых кровей,
Но игра у тебя опасная -
С лишним джокером в рукаве.

Посмотри, я обчищен полностью,
Я решился на всё и вся, -
Смыт дождём, обесчещен подлостью -
Что ещё с меня можно взять?

Иль пора примерять парадное?
Или жизнь уже на кону? -
Ведь могу я тебя порадовать
Лишь сигналом: "Иду ко дну".

ХОЧУ НАВЕРХ!
Поглядываю на небо: ну, как там, не пора в рай ещё?
Или, если места на всех не хватает, так в ад хоть бы.
А то тут, на Земле, я что-то чувствую себя вымирающим
мамонтом: вот уже отвалились бивни, на очереди хобот.

По-моему, я - последний из могикан, осколок племени
гордых и глупых индейцев Севера, ещё способных
любить и драться, а не только пить водку и жрать пельмени,
лениво дожидаясь кого-нибудь, кто спасёт их.

Нет, тем, чьи ноздри щекочет воздух степей, ни к чему конюшня.
Конечно, разбросанные повсюду камни можно и собрать, но
как же это всё надоело! - всем от меня чего-то нужно.
И даже проглоченный час назад борщ просится обратно.

Вон, поодаль, заливисто лая, дурашливая собачонка носится кругами:
весна, безусловно, и ей действует на нервы.
А я закопан в осени, как скифский царь в кургане,
и скоро от недостатка взаимности превращусь в мумию, наверно.

Налицо острая нехватка нежности, сплошная пустота в ладонях -
буквально некого погладить по плечу, пожать со значеньем запястье,
и даже цветенье вишен, яблонь и прочих плодовых
деревьев не дарит, как бывало, ощущения счастья.

Жизнь забавно устроена (некто наверху наверняка посмеивается в усы):
те, кому в общем-то и ни к чему, кто - попользовался и пошёл своей дорогой,
получают всё по полной, а тот, кто, напротив, всё бросил на весы,
поощряется только линейкой по пальцам: дескать, не твоё - не трогай.

Я ценю этот чёрный юмор. И даже выдавливаю из себя улыбку
(насколько сие дозволяет зажатый лицевой мускул), -
выдавливаю, как фурункул, как упорно не желающую вылезать из своего домика улитку,
 как улику
неизвестного преступления, за которое её же и заточили, засудив, в тюрьму скул.

Да и как не быть ироничным, если только в этом спасенье?
Когда ничего другого, в общем-то, и не остаётся, кроме как
сползти по стенке, напялить поглубже шапку по Сеньке
и убрести куда-нибудь обочиной облака - по самой кромке.

НА МУШКЕ
Я тянусь к тебе робко и страстно,
Я грущу о тебе дни и ночи,
И летит в бесконечность пространства
Беспросветность моих одиночеств.

Сам не знаю, как это случилось,
И зовётся ли это любовью -
Словно кровь сквозь бинты просочилась,
Словно солнце накрыли ладонью.

Был я счастлив, смешлив и беспечен,
Ни по службе, ни даже со скуки
Никому не выклёвывал печень,
Не заламывал за спину руки.

А теперь всё не так, всё иначе,
Я блуждаю в каком-то тумане,
Только лик твой вдали обозначен
И звёздой путеводною манит.

И смотрю я сквозь прорезь прицела
(Но не с той стороны, а с обратной)
В твой прищур, назначающий цену:
"Ну, стреляй. Ну, продай. Ну, обрадуй".

Никогда не плативший оброка,
Всё теперь принимаю покорно,
Я увяз в тебе, Лена, по горло.
Я тянусь к тебе страстно и робко.

ТАК И ЖИВУ
Верь ты мне или не верь мне,
Но по уточнённым данным
Я живу теперь в деревне,
В комнате с одним диваном;
Где оранжевые зайцы
Прытко прыгают по стенам,
И рябят в глазах абзацы
В томе Гегеля толстенном.

Под окошком чья-то кошка
Лижет банку от консервов,
Но всё прочее - роскошно
И моих не треплет нервов.
В остальном же несомненно
Возлюбил меня Всевышний
И крестит зарёй несмело
Сквозь смородину и вишни.

Знаешь, в ранний час рассвета
Даже птиц ешё не слышно,
Лишь петух бунтует где-то:
"Куриц - в реку! Харе Кришна!"
Да остывшей за ночь жестью
Вдруг выстреливает крыша,
Вдохновившись свежей вестью:
"Харям - крышка! Харе Кришна!"

А потом подходят сроки -
Прилетают две сороки
И стрекочут возбуждённо,
Как прорабы перестройки.
Хочешь тоже возбудиться?..
Впрочем, знаю, - ты не будешь:
По утрам мы все буддисты,
Только хрен кого разбудишь.

С УТРА ПОРАНЬШЕ
Слушай, эти осы, эти шмели - откуда они берутся в закрытом помещении?
Сквозь какие невидимые миру щели умудряются пробраться?
Чтобы потом ползать (в пять утра!) по оконному стеклу, гудя от возмущения,
что их не выпускают по первому их требованию обратно.
Слушай, это же называется "Умышленное проникновение в чужое жилище"!
Подсудное ведь дело - лет этак на пять с гаком. С отягчающими - на десять.
В смысле: если мешаешь спать хозяину. И уж того чище, -
если ужалишь его по глупости: тут уж на снисхождение не надейся.

Эй! А ведь и ты вот так проникла, пролезла в мою душу
своими неисповедимыми даже для Господа-Бога потайными путями.
И сижу я теперь сиднем третий год да гадаю: "Сдюжу? Не сдюжу?",
покамест время, как репку, тебя из моей памяти тянет-потянет,
вытянуть не может. Так и волоку этот крест на закорках,
покряхтывая да поглядывая исподлобь: "Далеко ль ещё-то?"
Ведь кого-то приманивает огрызок яблока, других - арбузная корка,
кто-то ж слаб насчёт пары женских глаз... По-моему, их было два?
 Впрочем, раз я cбился со счёта,
раз уж тоже угодил в эту жужжащую компанию, эту секту
сластолюбцев, нектаробаронов, ценителей полусвета и полутени, -
придётся вставать, отдирать прикнопленную противомоскитную сетку
и - кыш, кыш! -
выгонять товарищей по несчастью полотенцем...

Ишь -
полетели.

ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ
Я люблю тебя, Лена. Вот так-то.
Не ищи тут дурного намёка, -
Это лишь констатация факта.
Просто мне без тебя одиноко.
Просто мне без тебя сиротливо
Плыть с рассветом по глади залива
И сходить вечерами с катушек
Под концерты цикад и лягушек.
Просто мне одному надоело
Одеялом укутывать тело
И, общаясь с иными мирами,
До зари воевать с комарами.
И читаю я без интереса
Даже самую умную книгу,
И не в кайф мне опушкою леса
Собирать по кустам землянику.
Потому как и к утренним росам,
И к цветным облакам на закате
Одинаково - вовсе некстати -
Пристаю я с дурацким вопросом:
"К небу общему общая простынь
В этой жизни с тобой суждена ль нам?"

...Я люблю тебя. Это так просто,
Что почти уже стало банальным.

БЕЗВРЕМЕНЬЕ
В деревне нет времени - только одно пространство,
только ветер, относящий в сторону дым от костра, ствол
дерева, нависший над обрывом, цепляясь последним корнем,
запах мяты да пляшущий плеск дождя за стеклом оконным;
прутья осоки, колеблемые течением речной воды, будто
бердыши стрельцов у крыльца дворца в половодье бунта,
рассекает, как всадник толпу, проплывающая сквозь рыба;
монотонно скрипит обломок сосны, и на фоне скрипа
осторожный мышиный шорох, рождающийся во мхах у подножий
бора, пушинкой взмывает ввысь и падает, как под ношей,
да чернеет на дебелой груди облаков, осеняя полмира,
нательный крестик ястреба. И - ничего помимо.

СЧАСТЛИВОГО ПОЛЁТА!
Ну, загляни мне искоса в глаза,
Хоть напоследок слабостью порадуй,
Как стороной прошедшая гроза,
Издалека дохнувшая прохладой.

Мне от тебя не нужно ничего,
И без того я жизнью осчастливлен,
Лети же дальше тучей кочевой
И сокрушай сады внезапным ливнем.

Но обернись, минуту переждя,
И посмотри с прощальным интересом,
Как в пыльном шлейфе твоего дождя
Я зависаю радугой над лесом.

СТОЛКНОВЕНИЕ
Мы с тобою - не общего круга:
Как в тумане слепые суда,
Зацепили бортами друг друга
И расходимся вновь - кто куда.
Ты направо? Мне, значит, налево.
Ты на Бристоль, а я на Сидней.
"Куин Лена", моя королева,
Уплываешь ты в море огней.
Уплываешь, почти не заметив,
Что оставила ты за кормой,
Где теряет оснастку и ветер
Покорёженный парусник мой.
И пускай ни проклятий, ни жалоб,
Только слышно, как плещет вода,
Но дрожу я от трюма до палуб,
Понимая: случилась беда.
По волнам меня носит и треплет,
И одной лишь надеждой живу,
Что швырнёшь ты хоть несколько реплик,
Чтоб держаться я мог на плаву.
Глупо верить, что ты обернёшься,
Изменяя намеченный курс:
Мне - и то тяжела эта ноша,
Даже я от неё отрекусь.
Жалок тот, кто, упав, не отжался.
Ты ж и так помогла, чем могла.
И стихает феерия джаза.
И сгущается белая мгла.

НА ВЫХОД!
Как фанта пузырьками газа, играет мною настроенье,
И вновь я спешно протираю стекляшки розовых очков,
Но, незаметное для глаза, идёт осадком наслоенье
Сомнений в истинности рая и прочих милых пустячков.

И всё грубее шкура эта сжимает душу, как короста.
И ни единого просвета нет в сером небе надо мной.
И, видимо, к исходу лета с развитьем данного нароста
Наступит тот непоправимый последний раз очередной,

Когда для долгого молчанья ты сыщешь вескую причину,
И снова сердце стукнет гулко, шепнув рассудку: "Извини",
Но вздрогнут крылья за плечами, упёршись в жёсткую овчину,
И на вечернюю прогулку я выйду на тропу войны.

СОЗЕРЦАЯ ТВОЙ ПОРТРЕТ
"...ангел Рафаэля
Так созерцает божество"
Тёзка

Нет, я не ангел Рафаэля. Как и не врубелевский Демон.
И даже Рубенс вдохновлялся, увы, по-моему, не мной.
Но вот гляжу на твой портрет я, и мне вдвойне дороже тем он,
Что это образ не мадонны, а грешной женщины земной.

И поневоле отчего-то в груди стесняется дыханье,
И сердце стукает неровно, и кровь колотится в виски,
И хочется ругаться матом, но только нежно и - стихами,
И тянет, землю взрыв копытом, пуститься с ветром взапуски.

И вроде б бодрствуя де-юре, де-факто снова как во сне я,
И, терпеливо дожидаясь пока отдышится душа,
Лишь краем глаза отмечаю, что стали волосы длиннее,
Но в остальном ты - та ж и так же (опять безбожно!) хороша.

И если вдруг нам доведётся вернуться к тем печальным летам,
Когда в колонны демонстраций вожди народ погонят вновь,
О, как же радостно на площадь я выйду под твоим портретом,
И как, надсаживая глотку, вскричу: "Да здравствует любовь!"

Так пусть тому живётся легче, чьё сердце бьётся монотонно, -
Я не завидую. Нисколько. К чертям! Аритмии - мерцать!
И мне начхать, что я не ангел. Ведь ты же - тоже не мадонна.
А это значит, что возможно тебя не только созерцать.

ЗОВ ПРЕДКОВ
И снова - бунт на корабле.
И снова, как во время оно,
Близки мне ветреность Рабле
И необузданность Вийона.
И дразнят ноздри на ветру
Волос отбившиеся прядки,
И - свист в ушах, и по нутру
На спор играть с законом в прятки.

О, в берег бьющая волна! -
Неистребимый запах йода,
Неискуплённая вина,
Неоскоплённая свобода.
Как сладко - искушать судьбу,
Кривляться грубо: "Вот умора!"
И, больно закусив губу,
Тянуть свой жребий без разбора.

И чуять, как горит во лбу
Клеймо галерника и вора.

"РАЗГОВОРЧИКИ В СТРОЮ"
Говорить с любимыми - это людям свойственно;
Вот и я, печаль моя, всё с тобой беседую, -
В феврале ли, в августе, что весной, что осенью,
И всерьёз, и попусту, то винясь, то сетуя.
То навзрыд, то шёпотом (так и эдак - мысленно),
Всё, что Богом мне дано, всё тебе поведано,
Всё, что есть хорошего, всё мной перечислено,
Лишь одно недоброе умолчанью предано.
Столько порассказано, столько порасспрошено,
Столько самому себе всякого отвечено,
На дожде замешано, снегом припорошено,
Полночью навеяно, на заре развенчано.
Но, во мне рождённые, и умрут во мне ж они, -
Мысли эти глупые, думы мои светлые,
Ласки откровенные, поцелуи нежные,
Слёзы непролитые, чувства безответные.

НАБАТ
Я не жду уже ничего:
Хоть забвением награди,
Но, как колокол вечевой,
Ты гудишь у меня в груди.

Я не бронзовый, я - живой,
Но стучит в мою кровь и плоть
Нестихающий голос твой
С намерением расколоть.

Ты не станешь моей вдовой:
Даже этого я лишён!
(Не ругайся - всему виной
Гул, которым я оглушён).

О, как просится в губы вой!
Ну хоть пару обид скости!
Как же мне обмануть конвой,
Воровато рванув в кусты?

Не пробить бетон головой.
Что же делать? - валяй, гуди.
Бьётся тело под бечевой,
Как на локоне - бигуди.

НЕСОРАЗМЕРНОСТЬ
Казалось, эта верность не кончится уже.
Казалось, будет вечным движение светил.
Но есть несоразмерность в природе и в душе,
И в песнях, что без спроса любимой посвятил.
Вон молния сверкнула, а следом гром: ба-бах!
И заяц с перепугу вскочил и был таков.
Но тихо умирает улыбка на губах,
И медленно слетают снежинки с облаков.

И снова воскресенье - без веры и надежд.
Опять подкралась полночь, к проклятиям глуха.
Где ж ты, моё спасенье, творительный падеж? -
Благослови на подвиг распятием стиха.
Я думал, те, кто с плахи, разъяты и немы,
Но вспрыгнула обратно на плечи голова,
И в расщеплённый атом расколотого "мы"
Врываются набатом горящие слова.

Ну, кто там сдуру ляпнул, что наша жизнь - борьба?
Какой второй придурок нас в этом убедил?
И вот, где пела флейта, - рокочет барабан,
И в том, в ком тлела нежность, он ярость разбудил.

"Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына"! -
Те, кто уходят в запой, не выносят фальцет клавесина.

КАК БЫ "КАК БЫТЬ?"
Как мне с тобой себя вести?
Ну, не молчи, ну, подскажи -
Или на волю отпусти,
Или в объятьях удержи.
Ну, удружи, ну - развяжи,
Дай распрямиться в полный рост.
(О, восхищение вожжи,
Попавшей всё ж таки под хвост!)

А если - нет, а если срок
Ползти мне курсом на погост, -
Вот Бог тебе, а вот порог
И небо, белое от звёзд.
Да, нежность нынче не в чести,
Но всё ж я был к тебе не строг, -
Хоть поцелуем подсласти
Сухую горечь редких строк.

ТРЁП
А скажи, - вот когда я тебе не пишу,
Ты хотя б иногда обо мне вспоминаешь?
Или это лишь я тебя в сердце ношу,
И охрипшая птица поёт для меня лишь?

Я не чмо (извини), ведь и полному чму
(Или чме?) невозможно представить такое,
Что тебе моя нежность совсем ни к чему,
А вот я - всё боюсь, что палю в молоко я.

И гроза по весне, и роса на стерне -
Всё лишь выстрелы в воздух и сплошь - холостыми,
И в огромной стране я - как будто в тюрьме,
Затерявшись в толпе, как песчинка в пустыне.

Мне, конечно, не в новость валять дурака,
Но что в кайф одному, интересно другому ль?
И тоскует рука, что не в лыко строка,
А заваленный дурень - не вяленый омуль.

Разумеется, вой мой - бессмысленный трёп:
Я не лох, чтобы мох выдавать за фиалку;
Только где же тот жлоб, кто бы всё это сгрёб
И сволок, матерясь, на ближайшую свалку?

Я живу, как хочу, и за это плачу
Тем, что угли в ладони беру без перчаток.
Дай, на счастье поглажу тебя по плечу,
А на память - вручу кукурузный початок.

Или, хочешь? - под мышки тебя подниму:
Ну, взгляни, не страшась высоты и щекотки:
Для чего этот мир - только мне одному?
Если всё в нём - твоё. От Москвы до Чукотки.

ПРЕДЧУВСТВИЕ ВСТРЕЧИ
Вот мы встретимся, милая,
Где-нибудь вдруг нечаянно,
И вздохну через силу я:
"Здравствуй", - будто скучая, но
Погрозишь ты мне пальчиком
И причёску поправишь им,
И горячая музыка
Вдруг ударит по клавишам.
Время сдвинется, тикая,
И скажу тебе сразу я:
"О, моя луноликая,
О, моя кареглазая.
А ещё - волоокая,
А потом - сладкогласая,
Бесконечно далёкая,
Безнадёжно прекрасная.
Ты - звезда поднебесная,
Птичка ты какаду моя!"

(Сам-то понял хоть, бестолочь,
Что ты ляпнул, не думая?).


ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ
"И КАЧАЕТСЯ В ХОЛКЕ ДО СЕРДЦА ДОСТАВШИЙ КЛИНОК"

КОЛОВРАЩЕНИЕ
На потеху ль толпе чья-то жизнь завершается бычья,
Исчезает ли в море река, Одиссей достигает Итаки ли, -
Ничего не кончается, нет, - всё лишь только меняет обличье,
И ликует галёрка, и ждёт продолженья спектакля.

Семена, прорастая сквозь дёрн, превращаются в стебель и колос;
Новый корень пускает побег заземлённой лозы;
Мир расколот не надвое - мир на множество граней расколот
И сверкает на солнце, как фасеточный глаз стрекозы.

Мир взведён, как курок, мир пружинно закручен вращеньем -
За спиралью спираль, за витком завиток и виток,
И не видно конца многоликим его превращеньям,
И бурлит, не спадая, прорвавший запруду поток.

Вот и наша любовь всё никак не придёт к окончанью,
Несмотря на внезапную слабость подкошенных нежностью ног,
И лежу я в пыли и крови, испуская глухое мычанье,
И качается в холке до сердца доставший клинок.

ДИАЛОГ С САМИМ СОБОЙ
или
ВСТРЕЧА
Ну зачем это всё, отчего, почему и к чему бы?
Хоть в лицо ей взгляни, хоть старательно в сторону пялься, -
Как предательски мелко дрожат непослушные губы,
Как не могут найти своих мест суетливые пальцы!
Что ж творится с тобой? - рад ли ты или горем томишься?
Впрочем, что бы там ни было, - ясно: дела твои плохи,
Раз опять безнадёжно подводит сердечная мышца,
Заставляя бледнеть и краснеть, и сбиваться на вздохе.

Да, возможно, я выгляжу сдержанным, чуть ли не гордым.
Кто бы ведал, однако, какое тому оправданье, -
Что молчу я затем лишь, чтоб в явно неверное горло
Вслед за вежливым словом силком не прорвалось рыданье.
Эти руки её, я их помню: я к ним прикасался.
Эти губы её мне когда-то сказали: "Хочу!"
Я боюсь этой встречи не меньше, чем я опасался,
Что её уж не будет. И ветер задует свечу.

ОТКРЫТИЕ
Я, конечно, не вполне уверен,
Но, похоже, понял суть простую:
Час, что прожит не с тобой, - потерян,
День, подаренный другим, - впустую.
Дом, в котором нет тебя, - вымер.
Звук любой - на голос твой эхо,
Все слова от корня "лен" - Имя,
Встреча каждая с тобой - веха.

СТРИЖКА
Ты опять постриглась, дорогая?
А я так хотел тебя увидеть
С длинными - по плечи - волосами,
Без затей распущенными на ночь.

Чтобы было мне, во что зарыться,
Затеряться, как в стогу иголке,
По-щенячьи ткнувшись мокрым носом
Где-то на пути от шеи к уху.

Но опять меня ты обманула
(Будь он проклят, гнусный парикмахер!),
И висит над милой головою
Запах свежескошенного луга.

РЕМБРАНДТ ВАН РЕЙН.
"АВТОПОРТРЕТ С САСКИЕЙ НА КОЛЕНЯХ"
Ты божественна, ибо женственна!
И клянусь я тебе торжественно
На груди твоей, как на Библии:
Я люблю тебя - до погибели.

Я люблю твой смех, я люблю твою
Горечь терпкую, слабость лютую
И улыбки твои осенние,
От которых нет мне спасения.

Голова гудит от шампанского;
Вся ты - как перевод с испанского
На норвежский, пусть ты и с острова,
Где мне сроду не быть. И что с того?

Завтра ждёт меня одиночество,
Но сегодня не скоро кончится,
Так не будь же такой насупленной,
Будто доллар, за рубль купленный.

Лучше сядь ко мне, словно Саския:
Так хочу твоей грубой ласки я, -
Дай, прижмусь, обхвачу за талию...
Ну, за Корсику, за Италию!

ЛИЦЕЗРЕНИЕ
Как жадно я лицом твоим любуюсь!
Как вглядываюсь в чёрточку любую,
Повсюду находя свою погибель -
В зрачках, в движеньях губ ли, скул изгибе ль.
Так смотрятся, не в силах наглядеться,
Лишь в жизнь свою, лишь в молодость и детство,
Когда тебе давно уже за сорок
И мир, навеки сгинувший, так дорог.
Вот так и мне милы твои овалы,
Твои штрихи и проч. - того же рода:
Как здорово тебя нарисовала
Поверх холста беспечная природа!
Как исхитрилась, все поправ законы,
Сложить черты твои в таком порядке,
Что порознь вроде все они знакомы,
А вместе - очертания загадки.
И вот, как в тайну вечного завета,
Гляжусь я затуманившимся взглядом
В капризную игру теней и света,
О чём-то там щебечущую рядом,
И думаю: где б храбрости набраться
На действия, простые, как мычанье?..
Но вспоминаю только Фортинбраса
Да горькое: "Дальнейшее - молчанье".

НЕПРИСУТСТВИЕ
Когда ты вот так сидишь напротив, покусывая верхнюю губку,
и думаешь о чём-то своём (то есть явно не обо мне),
волна нежности захлёстывает меня с головой, как вода наполняет губку,
как рассеянный свет заливает картины кисти Мане.

Я люблю твою непосредственность, твою неспособность казаться
лучше, чем ты есть (да оно тебе и ни к чему),
и я всё бы отдал за право порой прикасаться
к твоим пальцам, предплечью, к нахмуренному челу.

О, драгоценный, желаннейший враг мой, друг мой заклятый!
Горделивей испанок Гойи, надменней панны с панно,
ты глядишь сквозь меня беспощадным рентгеном, и взгляд твой
упирается даже не в костяк мне, а в спинку стула за моей спиной.

Как жестоко твоё неприсутствие! Но и это в тебе любимо.
Горлу, смятому спазмом, выдох не отличить от вдоха.
И пускай все мужчины оборачиваются, когда ты проходишь мимо, -
только я понимаю, что это прошла эпоха.

ЦЕННОСТИ
Трепетанье пойманных пальцев в сжатой руке
(словно бабочка в кулаке).
Локоть, доверчиво продетый под локоть.
Потребность приласкать, погладить, потрогать.
Взгляд, в котором тревогой застыл вопрос: "С кем вы,
мастера культуры?" (Это я так теперь шучу, увы).
Припухлость закушенных губ. Свет, льющийся из глаз.
О, как искрит твоё плечо, нечаянно оголясь! -
Вот она, божья благодать
(пусть даже по мнению Бога
она мной и не заслужена).

То, что ты не можешь мне дать,
это так немного
и это всё, что мне нужно.

ПОГОВОРИМ?
Если это что-то говорит твоему сердцу,
то я готов продолжать обсуждать ту же тему.
И я остановился в номере по соседству,
если это что-то говорит твоему телу.

Я многим пожертвовал, снеся на алтарь
любви к тебе. Моё же богатство
в том, чтобы по-прежнему с тобой болтать:
о чём угодно - лишь бы не разбегаться.

И пусть шапка горит на воре - мы не воры,
а Творцу укоры - два грубых прокола;
мы, скорей, прокуроры, и наши разговоры
больше смахивают на допросы не для протокола.

НЕ СПЕШИ!
Когда ты говоришь мне что-нибудь хорошее, то делаешь это так поспешно,
скороговоркой, как будто боишься, что я тебя перебью или ты сама
вдруг собъёшься на полуслове и враз осыпешься вся, как переспевшая
рожь, которую несжатой врасплох застала в поле зима.

И мне хочется, действительно, перебить тебя, брякнув: Милая,
успокойся. Ну не надо. Снег, конечно, давно уже выпал, но
не гони так, повтори всё это помедленнее. Ибо наша мыльная
опера ещё только на сто первой серии, и времени у нас полно.

Мы так здорово прячемся друг от друга - за расставанья,
под скорлупой привычек, панцирем одиночества, в кожуру
обид. А ведь так хочется, чтобы там, внутри, растаяло
и потекло по губам, слизываемое, как мороженое в жару.

Ведь когда ты - рядом, я - как парю на крыльях.
(Правда, и падаю порой, расшибаясь в кровь, но оно стоит того).
Так скажи же ещё хоть что-нибудь (мне ведь всё равно, что), чтобы меня накрыло
и опрокинуло взрывом голоса твоего.

МОЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ
...Тут ты вошла. Не сон, не миф:
Полуоде-, полураздета,
Всё нарисованное смыв,
Неотвратима, как вендетта.
А мне как быть? - Такую роль
Я не играл ещё ни разу...
Ну что ж, любимая, позволь
Мне не закончить эту фразу.
Я ненадолго отвлекусь
(Хотя надолго было проще б),
Чтобы познать тебя на вкус,
На цвет, на запах и на ощупь.
Лишь сомневаюсь: даст ли Бог,
Своё являя состраданье,
Узнать, какая ты на вздох,
На вскрик, на стон и на рыданье?

НАГОТА
Когда коленками нагими
Ты светишься, нежней пастели,
Ты - словно юная богиня,
На этой скомканной постели.
Ты - словно лепесток жасмина
И одновременно ты - мина,
Уже задетая ногою...
И как не страшно быть нагою?!

Иль впору мне спасаться бегством?
Иль это я размётан взрывом? -
По снам, по склонам, по обрывам,
По страхам, по стихам, по безднам.
Ты колешь сердце, как заноза,
Ты вся - как песня Паваротти,
И без конца меня заносит,
С тобой на каждом повороте.

ВКУС ПОЦЕЛУЯ
Я люблю твои сладкие губы,
Их послушную мягкость и трепет,
И готовность раздвинуться скупо,
Если их поцелуем разлепят.

Я люблю твои зубки, их прикус,
Их упёртость в защите гортани,
И слюны твоей орбитный привкус,
Провоцирующий на глотанье.

Но ещё безнадёжней и резче
Я люблю язычок твой, когда мне
Осторожно ползёт он навстречу,
Словно ящерка - греться на камне.

ПОСТЕЛЬНЫЕ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ
Жизнь моя - не поиск идеала
И не способ в рай пролезть без мыла:
Жизнь моя - всего лишь одеяло,
Нас с тобой укрывшее от мира.
Жизнь моя - обычная подушка,
На которой нам вдвоём не тесно,
Полуночный разговор по душам
(Ну, и тел общенье, если честно).
Жизнь моя - расстеленная простынь,
На которой рядышком лежим мы.
И так ясно это всё и просто,
Что, увы, почти недостижимо.

ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
Когда, босая, ты выходишь из ванной, пересекаешь комнату, и всё в тебе играет,
как разбуженная щекоткой зари хохочущая гладь залива,
что остаётся мне? - только шептать беспомощно: "Караул! Спасите! Грабят!"
Или же самому скорей срывать с себя последнее, что бы то ни сулило.
Сладкая! Я любуюсь тобой, я вдыхаю тебя и радуюсь
тому, что ты - есть, что я - твоя планета, а ты - моё Солнце,
и что я вращаюсь вокруг тебя по орбите любви и радиус
вращенья неумолимо сжимается. И мы вот-вот столкнёмся.
"Тр-р-ревога!" отчаянно зудит под сердцем комарик зуммера,
но серое вещество мозга, доведённое обожанием до белого каления,
больше не в состоянии противиться неизбежному, и моё благоразумие
сотрясается до основания, грузно падая на колени.
Ты - мой Страшный Суд, моя 58-я, пожизненное выселение
за 101-й километр, отделение волков от агнцев: тут - эти, а вон - те.
Ну, и кто там ещё спрашивает, где находится пуп Вселенной? -
Да вот же он! - на этом лакомом, будто лаковом, животе.
Как смешны здесь одежда и обувь! Ведь это же дикость -
носить их. Это бесстыдство, - всё равно, что врать или потакать вранью.
И кипит во мне кровь (а за ней лимфа и всякая прочая жидкость)
от откровения твоей наготы - естественней, чем у Евы в Раю.
О, эта скрипка талии! эта виолончель
бёдер! - невозможная, невообразимая музыка!
И срываются в полёт пальцы, пытаясь перехватить ловчей
одновременно и там, где широко, и там, где узко.
А поэмы дерзких грудей? - они точно будут посильней, чем
"Фауст" Гёте: заострённость тут венчает каждый выступ, и ни
отвести глаз, ни пасть на эти острия, ни защититься от них нечем,
ибо все мои поцелуи неосмотрительно растрачены на ступни,
рассеяны на дальних подступах, уже в самом начале тела - там,
где цветут лодыжки, где сверкает голень, как оголённый
медный провод, соединяющий округлость литых коленей с моим талантом
мечтать о них так, как лишь может мечтать влюблённый
по уши, по пояс, по чресла и ещё ниже (впрочем, куда уж ниже?).
Вот он я - весь тут, стою пред тобою, горящее лицо скрывая
в благосклонной долине твоего лона, ладонях твоих, подмышках и иже
с ними. В них - скрещенье всех троп. Так уж вывезла меня кривая.
Непостижимая, неотвратимая, неподсудная, как жена Цезаря,
жестокая, словно терзающий слух цепного пса донёсшийся с воли вой
волка, - да что ж я так мучаюсь с тобой!? Чтобы признать в конце: зря
я верил в заповедь "Не пожелай жены ближнего своего"?

МЕЛОЧЬ. А ПРИЯТНО?
Ты легла под мои поцелуи -
Так покойна, тиха и невинна,
Как под капли, под брызги, под струи
Торопливого летнего ливня.
Будто нет никакого в том смысла,
Что ласкают тебя мои губы
(А меня ведь почти уже смыло
С твоих плеч - в водосточные трубы);
Словно нет никакого намёка
В заострённости маленьких грудок,
Будто - дождь, и ты просто промокла.
Ну, а я... Я теряю рассудок.
А во мне всё, как в туче, как в куче
Пехотинцев, идущих на приступ.
- Дорогая, тебе ведь не скучно?
Можно, я ещё... этот вот выступ?..

(Где ж ты бродишь, мой гений удачи?
Ну, внуши ж ей желанье и смелость,
Надоумь сдать хоть чуточку сдачи
На мою поцелуйную мелочь!)

ВОСХОЖДЕНИЕ
или
ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ-2
Пальцы стоп твоих - как клавиши игрушечного пианино;
вот ты спускаешь их с кровати на пол, и ногоизбранный пол тает;
а хочешь? - скрести свои царственные ступни и меня на них распни (но
только не зажимай мой рот ладошкой: пусть себе болтает).
Пальчики кистей твоих, увенчанные ноготками,
с виду - такие слабые и невинные, но этот выводок дьяволят,
эти десять разбойников могут и камень
ввести в соблазн, - если погладить соблаговолят.
В твоих лодыжках - надменность пятнадцати поколений
предков, не отличавших ложе любви от поля битвы, и
даже само время кошкой спрыгивает у Бога с коленей,
чтобы тереться, мурлыча, о щиколотки твои.
А у каких небесных закройщиков выкрали
выкройки, по которым скроена на погибель мою та
пара греческих амфор, именуемых твоими икрами,
по чьей милости в сердце моём смятение и маета?
Бёдра твои - словно волны, огибающие оскал рифа
и, вздымаясь, схлынывающие на отмель живота, а лоно...
Впрочем, с этого средоточия всех помыслов ещё не сняли грифа
секретности, поэтому умолкаю с невозмутимостью эталона
благопристойности. И припадаю к талии, умоляющей: "Ну, обними меня!"
Эх, гадюка ты подколодная, злосчастная моя участь! -
Дал бы Бог силу объять необъятное, я бы тут же выменял
её на право заключать в свои объятья тебя, едва соскучусь
(то есть ежеминутно). Ведь это счастье - моё и ладоней - гладить
тебя по спине, спускаясь всё ниже и ниже, пока не встретим
последнее препятствие, с которым уже никак не сладить,
не умилостивив бурной лаской; сравниться с этим
может лишь отслеживание набухания сосков твоих - под языком,
отрешённо блуждающим по их кончикам, по плавным склонам
двух вполне среднерусских возвышенностей, которые тронь - и сразу ком
в горле, и - словно босиком прошёлся по раскалённым
углям. А вот и нежное шеи явление... Ну, здравствуй, моя хорошая!
Что? - всё якшаешься с жемчугами, златом и прочей разной
бижутерией, которую ты же и украшаешь? Лучше, давай, наброшу я
на тебя ожерелье своих лобзаний - в них ты стократ прекрасней.
Привет и вам, о благоуханные подмышки, тёплые плечи, милые ключицы!
Только, пожалуйста, не отстраняйтесь испуганно и не смотрите строго:
что уж особо страшное, право же, приключится,
если вас накроют губы, пересохшие от восторга?
Долог был мой путь наверх, но и сладок до изнеможения,
и хотя несбыточны мечты мои и отроческий пыл смешон их,
теперь я здесь, я готов и жду, застыв удобной мишенью
для затаившихся в засаде глаз твоих, притворно смежённых.
Так взмахни ресницами - как двустволку на плечо вскинь -
и стреляй дуплетом в упор, раз уж доля моя такая -
камнем падать вниз лицом в остатки твоей причёски,
где в воронке раковины ушной прощально журчит, стекая,
эта древняя песня всех влюблённых, коей вечно милуем
слух возлюбленных... (Да заткни ж, наконец, прошу, ты
мой без меры болтливый рот незаслуженным поцелуем,
затяжным, как прыжок из стратосферы без парашюта).

ПОСЛЕ ОБЪЯТИЙ
Кровать заправлена, как в планшеты космические карты.
И не подумаешь, что час назад на ней лежали двое.
И пусть корабль мой в очередной раз так и не ушёл со старта,
сама предстартовая лихорадка - событие нерядовое.

При тёмном будущем, когда не знаешь, на что решиться,
порой довольно просто подержать на кнопке палец.
Невероятно уже, что хотя бы это смогло свершиться!
Ну а теперь - поправь-ка волосы, а то растрепались.

УТРО
Вооружена феном, каким-то неопознанным кремом и расчёской,
склонив голову вперёд и слегка набок
(так птица рассматривает в луже своё отражение),
ты опять колдуешь над своей причёской,
и это у тебя здорово получается
(каждое движение отработано!),
и за данным процессом приятно наблюдать,
но я люблю тебя и растрёпанной,
с небрежно разметавшейся по лбу чёлкой,
с отпечатком подушки на примятой щеке,
и даже такой я люблю тебя ещё больше,
ибо причёска делается для всеобщего обозрения,
а растрёпанной ты бываешь только для меня.

Впрочем, пока я молчал обо всём этом,
ты успела уже перейти к макияжу,
и главное, чего мне хочется теперь,
это ощутить на языке вкус помады,
сцелованой с твоих губ.

МЕТЕОРОЛОГИЧЕСКОЕ НАБЛЮДЕНИЕ
(или РАССТАВАНИЕ)
Ты вызываешь бурю, как перепад давлений:
Лишь воспарю с тобой я и - падаю уже;
Да ты и впрямь, похоже, одно из тех явлений,
Что больше в атмосфере, чем у меня в душе.
Ведь это только ветер так разметает листья.
Ведь всё уж было просто до отвращенья, но
В последнее мгновенье мне вслед не оглянись ты,
И стало бы последним действительно оно.
Ну вот не помаши ты рукой мне напоследок,
Не выдерни из сердца ещё пяток заноз,
И только случай знает, к какой из старых веток
Меня бы новый вихрь отчаянья занёс.

НЕСТЫКОВОЧКА
Мы затеряны в разных мирах,
Мы живём с тобой в разных веках,
Ты - ледник, заскучавший в горах,
Я - журавль, что кричит в облаках.

Мы живём с тобой в разных веках:
Поманивши судьбою иной,
Бог оставил меня в дураках
И смеётся теперь за спиной.

Мы затеряны в разных мирах:
Там, где я, нет тебя. И опять -
Там, где ты, только ветер и прах
В месте том, где я должен стоять.

Я носил бы тебя на руках,
Я любил бы тебя ни за что,
Но меж нами не год и не сто -
Мы живём с тобой в разных веках.

Я любил бы тебя просто так,
Уж за то, что ты есть. Не мираж.
Только Бог - издеваться мастак:
Мы затеряны в разных мирах.

И уносит меня самолёт,
Словно птицу, подбитую влёт.
И уносит тебя самолёт
Бликом солнца, вмороженным в лёд...

БЕССОННИЦА
Вот опять прозвенел мимо уха нахальный комар.
Значит, ночь на подходе и вновь моя участь такая,
Что в углу поджидает меня не постель, а привычный кошмар -
С боку на бок ворочаться, глаз до зари не смыкая.
При такой-то бессоннице, факт, быть бы мне не последним среди петухов.
Но, увы, дорогая, увы, - из меня ты и супа не сваришь,
Лишь стряхну я к утру с себя гроздь недозрелых наивных стихов,
От которых, надеюсь, хоть ты-то сама закемаришь.
Но зато я тебе подарю эти зыбкие звуки ночей:
Тайный скрип половиц, шорох лип, бой соседских часов за стеною,
И те звёзды, что в счёт гонорара мне ссыплет в ладони Луна-казначей, -
Всё, что ты проспала, укрываясь прохладной своей простынёю.
А ещё я тебе нашепчу сны, которых никто никогда не видал,
Где ты будешь спокойна и где рядом с тобою повсюду
Буду я, обнимая тебя, как речная вода,
Обнимает, лаская, по теченью плывущее судно.
И не нужно тебе уже станет то и дело глаза открывать,
Озираясь вокруг осторожной затравленной ланью.

Так бери ж мои тело и душу, ночная кровать, -
Я готов, я ложусь на тебя, как идут на закланье.

* * *
Ночь пришла и спахнула полой
Крошки звёзд в остывающий пруд.
Пахнет мёдом, травой и смолой.
Мир таков, что зевни - и сопрут.
Но зачем мне ночная звезда?
Для чего этот липовый цвет,
Если "нет" откровенней, чем "да",
А вопрос исключает ответ?
Всё запуталось в плотный клубок,
Пеплом сыплет с небес фейерверк,
Повело меня книзу и вбок,
Хотя надо бы прямо и вверх.
Что тут скажешь? - Божись, не божись -
Не приходится спорить с судьбой.
Где же взять мне ещё одну жизнь,
Чтоб прожить её вместе с тобой?

(ПРО ДАМ? НЕ ДАМ!)
Как ненамного мне тебя хватает!
Как ненадолго после наших встреч
Душа вишнёвым цветом расцветает
И обретает ясность, цель и речь.
И вымершие чувства воскресают.
И падают в объятия слова.
И дамы в воздух чепчики бросают
(Хотя при чём тут дамы? Чёрта с два
Поймёшь). Но минет срок - и неуклонно,
Привычная, как чёрный хлеб в меню,
Приходит боль, как пятая колонна,
Чтоб всё крушить и предавать огню.
И без конца я дохожу до точки,
И снова одинок между людьми,
И дамы - сплошь сморкаются в платочки
(Дались мне эти дамы, чёрт возьми!).

РОЖДЕНИЕ ТАЛАНТА
Четвёртый день ты не звонишь, не пишешь,
Не шлёшь ко мне курьеров и послов;
А мне б услышать, как ты в трубку дышишь,
А мне б прочесть хоть пару тёплых слов.

Ну, напрягись, - черкни хотя бы строчку!..
Но равнодушно ты молчишь в ответ,
Тем объясняя эту заморочку,
Что к письмам у тебя таланта нет.

Да полно, дорогая, разве ж в этом
Беда? Чтобы талантливою быть,
Не надо непременно быть поэтом:
Для этого достаточно любить.

Любила бы - и враз бы научилась,
Явились вмиг бы мысли, стиль и слог.
Но не в тебе - во мне любовь случилась,
И не тебя - меня ласкает Бог.

НА СВОБОДУ Б! С ЧИСТОЙ СОВЕСТЬЮ
Мне б от тебя бежать, как от огня.
Через кустарник. Обрывая листья.
Мне бы внушить тебе, что у меня
Дурной характер: жлоб и скандалист я.
Мне оборвать бы разом все концы
И в воду, как Муму, их. В воду, в воду!
Всё-всё разбить, погрызть, как леденцы,
И всё свалить на скверную погоду.
Мне б вытолкать себя в другую жизнь -
Взашей, пинком под зад, ботинком в спину.
Заполнить бланк: "Вот тут вот распишись.
И всё. Свободен." И гуляй, рванина!
Мне лечь бы посерёдке тишины.
На дно. Задраив люки. Суток на "дцать".
Чтоб стали наконец-то не слышны
Разрывы твоих гулких интонаций.
Да мне хотя бы взгляд свой отвести -
Взглянуть на воду, на траву, на небо,
Чтоб стаял образ твой, как лёд в горсти,
В моих зрачках... Эх, мне бы, мне бы, мне бы!

ПЕРЕМЕНА ПОГОДЫ
Ещё бурлит речной поток на перекате
И зелень сада вся обвисла и промокла,
Но, посмотри, как рдеют тучи на закате,
Как синева сквозь них проклёвывает окна!
Похоже, завтра, наконец-то, будет ясно
И бог погоды переменит гнев на милость.
А я-то думал, хоть над этим ты не властна
И удивлять меня всесильем утомилась.
Но факт есть факт: всё остальное - лишь детали.
Каким ещё мне убеждаться аргументом?
Когда вот так с тобой мы просто поболтали -
И всё вокруг переиначилось моментом.
Как хорошо! И снова хочется о вечном
Мечтать и думать. А всё это оттого лишь,
Что ты со мною перекинулась словечком,
И я опять услышал твой пьянящий голос;
Что ты была со мной мила и терпелива,
Что распрощаться (как обычно) не спешила.
И мир сверкает, как газон после полива,
И я порхаю над землёю, как пушинка.

"С ДОБРЫМ УТРОМ!"
Есть женщины - фрр! фрр! - трепещущие крылышками, словно колибри.
Ты же - корабельное палубное орудие, причём такого калибра,
что, поведя дулом по сторонам, бабахнула себе наобум, почти не целясь,
и враз снесла мне полбашки - хоть беги теперь к врачу, проверяйся на целость.
Ты - электромагнит, к которому меня притянуло, будто металлическую рухлядь,
как железную балку, которая крепилась-крепилась, да вдруг как рухнет
прямо тебе под ноги, круша перекрытия. И напрасно давит на жалость
прибитая толпа любопытствующих: сама виновата, что вовремя не разбежалась.
Ты застряла во мне, как неоперабельная пуля, зарубцевавшаяся в лёгком,
та, что вроде бы уже и не беспокоит, но при воспоминаниях о далёком
августе (мае, июне и пр., - увы, дабы подвести счёт нашим встречам,
хватит пальцев одной руки) вдруг взрывается болью - стократ острей, чем
скальпель хирурга, безжалостней, чем тесак браконьера, вспарывающий зигзагом
нежное белое рыбье брюхо (и всё - ради литра икры!); и эдак загнан
болью в угол, я корчусь внутренне, я выгибаюсь дугой, подобно лучнику,
натягивающему тетиву, и только вру себе, что и это-де - тоже к лучшему.
Так скажи же мне, наконец, женщина, не умеющая засыпать в мужских объятьях, -
и долго ещё я буду состоять при тебе то ли в пажах, то ли в святых аббатах,
то ли в полиции нравов и разных прочих полициях? Да ну их
все к лешему! Ибо губы твои заставляют меня думать только о поцелуях.
Послушай, ты, независимая, как чёртова дюжина Латвий, -
мир мой взорван - и причиной тому один лишь случайный взгляд твой.
Как же не можешь понять ты, дверь в своё сердце замкнувшая на щеколду,
что я хочу просыпаться поутру с твоей ладонью под щекою?
Эй, целеустремлённая не туда, - я отдал тебе практически всё, что имею.
И я желал бы, я мечтаю до конца пройти с тобой любовным маршрутом.
Так позволь же мне хоть изредка (ну, хоть раз в полгода, по крайней мере)
говорить тебе, улыбаясь спросонок: "С добрым утром!"

КАЖДОМУ - СВОЁ
В этой жизни, если честно, мне совсем немного нужно:
Трогать листья, плыть на лодке, слушать птичьи голоса;
Но и это - в промежутке: по краям или в серёдке:
Неотрывно же хочу я - лишь смотреть в твои глаза.
Моя главная потребность - твоего плеча касаться,
Гладить волосы украдкой, молча пальцы целовать.
А от прочего любого я могу и отказаться,
А на всё на остальное я готов и наплевать.

Ну, а ты, моя родная? Что в твоих мечтах таится? -
Деньги, власть, людская зависть (та, что славою зовут)?
Или ты на этом свете - как подраненная птица,
И желаешь лишь покоя, и стремишься лишь - в уют?
Я бы дал тебе всё это. И вон то. И даже третье.
Одного покоя только я тебе не в силах дать,
Потому что - сам страдаю. (Хоть, увы: тебя не встреть я,
Так и не с чего б мне было так отчаянно страдать).

"БЫЛЛЬ" О ПРАВАХ
И без того дурное настроенье,
А тут ещё и дождь вторые сутки.
Ну как под это тихое струенье
Не сбрендить и не тронуться в рассудке?
Где ж взять такую нервную систему? -
Жить без тебя, не подавая вида,
Без дозволенья биться лбом о стену,
Без права на попытку суицида.

СОННОЕ, НЕВНЯТНОЕ
Чередою идут дожди,
Между ними встревает ночь,
Словно хочет сказать: "Не жди".
Будто силится мне помочь.
И гудит не со зла - со сна
Пролетающий мимо шмель.
Но когда лишь во сне - весна,
Рассудительность на уме ль?
Вот такой вот смешной итог.
Что ни действие - то статья.
Всё, что Бог натворить не смог,
За него вытворяю я.

* * *
Есть макароны, дуться на погоду,
молчать в ответ, отсутствовать по году, -
всё это, если честно, чепуха
и вовсе не из этого стиха.
А что же "из"? Да кто же его знает!
Вопрос открыт. Лишь в воздухе витает
надежда на случайные слова,
которыми откроется глава
очередная этой странной книги,
где дни равны годам, а годы в миги
спрессованы, где ясен лишь финал,
но как к нему добраться? - кто бы знал...



ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ
"КОГДА УМРЁТ МОЯ ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА"

ИСПОВЕДЬ
Я прОжил довольно сумбурную странную жизнь,
Не слишком заботясь о мненьях людских и о том, как
Посмотрит Господь на крутые мои виражи,
И что я оставлю в наследство смущённым потомкам.
Я жил, как хотел и умел, и душой не кривил;
Бывал в переделках (взамен Переделкино); сложно
Порой приходилось, но руки мои не в крови,
И губы мои лишь краями запятнаны ложью.
Зато презирал я убогое слово "корысть",
Зато я любил беспокойное слово "свобода"
И с тонущих суден не драпал в компании крыс,
И лиц не менял всякий раз, как менялася мода.
Не гнул перед сильным костяк суетливой спины,
Не рвался вослед отыграться на том, кто слабее,
Чурался подачек стоящей у власти шпаны -
Сменив две системы, был равно враждебен обеим.
Я много смеялся; случалось - был горем убит,
Но с горя не пил (это тоже зачесть не мешает),
А также не мстил, не копил застарелых обид,
А молча прощал их, душой помаленьку мужая.
Случайным попутчикам пыль не пускал я в глаза.
Всегда говорил, что картофель не хуже батата.
И, будучи против, не вскидывал руку, что "за".
И с заднего хода не лез под значком депутата.
Льстецам и подонкам давал от ворот поворот,
Зазнаек и снобов всегда обходил стороною
И модным пророкам-лжецам не заглядывал в рот,
И вместе с толпой никогда не впадал в паранойю.
Вот так оно было. И если черту подвести -
Тут вся моя жизнь и все дни - мне не стыдно за каждый.
Один на мне грех (хоть карай, хоть "за так" отпусти):
Я снова люблю, обещавшись любить лишь однажды.

ЛИШЬ ТЫ ОДНА...
Когда умрёт моя последняя надежда
И встанут ангелы в почётном карауле,
И Бог заплачет - так по-детски безутешно,
Не зная удержу - почти как дождь в июле,
Когда вослед, привычно глядя на начальство,
Завоют звёзды, словно плакальщицы-профи,
Одна лишь ты, наверно, будешь безучастна
И не примкнёшь к вселенской этой катастрофе.
Одна лишь ты, волос расчёсывая прядки
И перед зеркалом припудривая носик,
Через плечо мне скупо бросишь: "Всё в порядке.
Смени лишь галстук свой - таких уже не носят".

ОТКРЫТИЕ ОХОТНИЧЬЕГО СЕЗОНА
Ну, ладно, давай я попробую быть молчаливым.
Холодным, усталым, пустым, ко всему безразличным.
Как лодка, плывущая мимо широким проливом.
Как жулик, подрезавший сумку и взятый с поличным.

Давай, я попробую выплеснуть эту отраву,
Взгляну исподлобья и даже с намёком на скуку:
Быть может, тебе это больше придётся по нраву,
И мне ты пожмёшь со значением вялую руку.

Ну, хочешь? - я заново спутаю сданные карты
И землю копытами взрою с упёртостью бычей,
Чтоб, ширясь ноздрями на приторный запах азарта,
Меня ты представить смогла ускользнувшей добычей.

Охота... Охота. Повсюду сплошная охота!
Одни только выстрелы, своры, флажки да загоны.
И с третьей попытки в процессе второго захода
Всё будет в ажуре. И только любовь - вне закона.

ПЕШКИ КОЗЫРИ?
Ты вся в медалях, вся в помаде, как полководец на параде,
Но то и дело допускаешь чертовски странные зевки.
Так прекрати играть в молчанку и объясни мне, бога ради,
Во что сегодня мы играем: в любовь? в орлянку? в поддавки?
Чтоб мне, излишне разогнавшись, не заступить ногой за бровку,
Чтоб я, подыгрывая втайне, мог лихо взять под козырёк
И, угадав туза в колоде, удачно сделать рокировку
И банк сорвать в последнем тайме, все фишки бросив на "зеро".
Мне надоело жить в офсайте, одни фальстарты брать поспешно,
Быть вежливостью оскорблённым, как откровенно ни дерзи,
Или и вправду, дорогая, в твоей игре я только пешка,
Что никогда не выйдет в дамки и не продвинется в ферзи?

ЗА КАДРОМ
Горечь, сомнения - всё остаётся за кадром:
В кадре я - ангел. Я чинно любуюсь закатом.
Нюхаю розы. Пляшу аргентинское танго.
(Даже де-факто паля по прохожим из танка).
Монстр по жизни, на плёнке я - душка из душек:
Через дорогу веду вереницу старушек,
Глажу макушки детишек, дарю им конфетки,
И от моих поцелуев балдеют нимфетки.
Ну, а за кадром, понятно, расстрелы и пытки,
Казни невинных надежд, покушений попытки,
Толпы страстей, загоняемых мной в катакомбы. -
Слюнки пуская, Нерон лишь мечтал о таком бы.

НАЗИДАНИЕ
"Якшайся лишь с теми, которым под пятьдесят"
Бродский

Точки тем и особенны, что они не шары.
Но и шар, уплывая в небо, превращается в точку.
В каждом из тех, кто выжил, достаточно мишуры -
есть за что зацепиться запущенному коготочку.
Когда ж водопада гул, к тому ж, заглушён кам-
ней перебранкой, осыпающихся за пятой,
то и сам собою на пол спрыгивает лягушонком
с перевёрнутой страницы головастик запятой.
Можешь втискивать пальцы в пальцы до боли, до хруста -
сжатые ладони не свести в кулак, как бы ты их ни сдавил.
А вот если воду соединить с песком, получится русло
и невесть откуда в нём появятся ракушки и ил.
Главное - побольше треску и наплевать на смысл:
поиском сей безделицы понапрасну себя не тешь ты;
даже завидев выступ, не думай, что это мыс
Доброй Надежды - проще жить без надежды.
Проще жить без одежды, особенно, если дик:
голому нет нужды к галстуку подбирать сорочку
и можно всё объяснить, сказав, почесавшись: "Дык
так получилось". И этим закончить строчку.
В общем, в голову не бери, нагуливай аппетит,
прочему предпочтя запах промокших стелек,
ну, а зане-поелику и это тебе претит,
так продави матрас свой, тупо уставясь в телик.
Если захочешь высморкаться - лучше всего в рукав.
Мёртвому всё равно: с солнцем или без солнца.
Переменяя позу, поперву ловишь кайф,
но постоянно ворочаться - это уже бессонница.
Пусть гром пока ещё не грянул, - будь осторожнее,
ведь молния прячется отнюдь не в громовом раскате.
Когда переливаешь что-либо из пустого в порожнее,
старайся не перелить через край, не забрызгать скатерть.
Прежде, чем прыгать в пропасть, тихо спроси: "Зачем?"
Зря не взывай к Аллаху, если твой трёп - о бабах.
У кого в крови железо, у того в моче,
вероятно, цезий, но вряд ли в промышленных масштабах.
Круче всех позывных, конечно, позыв на рвоту.
Но запоздало жалеть о клином выбитом клине -
всё равно что голышом сигать в холодную воду
или сползти в неё же, оскользнувшись на глине.
Делай, что надлежит, - сомненье придёт потом:
и в самом глухом углу может настигнуть Враг нас.
Чтенье стихов, увы, вообще тревожный симптом.
А сочиненье их - это уже диагноз.

"АХ-ТЫ!"
Когда встретишь мужчину, что станет тебе дарить
бриллианты, меха, машины, виллы и яхты,
заклинаю, не спеши его сходу благодарить:
довольно будет просто воскликнуть "Ах-ты!"

Когда он вдруг подхватит и понесёт тебя на руках,
не стоит тоже волю давать протесту:
опять-таки вполне достаточно вскрикнуть "Ах!"
и так далее (смотри чуть выше) - по тексту.

Когда он, сбегая к тебе по лестнице впопыхах,
споткнётся, - не смейся, но и не зови на помощь:
и тут будет кстати всё то же вечное "Ах!.."
(продолжать не буду: надеюсь, помнишь?).

Но если он кинется ноги целовать твои
и прочее, прочее, то хоть мне и всё равно, но я
полагаю всё-таки, маловато будет вздохнуть "Ах" (ну и -
ты знаешь уже). Придумай что-нибудь новое.

ВАРИАНТЫ НА ВЫБОР
Нет, если честно, так-то я - парень запасливый.
Но временами (и часто) - в самый момент голевой,
Как мне тебя не хватает, камень за пазухой!
(Чирей под мышкой. Плаха под головой.)

Как ты не тянешь карман мне, бремя аванса.
(Тяжесть получки. Ноша своя. Беспроцентный кредит.)
Как ты достало меня, реноме оборванца.
(Имидж подонка. Вид олигарха. Слух, что бандит.)

Вот и желудок бурчит в предвкушенье изжоги.
(Выпил чинзано? Съел суши? На суше вёсла суши?)
Неудивительно, что вся моя психика в шоке.
(Печень в запое. В шопе - ошмётки души).

ТЕРНИСТЫЙ ПУТЬ К ВЗАИМОПОНИМАНИЮ
Любимая, до чего же мы с тобой дошли!
Сидим, надувшись, будто убытки не поделили.
А ведь я только хотел достучаться до твоей души.
Я же нёс тебе гиацинты и лилии.

Ну, ломился в дверь. Ну, свистел под окнами.
А куда ж деваться, если не открывают?
Ну, пожелал соседям: "Чтоб вы все подохли, подонки!"
Но зачем же кочергой отгонять от кровати?

Да, это я орал: "Эй, ты там заснула, что ли?"
Так я же не знал, что тебе всё слышно!
Разве поймёшь по задёрнутой шторе
дома ты сейчас или куда-то вышла.

Кто же мог подумать, что ты рассердишься
на все эти мои выкрутасы и фокусы.
Я же ведь только хотел достучаться до твоего сердца.
Я же нёс тебе пионы, цикламены и крокусы.

БЕЗ ГАРАНТИЙ!
Я не верю перебегающим дорогу кошкам -
ни чёрным, ни белым, ни, тем более, серым.
И воду я привык черпать только ковшиком.
И вполне равнодушен ко всяким там Сьеррам
Леоне (ну и, естественно, Рио Грандям),
к дождику, что сейчас моросит за окошком,
к запаху мускуса (вот, наверное, дрянь-то!),
к разнице между сором, сыром и сэром,
даже к дерьмовым дармовым грантам.
Лишь в одном отношении нет места гарантиям, -
что однажды что-то не лопнет во мне,
когда ты, стоя в дверном проёме,
в сотый раз заведёшь разговор о Фоме,
хотя я толкую тебе о Ерёме.

ПОЙДУ, ОБРАДУЮ
Наемся свёклы ли, моркови ль -
хоть в винегрете, хоть живьём,
и выйду из-под мокрых кровель
колоть ступни сухим жнивьём.
Пройдусь обочиной дороги,
в траве по грудь, в росе по локоть,
по листьям, падающим в ноги,
за их холопскую неловкость
слегка стыдясь. Спущусь в овраги,
взберусь на склоны и холмы.
И будут все мне страшно рады,
кто сами по себе немы.

НА ЗАКАТЕ
Иные строчки, даже сильно устарев,
вполне верны. Ну, например, - из детских книжек:
"Закатный луч позолотил листы дерев".
Всё так и есть - позолотил. И даже выжег
на нежной коже паутинки тонких жил,
всё сокровенное с жестокостью рентгена
вдруг обнажив. И даже гладить разрешил
себе их (видно, эта зона эрогенна).
И вот сердечки лип трепещут, шелестя,
ладони клёнов замахали, как прощаясь,
и вся опушка до последнего листа
засуетилась, раскраснелась, засмущалась.

АВГУСТ
После купанья в заливе в плавках полно песка.
На вишне засохли ягоды, не нужные никому.
Теперь осыпается слива. Короче, осень близка.
И потому - тоска. А, может, не потому.

Как задувает в щели ветер иных широт!
Пламя подкеросинено - будет ещё гудеть.
Только у неба синего колер уже не тот.
Только моя красивая бродит незнамо где...

САДОВО-ОГОРОДНЫЕ МОТИВЫ
Мужчина! (Нет, простите, я не вам). Вот вы
любили ль так когда, чтоб ничего не жалко?
Чтоб дым сжигаемой картофельной ботвы
благоухал в ноздрях нежнее, чем фиалка.

Чтобы подсолнухом кружилась голова
вослед Её перемещениям в пространстве,
а постоянство было б в том, что дважды два
давало б семь. И Бог с Эйнштейном бились в трансе.

О, жизнь на грани! - воплощенье всех реклам.
Желанье подвига. Мечты об Абсолюте.
Подрыв основ с уборкой свёклы пополам,
которой место не в салате, а в салюте.

Любовь затягивает напрочь - лишь начни.
Так почему ж вы так уверены, что "паблик
рилейшенз" - это круче, чем в ночи
глухие выдохи и вздохи падших яблок?

И мне б избавиться от этого нытья.
И мне б стряхнуть с себя плоды осенней грусти.
Да есть ли кто ещё, кто б мучался, как я,
любовью к женщине?.. Заметьте, - не к капусте.

САМОУСТРАНЁННОСТЬ
В столице праздник. Пробки. Выдворенье
"опасных" лиц. Чиновничий восторг.
А мне до фени: я живу в деревне, -
чиню себе прогнивший водосток,
встречаю солнце, после провожаю,
копаю землю, вжикаю пилой,
и если я кого и обожаю,
то точно не начальство - тут я злой.
Я ускользнул от мелочной опеки
вождей и своры прочего жулья:
приятнее сидеть на солнцепеке,
вдыхая запах свежего белья.
Две астры на плечах, как эполеты,
отбитый кончик хрупкой красоты,
последний выдох гаснущего лета,
полёт мгновенья с вечностью на "ты".
И "мессером" заваливаясь на бок,
закладываю я вираж косой,
застигнутый за поеданьем яблок
очередной разгневанной осой.

ПЕРЕБОР СТРУН
Мир соткан из противоречий,
Из снов, из тысячи наречий,
Из судеб, удивлённых встречей:
"Зачем нам это?"
Когда ужалит лошадь овод,
То повод есть ослабить повод,
Но это всё-таки не довод
В защиту лета.

Ненужное лишь носят на дом.
Всю правду знает лишь анатом.
Наесться можно и шпинатом, -
Не стало б хуже.
Чти выраженье глаз пустых
Тех, на кого находит стих.
И океан, покуда тих,
Подобен луже.

ИКОТА
Ты сейчас, должно быть, где-нибудь в Париже,
захолустном и заштатном городишке
на другом краю Европы. Так смотри же, -
не икай там слишком громко от того, что
я, покуда отдыхает наша почта,
вспоминаю твои стройные лодыжки.

Впрочем, - что тебе икать? Ведь ты привыкла
ни на что не реагировать публично,
пряча душу, словно месячного цикла
сбой тревожный. И поэтому могу я
вспоминать тебя хоть в платье, хоть нагую,
не смущаясь тем, что это неприлично.

* * *
Когда в спираль мозги закручивает осень -
Опять черёд приходит будням напряжённым,
И все любовники подумывают бросить
Своих любовниц, норовя вернуться к жёнам.
Вот так и мне ещё не поздно спохватиться,
Но ствол не может управлять полётом пули:
Я никуда уже не в силах возвратиться -
Я целиком остался в том глухом июле.

* * *
Катастрофически меняется пейзаж.
Сентябрь безжалостно прореживает кроны
берёз. Ну, что он делает? - нельзя ж
рубить наотмашь там, где счёт шёл на микроны!

Мой летний мир разъят и брошен на весы,
всё вперемешку - клубы пыли, листья, ветки:
под скудным солнцем нашей средней полосы,
увы, ничто не сохраняется навеки.

И ты - давно уже покинула Париж,
но что-то есть в тебе от осени, от ветра,
и до сих пор ты в неизвестности паришь,
как в невесомости, - ни вздоха, ни ответа.

ОЦЕНКА СИТУАЦИИ
"Земную жизнь пройдя до половины,
Я оказался в сумрачном лесу"
Данте

Земную жизнь пройдя на три четвёртых,
Я очутился между двух огней -
Меж женщиной желаннейшей: о ней
Мечтаю я, аж кровь кипит в аортах,
На протяженье всех ночей и дней
(Не выразить любви в словах затёртых),
И женщиной, дарованой судьбой,
Которой я единственной опорой
Являюсь в этом мире, без которой
Мне невозможно быть самим собой.
И огрызаюсь я, как волк матёрый,
Мятежной стаей вызванный на бой.

И с той, и с этой связан пуповиной,
В итоге я разодран пополам
И содрогаюсь каждой половиной.
И не облегчить боль, придя с повинной:
Ведь Бог и совесть судят по делам.
Вот так и обращаются в ислам.
Но мне - мне нет спасенья и в гареме.
И, зная: моя участь решена,
Кривляюсь я, как клоун на арене,
И вдавливаю лоб в стекло окна,
Тоскуя и надеясь лишь на время,
На возрастные сдвиги, ну и на
Авось, конечно: если б не "овёс",
Какой бы "конь" вёз этой жизни воз?

В СУМЕРКАХ
Вторник. Утро. За окном светает.
Ветер, заскучав, листву листает.
Денег, как обычно, не хватает
Ни на что.
В этом фарсе многовато боли
И всего один вопрос: "Доколе?"
Слышишь? - это ржёт в сентябрьском поле
Конь в пальто.

Хорошо раскатывать на "порше",
Только надо быть скромней и проще.
Раз уж сжаты нивы, голы рощи,
Вой, не вой -
Глупо обижать и обижаться:
Если посильней в подушку вжаться,
От рыданий можно удержаться, -
Не впервой.

Говорят, что помогает ношпа,
Но по мне - хирургу лечь под нож бы,
Чтоб забыться, а, когда проснёшься,
Жизнь - не та:
В мире - май и рощи уж не голы,
Боль и слёзы - детские приколы,
И не лезут (жечь сердца) глаголы
Изо рта.

ДЕЛИКАТНОЕ НАПОМИНАНИЕ
В горе
каждый нуждается в опоре.
Тут сразу вспоминаются родные, близкие, старый друг,
к которому хочется нагрянуть вдруг -
пожаловаться на заеденность средой,
поделиться бедой
(бери, бери, не жалко, - у меня ещё есть), -
по крайней мере, хоть выслушает, не зевая и не перебивая,
посочувствует, скажет: "Бывает",
предложит сесть
поудобнее, заварит чай
или кофе, приобнимет за талию невзначай,
на худой конец, хотя бы ушат холодной воды
выльет на голову, удружив.

Вот я и думаю: а, может быть, мне пожелать тебе беды,
чтобы ты наконец вспомнила, что я ещё жив?

* * *
Я осуждён тобою на молчанье.
На немоту. На изгнанность строки
Из основного текста в примечанье.
На сноски и петита остракизм.
Я скомкан. Отстранён от исполненья.
Сведён на то "то", что из "то да се".
Зажат и выжат. Вплоть до увольненья.
Изъят из дела. Вырван из досье.
Я закавычен, вынесен за скобки.
Вмурован в скепсис, заключён в цинизм.
И все мои безумства и заскоки
Уж не имеют никакой цены.

РЕКВИЕМ
Я раздам все готовые стихи, а недописанные выброшу.
Я закрою все окна в доме под предлогом того, что на носу зима.
А после подогну непослушные колени и у судьбы единственное выпрошу, -
Чтобы больше меня никто не трогал. Я и без того сойду с ума.

Я вычеркну себя изо всех списков, я сниму свою кандидатуру
Во все органы власти: пусть воруют без меня.
Полёт мотылька не вписывается ни в одну квадратуру
Круга - только в порхание огня.

Ах, как плачет визгливая скрипка! Как ей вторит гобой!
Эта скорбь - о несбывшемся, о том, что уже никогда не случится.
Если ты ещё не поняла, любимая, - я прощаюсь с тобой,
И душа моя скулит, как побитый пёс, и ноет, как сломанная ключица.

Знаю: жизнь моя уже никогда не будет такой, как раньше.
(И как я, оказывается, был счастлив, пока тебя не встретил!)
О, сумрак ночи, как ты больно ранишь
Тех, кто от рождения добр и светел!

Нет, я бы тоже рад быть камнем или железом, но что я могу,
Если даже на явную ложь не умею сказать: "Неужели-с?"
Раз не в силах сдержать дрожь предательски кривящихся губ,
А тем более - проконтролировать работу своих слёзных желез.

Ну вот - опять... подожди, дай справиться с собой, дай с мыслями собраться.
Я должен, наконец, расставить все точки над "i": ведь надо же куда-то девать
 эти чёртовы точки!
Но ничего не лезет в голову - всё лезет только обратно.
И только тонко и часто стучат в висках испуганные молоточки.

Ты была моей вечерней сказкой, моим прекрасным сном,
И я мечтал вот так однажды заснуть и больше не просыпаться.
А сегодня я чувствую себя паровозом, отправленным на слом
В век электричества, корыстных расчётов и всяческих эмансипаций.

Я мог бы взмолиться: Господи! Сделай так, чтобы меня полюбили!
И я разрешу тебе закончить жизнь мою
Мошкой, размазанной по стеклу бешено мчащегося автомобиля,
Последним солдатом последней войны, убитым в последнем бою.

Я мог бы в очередной раз принять твои утешения за чистую монету,
Ведь от этого так привычно, так сладко кружится голова.
Но к чему всё это? - если даже и Бога нету,
А не то что веры в наспех придуманные слова.

Я шептал тебе разные глупости и не ведал стыда.
Я дарил тебе свою нежность земляникой в ладони.
Даже ненакрашенной и заспанной - для меня ты была всегда
Самой красивой и удивительно молодою.

Ничего не поделаешь, - мы не ценим случайно доставшегося дара:
Всё куда-то спешим, что-то выгадываем, хитрим, поклоняемся ложным кумирам.
Но рука моя поднимается вовсе не для удара,
А - погладить тебя по щеке: ступай себе с миром.

Губы мои раскрываются, но не для проклятья -
Для прощального поцелуя (в лоб): не подумай обо мне плохо.
А теперь - уходи. Иди. Твоё белое платье
Будет вечно мелькать мне в толпе - до последнего вздоха.

P.S.
Конечно, можно всё забыть, всё простить, всё перетерпеть.
Можно уйти водой в песок, улететь куда-нибудь за море - да за облака хоть!
Но я всё-таки надеюсь, что эти мои стихи принципиально нельзя петь, -
Их можно только плакать.

НЕВОПЛОЩЁННОСТИ
Зачем мне нить, раз сломана игла?
Как статуе прожить без пьедестала?
Потерянно слоняюсь из угла
не в угол - прямиком в конец квартала.
Такая ночь. Такая в сердце мгла.
Такое время, видимо, настало -
перечислять всё то, чем ты не стала.
Не захотела стать. Хотя могла. -

Любимой, что, набегавшись, устала
и наконец-то заполночь легла,
чей сон я берегу. Дыханьем сонным
желанных уст. Взбесившимся клаксоном
машины под окном (когда ж вы все
угомонитесь!). Ветерком в лицо нам
на полосе нагретого шоссе.

Туманом над рекой. Травой в росе.
Молчаньем в доме, снегом занесённом.
Тропинкой, затерявшейся в овсе.
Жужжаньем слепня. Отдалённым звоном,
несущим миру благостную весть.
В безлюдном поле - криком козодоя.
Само собой - вечернею звездою
(без этого - никак: тут даже есть
смысл целиком созвездие приплесть)
и в то же время - солнцем над водою
плюс отраженьем оного в воде.

Тревожным ожиданьем: "Быть беде!"
А то и непосредственно бедою.
Исчезновеньем неизвестно где.
Тоской. Внезапной склонностью к растратам.
Улыбкою, понятной лишь двоим.
Чумой, землетрясеньем, мором, гладом
(пусть будет слово дадено и им!).
Да хоть ампициллинна тригидратом,
чью упаковку я ласкаю взглядом
сей час - в связи с отсутствием твоим.

Подлодкою, всплывающею рядом.
Беспомощным смятением моим.
Неряшливо задраенным кингстоном.
Той радостью, что ото всех таим.
Порханьем нежных губ. Протяжным стоном.
Любовницей, чьи ласки - как ожог.
Русалкой, утонувшей в поцелуях.
Неотвратимой судорогой ног.
И матерью детей моих... Мой бог!
Как я любил бы их! Как я люблю их
и незачатых! (Третий мой звонок
зачем ты прозвенел?!) Но - ...продолжаю.

Чем ты ещё не стала? - Бытием,
которое я только отражаю,
как зеркало. Борщом, который ем.
Горячим кофе - тем, что остужаю.
(Послушай, я тебя не обижаю?)
Путёвкой непутёвым в мир иной.
Недельным туром в рай - на всём готовом.
Шлепком волны под зад. Последним словом
невинно осуждённого. Виной
реального преступника. Ростовом.
Стамбулом. Волгой. Северной Двиной.

Угрюмым матом - то ли палача,
вдруг руку задержавшего на взмахе,
то ль головы, распластанной по плахе
в покорном ожидании меча.

Пушинкою, сдуваемой с плеча.
Конечным пунктом авиабилета.
Нежданным возвращением весны,
прорвавшейся в мои ночные сны
сквозь наслоенья осени и лета.
Обвалом предрассветной тишины.
Снопом во мне рассеянного света.

Судьбой. Арбузным запахом зимы.
Мурашками по коже. Тихим вздохом.
Мгновением, приравненным к эпохам.
Метафорой, смущающей умы.
Итогом жизни. Буквой в слове "мы".

Прекрасной незнакомкой, чей портрет
висит в гостиной - в месте, где часы на
стене бьют в спины вторников и сред.
Покрытой пылью крышкой пианино.
Вознёй за дверью. Пачкой сигарет,
вдруг найденной в кармане куртки сына.
Попыткою присесть на табурет.
Привычным мельтешением экрана.
Таблеткой, наспех запитой. В тиши
капелью, подтекающей из крана.
Последним криком юности: "Пиши!"

Ну, чем ещё? - Вторжением с мороза
в тепло избы. Беспомощностью глаз
в очках вспотевших (фи, какая проза!)
Рискованной отточенностью ляс.
Словечками "Привет!", "Расслабься!", "Класс!"
Спасительным пришествием склероза.
Помешанностью дат на цифре "три".
Гирляндой ламп, сверкающей в витрине.

Да всем подряд, на что ни посмотри! -
что называют: "жизнь". Здесь нет в помине
одной лишь этой темноты внутри
души моей да холода, что ныне
расположились в ней, как ночь в пустыне,
уже не ожидающей зари.

ПЕРЕРОЖДЕНИЕ
В эту ночь, боль моя, я прощался с тобой,
Грыз подушку и рвал одеяло,
И от шага, которым кончает любой,
Лишь полшага меня отделяло.

В эту ночь я прощался с тобой навсегда,
Ту же жизнь постигая с изнанки,
И ко мне приходила ночная звезда
И сидела со мной вместо няньки.

В эту ночь я простился с тобой и со всем,
Что любил, и, когда на рассвете,
Прозвенел мне будильник, что всё - уже "семь",
Меня не было больше на свете.


ТЕТРАДЬ ЧЕТВЁРТАЯ
"ОТПУСКАЮ ТЕБЯ НА ВСЕ ЧЕТЫРЕ СТОРОНЫ"

ПРОСТИТЕ ВЕЛИКОДУШНО
Я прошу у вас прощения, благородные ямбы,
уважаемые хореи и любезные анапесты.
Если бы я был в состоянии, кабы я бы
хоть на минутку мог освободиться от этой напасти,
именуемой любовью, я, конечно же, воспользовался бы вашими ритмами,
но, увы, - вынужден мириться с грубыми
диссонансами, ибо я - как развороченная улица, что полна разрытыми
ямами и вывернутыми, словно суставы, трубами.

Понимаете, - это как с яйцами Фаберже:
они красивые, но яичница из них - никакая.
Вот и я - рад бы плыть на круизном лайнере, но плыву на барже,
и даже - на буксире, эту баржу перед собой толкая.
Одно лишь могу сказать в утешенье (только намекните,
что вам это надо) - моя карьера уже на закате,
и я, безусловно, останусь в поэзии автором одной книги:
на вторую такую боль меня просто не хватит.

ЗАРОЖДЕНИЕ АНТИЦИКЛОНА
После долгого перерыва всё непривычно, и грохот взрыва
Не исключенье, а подтвержденье правила. Даже рыба
Прерывает молчанье тяжёлым вздохом, глотая воду,
Когда на добычу планктона и метанье икры ей вводят квоту.

Нам обещали, в карту тыча указкой, что сентябрь будет жарким.
Но, как видно, у Бога другие планы либо он тоже в запарке.
(Эх, кабы сапёр хоть раз мог ошибиться, как метеоролог,
Поймав на лету, как писклявого комара, горячий осколок).

Нет, я отвык от дождей, я отвык от тоски, от общенья с любимой.
И не хочу поворота вспять, возврата на дно - к этой глубинной
Сути наших взаимоотношений, чреватых мелкой обидой,
А то и того хуже - утратой (извиняюсь за грубое слово) либидо.

Ведь можно приблизить глаза к глазам, но в упрямых зрачках увидеть
Вовсе не жажду совокупленья, а лишь острое желание выдать
Тебя палачу на расправу, по какой причине, хоть это и старо, но
Выброс адреналина в кровь важнее выработки тестостерона.

Ну, а коли так, то что нам мешает попробовать жить по-другому? -
Скормить всех принцесс (включая и спящих) обжоре-дракону -
Пусть трапезничает; а мы же тем часом, солнце светит пока нам,
Будем орать непотребные песни и водку лить по стаканам.

Попрактикуешься - так научишься извлекать мелодию даже из стона.
И глупо надеяться запугать меня отлучением от престола.
Да пусть я завтра проснусь на койке в доме для престарелых,
Я всё равно не буду ходить строем, говорить: "Пожалуйста" и есть с тарелок.

* * *
Я ежедневно сбрасываю кожу. Я не похож
сегодня на себя завтрашнего или каким я был вчера.
И вокруг меня ворохом валяются остатки прежних кож,
сладко пахнущие гнилью и шелестящие на ветру, как засохшая кожура
тропических плодов, как шелуха
семян подсолнечника, проще именуемая "лузга".
И всякий раз, начиная жизнь заново, я утешаю себя: "Лиха
беда - начало. Ничего, что не зги не видно - далась мне эта зга!"
И пока на теле нарастает новый эпидермис, подшёрсток, перья, чешуя,
мне кажется, что уж теперь-то всё это не впустую,
а проставлено, как точка, в конце письма, адресованного тебе. Но я
постоянно ошибаюсь, натыкаясь на запятую.

ПРОБУЖДЕНИЕ
Под утро разбудил птичий гвалт под окнами -
как гул обвала,
как будто враг напал на Неаполь.
И вот, откинув в сторону заботливо подоткнутый
край одеяла,
осторожно ногу выставляю на пол.
За ней - вторую. Потом - треть...
Стоп, надо сперва посмотреть...
Ой, ошибся немного я.
Ну, совсе-ем немножко, -
сегодня я, оказывается, обычное двуногое,
а не сороконожка.

Впрочем, и это к лучшему. Иначе подъёма моего описание
заняло бы полтора листа почти,
а так - лёгкое па-де-де по холодному паркету в два касания,
спасительное погружение в тапочки,
руки по швам и марш-марш в ванную -
умываться, чистить зубы, насвистывая под нос
(вы не пробовали свистеть с зубной щёткой во рту?), скоблить незваную
двухдневную щетину, оттирать на локте пятно
масляной краски (и как оно туда попало?
Ведь я же работал в халате наглухо.
Этак, глядишь, и в джунглях Непала,
где не ступала
нога человека, вскоре обнаружат наглые
оранжевые следы, причём вовсе не от напалма).

Но вот - мои руки чисты, щетина отпала
и смылась в раковину куда-то в сторону Англии.
Пора и мне на запад,
на завтрак,
в столовую -
лопать яичницу трёхголовую,
отрубая ей башку за башкой ложкой, как палицей
(жаль, не вырастают тут же новые),
хвататься второпях за горячую кружку чая,
хлопать в ладоши и дуть на пальцы
(будут болеть теперь),

и всё это время, с самого начала,
между прочим, - отчаянно скучая
по тебе.

С ПЫЛУ С ЖАРУ
Хочешь, я прочитаю тебе стихотворение, написанное сегодня ночью? -
Вот ты наверняка подумала: это - вопрос, а то была уже первая строчка. А эта - вторая.
Так они и цепляются друг за дружку, как звено за звено, чью-
то жизнь бессовестно пародируя и повторяя,
при том, что пора подходит прозвенеть и заключительному звоночку
и всегда открыты настежь - в обе стороны - ворота рая.

Так о чём же тогда это стихотворение - о жизни, что ли?
Навряд ли, ведь и само оно тоже есть моя жизнь, а это нонсенс:
нельзя быть одновременно и летящей прыжками молью, и полётом моли,
и собственно беспорядком, и тем, что вносит
первородный хаос в этот на время слипшийся и обзаведшийся телом сгусток боли,
который называется одними "разум", а другими "гнозис".

Короче, сегодня ночью я опять не спал, а лежал и думал, тяжело
вздыхая, - о любви, о тебе (тут я вздыхал всего горше), о смерти,
уже нацеленной на меня возрастом, как жерлО
пушки, о нехватке нервов и прочих расходных материалов, заложенных в смете
моего "я", явно превышенной уже, об этой проклятой моли, как-то проникшей в жильё
и теперь порхающей буквально повсюду (накройте-ка её ладонью, сумейте!).

Ведь когда-то же всё это должно кончиться? - причём, внезапно;
так поскорей бы кончилось уж хоть что-нибудь - случаю на усмотренье:
я устал от этой гонки без лидера, от бессмысленного азарта,
от этого бесконечного движения вхолостую при полном отсутствии трения...
Вот такую чушь я сочинил сегодня ночью. Ну, а завтра -
завтра я прочту тебе новое (и, надеюсь, более внятное) стихотворенье.

УДАЧА
Сегодня утром я ехал по городу
и все светофоры
были зелёными.
С чего бы такая удача?
Ведь я не крутой и не гордый,
не занимаюсь афёрами
с проездными талонами
и лотереей впридачу,
не играю на курсе валют,
не распоряжаюсь тарифами,
не хочу быть вождём,
не замышляю какую-нибудь пакость, -
я просто люблю,
балуюсь рифмами,
живу под дождём
и стараюсь не плакать.

РЕБРИСТОЕ
Я ощупываю свои рёбра - как будто бы все
на месте, да и трещин тоже не видно вроде.
Так какого же чёрта меня тянет бродить в чужом овсе,
когда по горло дел на собственном огороде?

Не знаю - может быть, в меня, действительно, вселился бес,
ведь известно, что рвётся прежде всего там, где тонко.
Но вдруг это - та сила, которая бросает наперерез
автомобилю, чтобы спасти ребёнка?

Или это - центр той паутины, что сплела судьба
и теперь хитрым пауком сторожит свою сеть?
(А жизнь моя - полёт шмеля, что, не помня себя,
спикировал не там, где рассчитывал сесть).

Как трудно грызть, когда зуб не попадает на зуб, -
хоть гранит науки, хоть чёрствую корку хлеба.
Вот так взлетишь в потоке воздуха, оглянешься, а внизу -
никакой земли. Одно сплошное небо.

ВРЕМЯПРОВОЖДЕНИЕ
(или глаголы, отвечающие на вопрос "что сделать?")

Сесть, развалившись и вытянув ноги.
Уставиться в упор: валяй, красней.
Убедиться, что не срабатывает. В итоге
покраснеть самому. Подумать: "Ну и чёрт с ней!"
Пожать плечами. Отыскать в кармане ключ
от квартиры (хотя больше подошёл бы гаечный).
После ехать в общественном транспорте. Скрести по замёрзшему стеклу
ногтем. Загорать на пляже галечном.
Слушать, как падают яблоки в августовском саду.
Послать телеграмму. Получить письмо от брата.
Попросить водителя: "Остановите, я сойду".
Сойти. И тут же захотеть обратно.
Подавить в зародыше восстание прыща.
Снять на ходу очки, подслеповато щурясь.
Остановиться об столб. Сказать: "Прощай".
Повторить для верности. Потом - ещё раз
нарушить слово, данное себе.
Встряхнуться по-собачьи, разбрызгивая слёзы.
Выругаться матом: "Ну, ты и субъект!"
С приходом холодов поменять колёса
автомашины (перед тем, как поставить её в гараж).
Затем - всё по новой: опять пожать плечами.
Куда-то ехать. Снова загорать
на пляже - только теперь уже песчаном.
Томиться в августе. Прощаться в сентябре.
Спохватиться между делом: "Как, неужто
уже два года минуло?" И весь этот бред
называть жизнью. Вот где ужас-то. Вот жуть-то!

КОСНОЯЗЫЧНИК
Любопытные изменения происходят с людьми
с возрастом: прежде я обычно восклицал: "Чёрт возьми!",
а теперь всё чаще поминаю всуе
имя господне, адресуя
свои мольбы неизвестно кому
(не Богу же, в которого я не верю.
Но ведь и не распахнутому в ночь окну
и не этой настежь раскрытой двери).

По-видимому, каждый, кто долистал
жизни своей короткую книгу,
жаждет утешения, ибо устал,
ибо верит уже не мигу,
но вечности. Это - беда,
с которой остаётся только смириться.

Утешь же меня, речная вода.
Давай, я стану тебе молиться.
Хочешь, я даже прекращу поливать
грядки, понапрасну тебя осушая?
Ведь огурцам на меня плевать,
а тебе - нет. Так расти большая.

Стань мне опорой и ты, лунный свет:
ты - тоже добрый, с тобой спокойно,
и ты, не отнекиваясь, готов дать совет,
без церемоний заходя с балкона.

Эх, ведь были же когда-то и такие века,
когда восклицали не "Господи!", а "Река!",
когда, завалив на ужин слона,
благодарили: "Спасибо, Луна".

НЕ МОГУ ПРИДУМАТЬ НАЗВАНИЯ
Отпускаю тебя на все четыре стороны.
Отпускаю тебе наперёд любую провинность.
Только запиши в свой блокнот: вынос тела состоится во вторник.
Ты о многом забывала - не забудь хотя бы про вынос.

Также прости, что я не извиняюсь за то, что всю дорогу болтал невесть
о чём, что бессовестно напрашивался с ночевой:
я хочу хоть раз в жизни почувствовать твою ненависть,
ведь это всё-таки лучше, чем абсолютное ничего.

Я мечтаю хоть напоследок увидеть, какая ты, когда плачешь
(если ты, конечно, вообще способна на такой подвиг).
Впрочем, знаю, даже если у тебя вдруг обнаружится слабость, ты её спрячешь,
чтобы никто не смог нанести неожиданный удар под-дых.

Что ж, в принципе, можно жить везде, где есть воздух.
Можно привыкнуть не есть, не пить (по крайней мере, какао).
Только рассуждать обо всём этом мне уже решительно поздно.
Да и ты, наверное, опять куда-нибудь торопишься, а я тебя отвлекаю.
(Ну - поскакала...)

ОБРЕЧЁННОСТЬ
Как грифы слетаются на трупный запах,
как первым попадается на глаза пах,
есть особая прелесть во внезапных
обходах с фланга:
вот так проснёшься утром, а кругом - одна ты,
мечты сосчитаны в присутствии понятых,
и только над головой последним усилием подняты
остатки флага.

Откуда это недомогание,
жизни короткое замыкание?
Вообще, кто тебя выдумал, моногамия? -
будь ты неладна!
Переписать бы скорбную скоропись,
хлопнуть дверью, встать, не горбясь,
да только где уж мне, если и гордость
дышит на ладан.

Я перепробовал всё - вплоть до дуста,
взывал и к Всевышнему, и к прочим потусто-
ронним силам, пытался дуться,
бил и в набат, но -
я окружён тобой, словно Паулюс,
и полностью от тебя никогда не избавлюсь,
ты для меня - вечная тропа в лес,
но не обратно.

А ЧЁ ОНИ...
Я постоянно балансирую на грани, -
ну, прямо-таки, канатоходец на площади.
Хотя лучше бы мне заняться выращиванием герани:
это было проще бы.

Лучше бы я ковырял себе пальцем в носу,
вопросы решая едва те,
что мучают: например, донесу - не донесу
я тебя на руках до кровати?

Ещё неплохо было бы встать с утра,
забыть про тебя на время и,
войдя к начальнику, сказать: "Сатрап!
Где моя премия?"

Но больше всего тянет пальнуть из базуки
куда-нибудь в сторону Патагонии:
чего они, суки,
до сих пор не в агонии?

НУ ВЕСЬ НА НЕРВАХ!
Нервы ни к чёрту: взрываюсь сходу.
Чуть что не по мне - и сразу: "Да гори оно!"
С виду - бесцветная жидкость, напоминающая воду,
а в действительности - раствор нитроглицерина.

Так и вспыхиваю от малейшего сотрясения - только троньте,
так и осматриваюсь кругами взглядом гэкачеписта,
взглядом бойца, сражающегося на невидимом (и тоже ненавидимом) фронте:
к чему бы ещё прицепиться?

Вот ведь допекли! Ведь могут, когда хочут.
А то всё манерничают, изображают паинек.
А сами: доведут до состояния, натешатся, а, когда отгрохочет,
небось, отгрохают, благодарные, памятник.

ОТВЛЕЧЬСЯ БЫ
Потерять бы присутствие духа - этак часика на два,
кулаком по столу засандалить, излить раздраженье,
ухватить первого попавшегося за ухо ("Ага, попался, падла!"),
сделать парочку выстрелов, чтобы один, так и быть, в воздух, но второй -
 непременно на пораженье.
Запытать, засечь бы кого-нибудь насмерть в подвале лабаза
(говорят, целесообразно в уксусе вымачивать розги).
В общем - хочется ну хоть как-то развеяться,
                прежде чем опять начать широко улыбаться,
демонстрируя зубы в знак приязни, а не в виде угрозы.

СМЕРТЕЛЬНАЯ УСТАЛОСТЬ
Когда доходит до необходимости принимать какое-то решение, -
надевать гражданское платье, вылезать из привычных доспехов,
то одни годятся в дело, другие - только на украшения,
а у кого-то вообще соскакивает крыша, поехав.
Вчера осматривавший меня врач поинтересовался, бывают ли у меня головокружения,
причём имея в виду явно не головокружение от успехов.

Ну что я мог ему ответить? Лучше спросил бы,
бывает ли, чтобы что-то не плыло у меня перед глазами, пусть даже незримо, но
по кругу, по кругу, по кругу - и ещё спасибо,
что не по какой-нибудь параболе в духе Римана.
И хорошо также, что моя дорога - обратно, ибо,
вопреки пословице, явно не вела бы в Рим она.

Однако как всё-таки узка эта тропка шириной в полметра,
петляющая по кромке обрыва, как обмотка
якоря электромотора! Выверты её - пострашнее ветра,
шквалистого с порывами, накликанного нам сводкой
погоды. И качает меня от этого, а, поверьте,
вовсе не из-за дыр в желудке, сожжённом водкой.

Вообще, мне даже самому интересно, а вот со стороны,
наверное, забавно смотреть, как меня пошатывает при ходьбе, как, неуклюжий,
я сползаю вниз по столбу, словно подтаявший стеарин
по свече, расплываясь у подножия лужей.
По-моему, это называется нервное истощение. Или истерия.
Если не как-нибудь ещё хуже.

СОБРАТЬЯМ ПО НЕСЧАСТЬЮ
Всем, кто почему-либо задержался на этом свете
(в особенности, на старте), - кто задерживает своё дыхание, целуясь
или ныряя в чёрную воду, кто имеет личные счёты с ветром,
цепляющимся на выходе из палатки за полу из
брезента, у кого задержка месячных - от недели и до
месяца включительно, кто радуется даже подержанным радостям,
но сдерживает шаг в присутствии инвалида
и держится молодцом, назло многочисленным превратностям
судьбы, кто задержан в процессе очередного шмона,
а также всем поиздержавшимся и им под стать -
привет вам от опоздавшего всюду (буквально всюду!), куда только можно
было опоздать.

НОУ ПАРКИНГ?
По причине острой нехватки листвы парк просматривается насквозь.
По причине излишнего присутствия ветра даже оставшееся торчит клоками.
И всё это покачивается с боку на бок, как корабль или как картина, повешенная   на гвоздь,
на штырь солнца, вбитый в небо, небрежно заштукатуренное облаками.

Среди затоптанных окурков папирос, обрывков фольги и целлофановых обёрток
окалина застыдившейся калины смотрится почти неуместно. Природа
явно беременна осенью, но злостно уклоняется от аборта,
ссылаясь на то, что она якобы уже на девятом месяце и вот-вот роды.

Всё вокруг как-то неопределённо, подёрнуто дымкой, будто в патине.
Даже набрякшая кровью рябиновая кисть - словно и не кисть вовсе, а киста.
Лишь зависший в воздухе паук бодро перебирает лапками по невидимой паутине,
пытаясь подтянуться обратно до опрометчиво покинутого куста.

Задержавшийся в вышине след реактивного самолёта - как росчерк пера,
подводящий черту отошедшему в никуда очередному лету,
и вышеупомянутые облака лениво движутся стайкой, как невыспавшиеся опера
к местонахождению преступника, по белесому этому следу.

ПДД
Опять разверзлись хляби небесные!
Ну что нам делать с этими безднами?
А, впрочем, ладно, ну и бес с ними, -
будем жить, как жили:
хлеб жевать - не зубами, так дёснами,
лета ждать, восторгаться вёснами,
ругать зимы (хотя тоже - пёс с ними).
Какой смысл сидеть с мордами постными -
жила на жиле?

Можно и всю жизнь прожить в снегах,
купаться в проруби, а не в деньгах,
и даже грипп перенести на ногах
(но это не в тему).
Можно одуревать от треска цикад,
ласточкой лететь с высоты эстакад,
наконец, вскрыть себе вены и истекать
кровью, - стоит ли из пустяка
делать проблему?

И даже если наше страданье - по женщине,
совсем напрасно зубами скрежещем мы,
ведь можно попробовать руку прижечь себе,
спрыгнуть на парашюте.
А не поможет - послать по матери.
В конце концов, откупиться рублями мятыми.
Или, раз уж не хватает ума, тяни
лямку, но только будь внимательней
за рулём: с этим не шутят.

МИНИМАЛИЗАЦИЯ ПОТРЕБНОСТЕЙ
Присесть за стол, переиграть, поспорить с Богом,
Сказать Ему: "Послушай, милый, бог с тобой!
Где ж искра божья в этом замысле убогом,
Что так поспешно нарекли моей судьбой?"
Мол, так и так: "Вот здесь - неплохо, но, послушай,
Забудем частности, возьмём иной масштаб -
Ведь очевидно ж: я заслуживаю лучшей
Пускай не участи - так доли. Да хотя б
Удела жалкого, уж если по заслугам
Мне полноценной не положено судьбы.
Ну, на худой конец, снабди меня, будь другом,
Работой в радиусе трёх минут ходьбы
От дома...

Вот спасибо - выручил! Ну - до скорого."

ОЖИДАНИЕ
Если с неба что-нибудь падает (неважно что) - это называется "дождь".
Если что-то движется в обратном направлении, это называется "испарения".
(Причём, в обоих случаях грязь то липнет к, то отваливается от подошв,
и такое одно из двух на каждом шагу случается непременно).
Когда дёргаешься, как ужаливший сам себя скорпион, это называется "ждёшь".
Если ругаешься с водителем автобуса, имя этому - "прения".

Данных четырёх слов вполне достаточно. Всё остальные не обязательны.
И даже первое, второе и четвёртое тоже можно вычеркнуть. За неимением
соответствующих реалий в текущий момент. Поскольку оные затемно
вышли за пределы сознания и не вернулись к полуночи: нет дела до меня им.
А то, что осталось, - всё целиком (и буквально, и иносказательно)
откликается на и мирится с одним лишь третьим именем.

Остаётся только решить, как к этому относиться - отрицательно
или положительно? Что, в конечном счёте, есть следствие итога
конкретного ожидания, в свою очередь, зависящего отчасти от Творца тел, но
в решающей степени - от каприза ожидаемой, от воли случая, а не от Бога.
По какой причине у всех заждавшихся и стучат мерцательно
сердца, вызывая болезненные ощущения в области левого бока.

РАЗДАЧА СЛОНОВ И СЕРЕГ
Раздачу слонов обычно приурочивают к красной дате.
(Роль зебры при этом выполняет пешеходный переход).
Тут следует постучать по дереву, но я не дятел
и, слава богу, до этого допёр хоть.

В голове моей исключительно одни задние мысли:
передних мыслей я не переношу на дух.
И мне всё равно, куда двигаться - вверх ли, вниз ли,
направо ли, налево - лишь бы в направлении молодух.

Посмотришь в окно - день такой серенький.
Хотя, возможно, просто это мы ожирели.
Возможно также, вы - женщина, ведь в ушах у вас серьги,
а на шее, если не ошибаюсь, жемчужное ожерелье.

Простите - когда я долго смотрю на солнце, в глазах моих - темень,
но это вовсе не дефект зрения, а особенность очков.
И я с этим борюсь. Но что делать с теми,
кто не замечает даже звёзд, а не то что светлячков?

Нет, я не сгину в дремучем лесу, всех зааукав.
Однако лучше сдуреть, сгореть, чем молча стареть в этой дыре.
И я научил бы вас различать голоса цветов и запахи звуков,
если бы не застарелый насморк в правой ноздре.

ПРЕИМУЩЕСТВА
В этом мире, пока ты есть, насмотришься столько разного,
что под конец теряешь всякие ориентиры.
Немытый пол хорош тем, что не скользит - в этом преимущество грязного.
В особенности, если жить, не выходя из квартиры.

Конечно, пальмы, солнце, море, вообще, экзотика
вызывают ажиотаж - тут достаточно поманить.
Но когда сверху каплет, норовя за шиворот, а ты без зонтика -
это тоже как-то бодрит, поддерживает в тонусе, помогает помнить,
что ты ещё здесь, куда-то движешься, имеешь цель,
которую, возможно, достигнешь - не завтра, так в следующем месяце.
А все эти гулянья ли на площади, танцы во дворце ль -
не более, чем бессмысленные топтания на месте.

Аналогично, когда спину тебе гладит утюг рэкетира,
очень полезно, а иногда бывает приятно даже
предвкушать последующие перемещения пунктира
к дуновению ветерка, к прикосновению любимой. И дальше.

Впрочем, полы можно и натирать - просто будешь по уши в мастике.
Но и тут: всего один шаг в пропасть и ты - спасён.
Человек ведь только и живёт, когда он на стыке
горя и радости; третье возможное состояние называется "сон".

МЫСЛИ НА ХОДУ
(или глаголы, отвечающие на вопрос "что делать?")

Батарейки разряжены. Шпага ржавеет в ножнах.
Даже комары куда-то сгинули (хоть бы
их и вовсе не было). Лишь сокращения икроножных
мышц ещё свидетельствуют о наличии ходьбы,
напоминают о необходимости делать всё остальное:
дышать, сморкаться, подтягивать штаны,
носить стильную обувь, вдвигать в стальное
горло цилиндров поршней шатуны.
Фиксировать взгляд на объекте внимания.
Вскидывать на плечо и ронять, обессилев.
Жарить яичницу. Шарить в кармане
в поисках рубля. Когда взбесили,
изображать спокойствие, внутренне скрежеща
зубами и даже камнями в почках. На предложенье
пройти в участок отвечать: "Ща,
только подмоюсь, начальник". Луженье
глоток ставить на поток.
Впаривать рухлядь. Парить репу
или чьи-то мозги. Лезть под ток.
Балансировать на проволоке публике на потребу.
Размыкать для объятий рук скрещенья.
Искать губы там, где бывает лишь пасть.
И всё это - из-за какого-то нелепого сокращения
группы мышц. Не проще ли упасть?

ПРИЯТНОЕ
Нахлебавшись по горло, погрузившись по шею,
надышавшись по самое не могу, приятно
бывает порой встретить на углу пришельца
из Космоса, так сказать, собрата
по разуму, прослушать шелест
концерта Листа, что в листьях спрятан,
прогуляться по гребню океанского шельфа,
прямо по дну - туда и обратно,
откинуть волочащиеся полы шлейфа
слухов, приподнять лица забрало,
словно бурнус арабского шейха
(и свершая всё сие, как таинство обряда),
между делом - безбашенно наехать на шефа,
потерей работы жену обрадовать,
отметить это (Бог метит шельму)
в кафе, толкаясь, пройти по ряду
столиков, локтём опрокинуть блюдо с вермишелью
прямо на брюки соседа, пострадать за правду,
в туалете - мокрой ладонью снять напряженье
волос, пригладив вздыбившуюся прядку,
и наконец -
прокуратору подать прошенье,
прося не помилования, а соблюдения порядка
очереди на крест.

СВЫСОКА
Наверное, ты уже ничего больше обо мне не услышишь:
я уйду утром, вверх по ступенькам, не оставляя следа.
Берег выше реки, дальше следуют горы, выше ж
бывает только небо, а за ним - звезда.

Я прокрадусь на цыпочках, чтобы никому не помешать
расчёсывать после сна волосы, пить свой утренний чай.
Как тут разрежен воздух, как трудно дышать
съёжившимся от боли лёгким. ("Привет, Луна! И - прощай").

Там, внизу, под окнами по прежнему нетерпеливо гудят машины,
безуспешно пытаясь вырваться из сплочённых своих рядов.
Ах, если бы ты только знала, какие отсюда смешные
все эти чёрточки улиц, эти крапинки городов.

До звёзд не долетают никакие звуки - даже выстрелы
выхлопных газов, дверей, захлопываемых впопыхах.
Здесь лишь тихо тикают ходики в доме, который выстроил
я для тебя в своих стихах.

СПУСТЯ НЕДЕЛЮ
"Давным-давно, кажется, в прошлую пятницу"
А.Милн (в девичестве Винни-Пух)

"Давным-давно, кажется, в прошлую пятницу..."
Слушай, как это в точку! - ведь именно в прошлую пятницу я умирал от горя,
пятился
от тебя, как рак, как краб - в сторону моря,
под защиту волны - горько-солёной,
как услужливо скатившаяся по щеке прямо к губам слеза
(осталось только слизать);
под защиту стихов - этой хвалёной
башни из слоновой кости,
где - заперся, и тебе уже ни до чего нет дела:
ни до того, что ты завтра вплетёшь в свои косы,
ни до того, что ты сегодня надела
на тело,
как ты, вообще, выглядишь, с кем проводишь отпуск...

Впрочем, не этому посвящён данный опус,
а прошлой пятнице, когда я, воя,
бросался навзничь - в кровать, как в пропасть,
вниз головою,
и всё живое,
что ещё во мне осталось,
уже даже не распластывалось, а буквально пласталось
рядом, по одеялу. Но за эту неделю
что-то во мне всё-таки, видимо, переменилось (надеюсь,
к лучшему), произошла какая-то ротация эритроцитов, клеток кожи, других тканей.
И это обновлённое, не пережившее лично беду мою,
с тем, что пережило, сообща генетическую память не делит.
И вот я уже удерживаюсь от спотыканий
и даже, наконец, думаю:
Как давно это было: и желание причитать,
и отчаяние. Вообще, депрессия, адреналин в крови и прочая химия.

Как давно это было! - раз сегодня я смог перечитать
написанное тогда. И глаза мои остались сухими.


ТЕТРАДЬ ПЯТАЯ
"НАШ ДУЭТ УЖЕ ПОЧТИ НЕ СЛЫШЕН"

"КАК ДЕЛА?"
Какие дела? Никаких. Да и что вам за дело
Какие дела на меня завели наверху?
Была б уголовщина, скажем, тогда бы задело,
Тогда бы и сам я сходил в синагогу, в кирху,
В мечеть, наконец, чтоб купить отпущенье греху.
Но вроде б я выбрит и рыло моё не в пуху,
И всё моё дело лишь в том, что под мышкой вспотело.

Я - сам по себе и с осенних небес плюю на собес,
На нищие пенсии ваши, зарплаты и прочее, ибо
Мне ужин не нужен, на завтрак, чай, чай есть и борщ - на обед.
А если жена сварит рыбу - поморщусь, но: рыба, так рыба.
Ведь тут, как и всюду, единственный выбор: опять "либо-либо".
Богатств не надыбал, так хоть не на дыбе - и на этом спасибо.
Короче, понятно: претензии есть, но совсем не к судьбе.

Вот нам говорили на прошлой неделе, что будет тепло.
Тепла не случилось - случилась беда: молоко убежало.
Зато обнаружились: в мире - сентябрь, а в зубе - дупло
И что-то под сердцем: что - точно не знаю, но очень дрожало.
А также визжало, пищало, кусало, давило и жгло.
Потом отпустило, конечно, ушло, отлегло,
Но обещало ещё раз прийти и вонзить своё жало.

А в целом - терпимо: ведь я же терплю, языком не треплю.
Всё очень неплохо: ведь было бы плохо, так было б не очень.
Короче, ничем я сегодня особенно не озабочен
И лысого чёрта с покупкой души моей не тороплю
(При том, что аванс за неё мне заранее Богом уплочен,
И пусть наш расчёт не совсем ещё полон и точен,
Но можно не дрейфить, что скажет он вдруг: "Не куплю").

ЕЩЁ РАЗ ПРО ЛЮБОВЬ
Жизнь сложнее любого сюжета, как бы лихо его ни закрутил сценарист.
Даже когда проблема бюджета, то бишь финансирования проекта,
решена на все сто, всё равно предусмотрительнее не идти на риск
конкуренции с реальностью. Но я - не про это.

Я про любовь, конечно - ведь это же ясно младенцу,
что что бы я ни писал, я всегда пишу про любовь. И только.
Там, наверху, отпустив меня в свободное плаванье, наверное, рассудили: "Куда он денется?
Один чёрт в конце концов обнаружится где-нибудь в течении данного потока".

И вот я, действительно - ныряю, выныриваю, осуществляю другие операции,
пытаясь убедить себя в том, будто я сам плыву, а не меня завертело
в этом водовороте, где всё так непрочно, где не на что опираться
ладоням, кроме как на жидкость, обтекающую тело.

И хорошо ещё, что я с детства научился плавать: и по-собачьи,
и кролем, и брассом, а, если приспичит, - на боку и на спине,
а то бы я давно уже сложил крест-накрест лапки, буркнул: "До побаченья"
и колыхался бы, как глубинная водоросль, стоя где-нибудь на илистом дне.

СОЖАЛЕНЬЕ
Знаешь, в жизни, конечно, всякое может случиться,
но навряд ли всё-таки ты ещё встретишь кого-нибудь,
кто полюбит тебя, как я, - наивно, нежно и так чисто,
как чисты облака, плывущие пО небу.

При этом я понимаю, что тебе со мной скучно:
тебя тянет на остренькое, тебе хочется чего-то кислого, подобного уксусу.
Облака же, в особенности, когда они собираются скученно,
проливаются дождём, а дождь - кому он по вкусу?

И вот я стою весь в раздумье: куда мне податься со своими снами
о любви: уж и впрямь - не облаком в небо ли?
Одно лишь знаю твёрдо: я не сожалею о том, что было с нами -
я жалею только о том, чего у нас не было.

ТОЧКА КАЧАНИЯ
Когда голос уже охрип от модуляций, но ещё не перерос в молчание,
когда солнце ещё висит в зените, но уже можно спастись в тени,
это - точка равновесия и, одновременно, качания
до скончания
века, лишь только толкни.
Только качни.

Это точка усталости и, в то же время, отдыха, -
когда от человека уже ничего не зависит: он сделал всё, что смог,
и отныне будущее его целиком и полностью отдано
на откуп случайности, вьющейся как дымок
сигареты, как смог
старого Лондона, где всё колеблется, всё неустойчиво,
всё подобно лижущему пятку языку пламени, что бывает на одном костре лишь;
а ещё есть в этой неуверенности нечто неуловимо восточное -
павлинье, хищное, коварное, жадное до красок и кровавых зрелищ.
(При том, повторяю, что оно как бы выдернуто из розетки, обесточено,
погрязло и даже укоренено неизвестно в чём - в добре, во зле ли?)

И вот те, кто однажды, сорвавшись по случаю, так закачался,
так с той поры и качаются (хотя постны на вид все) -
не потому, что хотят, чтобы данный процесс никогда не кончался,
а оттого, что попросту не могут остановиться.

ВЫХОД ИЗ ТЕНИ
Трудно ходить по земле, глядя в небо: почему-то постоянно спотыкаешься,
какие-то кошки лезут под ноги, а потом орут, как оглашённые
приговоры; и вот - ты поневоле клонишь очи долу, каешься,
успокаиваешь бедное животное, пока не услышишь приглушённое
"мурр-мурр"; и этим заканчивается очередное восхождение в заоблачные
выси поэзии, к обледенелым вершинам истины;
и начинаются вполне обычные
будни бытия, быта, вышедшего наконец-то из тени
любви. Ведь всё на свете отбрасывает свою тень - даже Солнце:
для этого просто необходим более яркий источник
света, и тогда что угодно рукой заслонится,
спасая слезящиеся глаза от нашествия полчищ озверелых оранжевых точек.

ДУЕТ
Сентябрь в полёте,
последним лотом
запродан с аукциона жадным,
моложавым
ветрам; и вот - земля усеяна жёлтым,
оранжевым, рыжим и даже
ржавым.
Всё разлетается - вихри,
вихры
и кудри,
и в их трепыхании неумелом
только нос припудри -
и моментально станешь женщиной в белом.
Нервно,
с норовом,
подчас неровно,
временами минорно,
но безусловно
талантливо, местами
даже гениально, ветра играют листами,
ветвями, ставнями.
Плевать, что публика негодует!
(Эх, вашими бы устами...)
И хочется тоже крикнуть: А вот шиш им!
Самому следом рвануть по крышам,
грохоча железом. Но наш дуэт
уже почти не слышен.
Дует.

ВРАЗНОБОЙ
По отдельности здорово, но в целом паршиво. -
Сквозняк, и на сквозняке
каждое дерево, как многорукий Шива,
танцующий на одной ноге
хачатуряновский "Танец с саблями"
(на деле, конечно, с ветками), -
единолично - на отлично, но без ансамбля
клёнов, щеголяющих светскими
манерами и аристократической спесью,
с липами застенчиво скрытными
и тополями с их размахом и скрипами
где-то аж в поднебесье.

ЗНАЙ МЕРУ!
Тех, кого распирала спесь, приятно закапывать в супесь.
Но и ластящийся ко всем подряд щенок не вырастет сторожевым псом.
Так что надо выбирать нечто среднее между тем, чтобы жить, насупясь,
и упованьем на то, что ещё чуть-чуть - и мы этот мир спасём.
Надо постараться пролезть в трещину между правдой и ложью,
просочиться - капля за каплей, выйти с другой стороны
и, улыбнувшись встречающим, сказать всё, что положено
говорить в таких случаях посланцу иной страны.

Впрочем, чтобы позволить себе быть простым (была б охота!),
надо прежде стать изощрённым в умении извлекать выгоду.
В любом деле первый не тот, кто стоит у входа,
а тот, кто уже обратно устремляется к выходу.
И даже если ты избран в мэры ошибкой электората,
не увлекайся мерами: помни - слава всегда вакантна.
Иначе тут же закончишь карьеру жертвой теракта,
что красиво, конечно, не спорю, но уж слишком экстравагантно.

НАДПИСЬ НА СТЕЛЛЕ
Я схватил было удачу за хвост, но она упорхнула, оставив мне лишь перья.
Я достал было звезду с неба, но она выпала и утонула в глубине колодца.
Я покорил двунадесять языков, но разрушилась моя империя,
ибо всё, что громоздко и хрупко, предпочитает колоться.

Я хотел запрыгать от радости, но прыгаю только через горящий обруч.
И готов хоть прямо сейчас отдать на отсечение руку с хлыстом.
А если кому-нибудь опять понадобится моё ребро, то и ребро прочь.
Пусть большинство настаивает на обратном, я буду стоять на том.

Теперь я лишь смотрю, как другие бегут мимо, наступая друг другу на пятки,
как они грызутся между собой, раздавая налево-направо зуботычины и пинки
и при этом ещё умудряясь как-то кучковаться, словно опята,
облепляющие наиболее привлекательные своей трухлявостью пеньки.

Как же нам не терпится поскорее выйти в дамки из обычной шашки,
вырваться вперёд всех по большаку, прокричать отставшим: "Эй, вы, там!"
И только рождённый в тунике не может родиться в рубашке.
И лишь парящему в облаках не дано бабочкой порхать по цветам.

САМОМНЕНИЕ
Ещё душа и тело нераздельны,
но грянет гром и вечность рассечёт их,
и хмыкнет шеф небесной богадельни
и перекинет косточку на счётах.
И послюнявит палец, и отметит
в своей тетради галочкой, что снова
жизнь потеснилась под напором смерти
на единицу бренного, земного.
Но приглядится лучше, - станет жалко
ему потери (всё ж не алкоголик!)
и, может быть, проставит даже галку
и к единичке пририсует нолик.

* * *
Теперь смеркается раньше - уже в районе семи.
Водители врубают ближний свет. В домах зажигаются окна.
Что же делать мне с этим? - Господи, вразуми! -
Жизнь в ожидании сумерек - это слишком жестоко. Но
ещё страшнее, когда, угасанье для,
приходит любовь и страсть объявляет шах тебе,
вспыхивая ярким пламенем при недостатке угля
в топке и даже в шахте.

НАПОСЛЕДОК
Что испытывает водитель, осознавший неизбежность
столкновения
со встречным "Камазом"? -
Нежность
к жизни, прилив вдохновения
("Ужо теперь я вам задам, заразам!")?
Желание крикнуть "Мама!",
вымести
полгорода в отпущение грехов, или - набравшись наглости -
злость при мысли о неосуществимости
поездки на Багамы
в следующем августе?

ОТБЛЕСКИ
Когда солнце уже заходит за горизонт, но ещё не померкло,
есть такой угол падения солнечных лучей, при котором
даже обычное шоссе начинает отражать их, как зеркало,
и вдруг превращается в реку, текущую по косогорам;
когда наспех наляпанные дорожниками заплаты горят, как бляхи
пожарников, как рябь на воде, как чешуя донной рыбы,
как заклёпки на панцире гигантской черепахи,
как перстни на чёрных пальцах колдунов Магриба.
По такому чуду, честно говоря, даже ехать боязно.
И не потому, что слепит, а потому что реликт:
тут бы нужно что-то типа парохода или, на худой конец, поезда,
а не вульгарное автомобильное ралли.

САМОЕ-САМОЕ
Скажу по совести (вот чтоб я сдох!) -
я видывал жизнь в разных видах,
но не знаю ничего тяжелее, чем вздох
отчаянья, интимнее, чем выдох
в лицо любимой после поцелуя,
и ничего страшнее - её же бегающих глаз,
когда зажимаешь её в углу и
пока не выяснишь всё, не выпускаешь из угла.

Аминь. Или всё-таки: Аллилуйя?

НИ К ЧЕМУ
Я бы мог на выходе тебя подстеречь,
вдруг нарисоваться, сказать: "Кого я вижу!" Но, увы:
не будут водить экскурсии по местам наших встреч -
за неимением таковых.
Я мог бы залезть по водосточной трубе,
пройти по карнизу, заглянуть в окно, но
проблема ведь не в этом. "Зачем это - Тебе?" -
вот единственный вопрос, ещё остающийся законным.

* * *
Как лихорадочно цветут гортензии,
спеша наверстать упущенное в августе!
Но не подумайте - я не в претензии.
Я даже некоторым образом в благости.
Скорбь придёт не только к гортензиям, но и к прочим цветам
жизни. Так ты и не торопи её.
Мусор нет нужды заметать под диван - он и сам собирается там
в количестве, внушающем уважение к энтропии.

ПО(ПЕРЕ)ВОРОТ
Осень свирепствует хуже Пиночета,
повсюду расставляя свои посты и знаки;
мокрый асфальт, испещрённый налипшими листьями, чем-то
напоминает шкуру леопарда с изнанки.

Обидно, но факт, - это изволило случиться.
И хоть можно ещё горячиться, но уже не пылать раздору:
боль под ключицей, едкая, как горчица,
уже свернула за угол налево по коридору.

НА ПОПРАВКУ?
Видимо, это был кризис, перелом в болезни, -
оттого так высок и оказался выброс протуберанца:
почему-то непременно нужно наглотаться лезвий
перед тем, как выкрикнуть в давно захлопнувшуюся дверь: "Ну и убирайся!"

Нет, это ж надо! - вот чтобы так вдруг глаза пустели.
Чтобы жизнь - как обрушивалась в неожиданный провал вся.
А ведь однажды утром проснёшься в тёплой постели
и подумаешь: Да с чего это ты так убивался?

Кто тебе эта женщина? Никто. Совершенно чужая.
Вон их сколько вокруг: ничуть не худшие бегают мимо.
И побреешься, одеколоном себя освежая.
И пойдёшь на работу упругой походкой мима.

БОНДИАНА
"В результате урагана "Катрина" на воле оказались дельфины,
обученные убивать людей"
Из очередных "Новостей"

Как я устал от новостей,
от Думы, Путина, "Вестей",
от наших, чехов, шведов, финнов,
от сериалов всех мастей,
дурацких шоу, глупых фильмов,
которых не найти пустей,
от дрессированных дельфинов
и прочих мировых забот,
от вечной фразы: "Бонд. Джеймс Бонд." -
в очередную из суббот,
всё это к дьяволу покинув,
из лодки вывалюсь за борт.

Оставив с носом этот свет,
носком ботинка пну в кювет
пустую пачку из-под "Бонда",
берёзам помашу: "Привет" -
авось, пошелестят в ответ, -
пыль захолустного бомонда
стряхну и задышу свободно,
и, рощицу беря на понт,
представлюсь: "Бонд. Точней, Джеймс Бонд".

Но с высоты своих мансард
будь ты хоть Джеймс, хоть Александр,
Маркузе, Маркс, маркиз де Сад,
природа знать того не знает,
по ней - что Бонд ты, что не Бонд -
она назад тебе пинает
пустую пачку, треплет зонт
да смерча запускает зонд
туда, где вечер горизонт
за обе щёки уминает.

ДАЧНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Вдобавок ко всему - ещё и осень.
Сквозь кроны лип просвечивает небо.
Дождит (лишь по инерции мы носим
всё то, что надевать уже нелепо).
С утра рассвет встаёт гипотенузой,
углом облокотившейся на катет,
к обеду - борщ, мигрень, разборки с музой -
вплоть до скандала. (Впрочем, как накатит).
Сейчас кому-то хочется в Монако,
а то и на Мальдивы - не иначе:
там солнце, пальмы, море, пляж... Однако
тебе-то что? Ведь ты и так на даче.

Взгляни в окно, присядь на подоконник,
чтоб обозреть окрестные пейзажи:
вон зеленеет пруд; куда-то конник
просёлком скачет; чёрные от сажи
дымятся трубы бань: зане - суббота,
конец недели, дня и всё такое,
и двигатель рычит из-под капота,
чтобы его оставили в покое
(вот так и мне тоска дала бы продых,
да не даёт: не мой, как видно, профиль);
визжит бензопила; на огородах
вдоль гряд навален кучами картофель.

Толпа гусей (или гусынь? ведь бабы
в таких делах всегда незаменимы)
шипит и гнусно тянет шеи, дабы
щипнуть любого, кто проходит мимо.
Сентябрьский вечер - не июльский полдень;
ленивый палец заблудился в пульте,
и что-то там нудит, пристроясь подле,
настырный телевизор (лучше сплюньте
через плечо); страдает магнитола
в чужом авто (возрадуйтесь, соседи!);
на языке - таблетка (вкус ментола),
в углу - паук на мух расставил сети.

Звук, вдруг возникший в глубине оврага,
напоминает чем-то голос рога,
зовущий плыть косматого варяга
по воле волн (или по воле рока?)
ловить адреналин: рубиться насмерть,
бревно весла вертеть в руках корявых
и, ублажая застарелый насморк,
пить дым степей, настоянный на травах.
А мы чем хуже? Чем же мы не бритты?
Что не спешим в далёкие пределы?
Ведь мужики здесь тоже сплошь небриты
и тоже часто маются без дела.

Увы, та кровь, что, пенясь, билась в давних
надутых жилах, вытекла, и ныне
ветра гуляют не в снастях, а в ставнях,
красны - лишь брызги ягод на калине.
Ну да и ладно! - спрыгну на пол, влезу
в носки и кеды, выйду за деревню:
так хорошо теперь пройтись по лесу,
хотя и жаль, что скромное дерев ню -
не нагота красивых женщин. Это,
конечно, недостаток. И немалый.
И кто другой бы выбил бабки с лета.
Но я прощаю: я ведь славный малый.

Вот ворох листьев - подхватить и бросить
на ветер. Как наследник - состоянье.
Туда, наверх, где в облачную проседь
надтреснутым слияньем иня с янью
глядит луна. Где бродят кочевые
стада планет. А, может быть, и выше.
Всё входит в счёт (включая чаевые) -
и цвет, и запах, и дождём - по крыше.
Так хрипло ворон каркает, придавлен
тем, что и хлоркой перьев не отбелишь.
Всё входит в счёт. И он уже предъявлен.
Причём, в итоге - лишь себе. Себе лишь.

ПО ГРИБЫ
Этот осенний лес скоро станет зимним
и позабудет, как я бродил тут, шурша листвой,
и только одно небо останется всё таким же синим
(сегодняшним удивительно синим небом над головой!),
когда я уеду обратно в город с его бензином,
с его зашарканной мокрыми ботинками мостовой
и с его уверенностью, что поиск грибов - пустое баловство,
которым не стоит и заниматься. И в чём-то он прав, -
ведь теперь и впрямь, кроме мухоморов, ничего не найти;
остаётся лишь смотреть в высь, голову задрав,
да слушать этот неумолкающий шелест дубрав.
И однако же - хоть на пари! - Париж стоит мессы.
И пусть мы движемся в разные стороны - нам по пути.
Иначе откуда бы взяться муке для замеса
теста?

Вежливо рву паутинку и перевешиваю в другое место:
"Извини, брателло паук, но мне надо пройти".

Я ПОНИМАЮ
Я понимаю: никому неохота ни с того ни с сего менять свою жизнь.
Тем более, даже не менять - ломать все устои свои.
Тут ведь так: уж за что успел ухватиться, за то и держись.
А не то понесёт, закружит, вдарит головой о сваи
моста, бесчувственного затолкает в гнилой камыш,
сбоку для верности подопрёт ещё топляком,
и будут глодать тебя: снизу - рыба, а сверху - мышь,
по голодухе осенней и не мечтавшие о таком.

БЕЗУМСТВО ХРАБРЫХ
Меня мутит от этого "Твикса", от вечных пауз.
Возможно, чьи-то часы ещё тикают, но я не Паулс.
Я оттолкнулся веслом от берега, поставил парус
и вышел в море,
и пусть я давно уже не вижу спасительную сушу,
но всё-таки не подаю сигнал: "Спасите мою душу!"
Поскольку просто не знаю (а не потому, что не трушу)
азбуку Морзе.

ПОМОГИ!
Не оставляй меня наедине с самим собой, иначе
я начинаю вспоминать то, что лучше всего не помнить,
и вслушиваюсь в то, что шепчет ночная тишина, чьи
нашёптыванья - как обратно спутанная клубком нить
Ариадны. И я теряюсь, ибо не знаю, куда мне двигаться,
и есть ли вообще выход из этого лабиринта, какая-то
зацепка, повод, который бы подвиг истца
отказаться от иска, выставленного ответчику, и покаяться.

* * *
Я не графин, чтобы меня переставлять со стола на подоконник,
и не цветок, который можно пересадить из клумбы в клумбу,
я также не из тех диковинок,
которые наивные индейцы дарили Колумбу.
Я обычный мужчина, может быть, даже слишком
обычный, отчего и не могу забыть про дань я,
приносимую любви, и про вопрос: "Что ты сулишь, ком
в горле, - песню или рыданье?"
Жизнь моя - сплошная лента Мёбиуса:
как ни беги прочь, а всегда оказываешься там, откуда
выбыл. И ведёшь ты меня на поводке от столба к столбу, как мопса,
неистребимая, как чума в чуме якута.

РЕМЕЙК
"Ах, витязь, то была Наина!"

"Мерси" - "мерси" и на фарси.
Но сколько этим ни форси,
из хама корча джентльмена, -
уж так ведётся на Руси:
есть папа Карло, есть полено -
нет долота. И не проси.
Оно, конечно же, в столе,
но - морозы - боже, упаси!
Зане дрова важнее члена
семьи. Пусть даже по колено
вам море. В общем, нота "си"
в конце и, как ни голоси
"Ах, витязь!", то была Елена -
крутая смесь ацетилена
и кислорода. К сей смеси
лишь, чиркнув, спичку поднеси,
и снова - боже, упаси!..

Но, впрочем, назревает смена
и рифм, и тем.
Итак, дружок:
лишь спичку брось, коль так беспечен, -
и первой степени ожог
тебе надолго обеспечен.

Вот так и я, забыв про печень,
с ней распивал то чай, то сок,
чеканил шаг, тянул носок
и был замечен и отмечен;
но помня: встречи срок не вечен
(струится времени песок!),
всего же пуще скоротечен
роман курортный, раз засёк
минуту (выберя часок)
и намекнул ей, что высок
накал страстей моих. Но нечем
похвастать: лишь наискосок
мне душу рваный шрам рассёк -
я был отказом изувечен.
И вслед ночному кораблю,
отчалившему от причала,
прощальным эхом прозвучало:
"Прости, тебя я не люблю".

Но тот, кто получил ожог,
не может выздороветь в сутки,
и, этак повредясь в рассудке,
я сбацал для неё стишок.
Затем другой... В итоге шутки
спустя полгода их мешок
набрался. И, набравшись сил,
я этот список огласил.
Бесспорно, жест сей был опасен,
но, испытав культурный шок
от данного собранья басен,
она не стёрла в порошок
меня, а выдала: "Сашок,
стихи - ништяк, и ты - прекрасен".

Само собой, я воспарил,
едва заслышав эти строфы,
и лишь наличие перил
меня спасло от катастрофы.
Но тут, когда я мнил себя
уже почти что первой скрипкой
оркестра или в море рыбкой,
вдруг на полшага отступя,
она добавила с улыбкой:
"Поэт, я не люблю тебя".

У балалайки три струны.
Фрак глупо смотрится на хаме.
Кому романсы не нужны,
те продаются с потрохами
за нефть, за золото с мехами.
(Одной лишь страсти нет цены).
И я, покончив со стихами,
зашёл с обратной стороны,
галопом поскакал верхами.
Тряхнул раскрытою мошной,
пошарил глубоко в кармане,
и результат был не смешной -
в нём оказалось many money, -
хотя, увы, в наш век сплошной
торговли, взросшей на обмане,
не до преданий старины:
момент - и вы разорены.

Но мне, наверное, везёт
во всём, кроме любви.И вот
я завалил её деньгами:
в центральном ГУМе, в этом гаме,
где раньше толп водоворот
тебя засасывал с ногами,
где ныне все вам смотрят в рот,
дабы торговый оборот
вращался прежними кругами,
я всё скупил ей из одежд,
не омрачив ничьих надежд.
И вновь (как в деле со стихами)
река смирилась с берегами -
с красавицы слетела спесь
(мне, впрочем, верить ни к чему:
привру - недорого возьму) -
прелестная в своём наряде,
она кивнула мне. И здесь
я вновь подумал о награде,
ради какой затеял весь
спектакль - не гумовцев же ради!
(Играться рифмами любя,
я клевещу и на себя).

И вот, казалось бы, когда
триумф был просто неминуем,
когда взошла моя звезда,
Путь Млечный отмечая буем,
и я уж ждал услышать: "Да!"
и насладиться поцелуем,
она сказала: "Ни фига",
вдруг отошла на полшага
(вновь эти полшага? Ага!
Пора уж ставить всё в вину им),
и сорвался с прекрасных губ
рефрен: "Богач, ты мне не люб".

Что дальше? - даже не хочу
уже и думать я об этом:
раз дурно обошлись с поэтом,
раз обломилось богачу,
что ж остаётся? По плечу
мне многое ещё, да - где там!
Любовь её не получу
я всё равно: песок - не глина,
хотя и нужен кирпичу.
Нет, не дойти мне до Берлина!
Зане - окончена былина:
готовый памятник сычу,
сижу, понурый, как руина,
своей печали не тая,
и об одном лишь мысль моя:
Ужель и впрямь ошибся я,
И то, увы, была Наина?

* * *
Я привык к отсутствию писем в своём почтовом ящике:
полковнику никто не пишет - кому он нужен?
Не у всех, у кого есть прошлое, есть настоящее,
не говоря уже о будущем. Но всё же - ну же,
набирай, мой палец, заветный номер, жми на кнопку,
пробуй ещё и ещё раз до минувшего дозвониться,
возрождая умерших чувств и мыслей паноптикум,
или хотя бы - с намерением извиниться.


ТЕТРАДЬ ШЕСТАЯ
"КОГДА Я ПЕРЕСТАНУ ОТРАЖАТЬСЯ В СЕНТЯБРЬСКИХ ЛУЖАХ"

ЛЮБИТЕЛЬЩИНА
Я обычный любитель впечатлений
(и совсем не обязательно острых) -
от ветвлений
ив, от сырых
стен домов, отводов воды,
заполняющей чьи-то следы,
отсветов неоновых ламп,
отзвуков мягко ступающих лап
крадущихся зверей,
скрипов несмазанных дверей,
порханий
человеческих дыханий,
запахов мокрой коры
(в том числе, и головного мозга,
ведь мысли иногда
тоже пахнут промозгло,
особенно в осенние холода),
криков птиц - от "курлы" до "кры",
тепла ладони на шее, оторопи льда
за шиворотом, жара искры,
от костра
отнесённой порывом
ветра, -
ведь ветрА,
в сравнении со взрывом,
обладающим правом вето
на любое смертное,
сами по себе лишь переносчики -
того, другого, третьего
(лишь бы не болезней), -
и, в частности, волос
с затылка - на нос,
щёки,
так и
на лоб (и не надо тереть его,
пытаясь избавиться от щекотки -
постричься полезней).

Я - собиратель истин
опавших листьев,
у каждого из которых - своя правда
(сводящаяся в конечном счёте -
если сами не сечёте -
к желанию вернуться обратно),
я - хранитель печалей
пустынных причалов,
горестей,
а точнее, горечи шоколада, который всех пористей -
вот только что не взлетает,
хотя рано или поздно взлетит, конечно,
вровень с голубиной
стаей,
ну а пока тает
неспешно
на устах
любимой...

И - прочая-прочая-прочая
(имеется в виду многозначительность предшествующего многоточия).

Я просто брожу, насвистывая,
и предаю огласке
всё это:
неистовые
ласки
огня и краски,
пляски
теней и света.

ЕЩЁ ВОПРОСИК МОЖНО?
Когда я перестану отражаться в сентябрьских лужах и в них останутся
только бензиновые разводы, облака, небо да листья,
я не стану писать протесты и подавать прошения в высшие инстанции,
а лишь улыбнусь в бледные лица богов: "Что ж, ваши замыслы удались. Я
больше не существую. Больше некому вас мурыжить
телефонными звонками заполночь, когда, зевая,
вы спросонок не знаете, что ответить на простой вопрос: как выжить,
если внутри сверкает молниями грозовая
туча. Вы уже не будете спрашивать друг друга по утрам:
Ну, что он? - опять звонил? И всё ещё любит? Или выпил с устатку?
И апостол Павел не обчистит на тотализаторе апостола Петра,
как обычно, упрямо делающего неверную ставку.
Вам не будет больше нужды о ком-то беспокоиться: обут, одет ли?
Здоров ли, спит ли по ночам и давно ли кушал?
С чем я вас и поздравляю. Лишь - уже непосредственно из пЕтли -
последний вопрос: А вам не станет скучно?"

ВСЕОЗВУЧЕННОСТЬ
Шорохи за шторами, шуршанья за ширмами, - то ли это мыши,
живущие под обоями, в щелях, в пазах, в высохших камышах?
то ли ветер вертит вертлявым виртуальным флюгером на замшелой крыше
давно сгоревшего дома, скрипя позапрошлым эхом в моих сегодняшних ушах? -
в этих уловителях звуков, этих поглотителях колебаний
воздуха, изогнутых, как два скрипичных ключа.
Или, может, это просто ручеёк журчит за баней
тщеславно намереваясь разлиться речкой из обычного ключа?

Тишины не слышно больше, как ни прислушивайся, будто её и вовсе
не было никогда и нигде - ни в ночи, переросшей помаленьку в утро,
ни в поспевшем овсе, ни в извести выси, ни во взвеси осени, -
словно тишь лишь померещилась с перепугу кому-то,
оглохшему на время или вышедшему в Космос, в вакуум,
где звук не передаётся от тела к телу за неимением несущей среды,
где даже наглые лягушки только развевают рты, но не квакают,
а более скромным пискунам и подавно неуютно среди
всеподавляющего безмолвия окружающей бесконечной пустыни,
взмахами своих чёрных ресниц срезающей солнц заусенцы.

Хотя, впрочем, и здесь - лишь только от горячки поостынь, и
услышишь, как изнутри, просясь наружу, настойчиво стучится сердце.

ПРОТИВОПОЛОЖНАЯ ТОЧКА ЗРЕНИЯ
Стоило бы заслушать (для объективности) и мнение червей. Наверное,
они убеждены, что тополя прорастают корнями вовсе не в почву, но в атмосферные
слои, то же, что мы именуем корнями, считают кронами,
в которых вьют свои гнёзда добропорядочные личинки гусениц, прежде чем стать нескромными
грубыми бабочками. В мире подземных жителей всё, должно быть, совсем иное:
высотой здесь является то, что мы привыкли звать глубиною,
тогда как наша высота, напротив, и есть подлинная глубина,
отвратительно прозрачная и опасно просматриваемая аж до самого дна,
на коем днём дремлют облака, а вечером - звёзды с луною,
где, в толщу воздуха погружены, плавают диковинные существа - птицы,
а ширина во все стороны, как ни измерь, сопоставима с длиною,
и нормальному роющему ходы и норы просто не за что зацепиться,
не во что упереться лбом, не от чего оттолкнуться лапой
(если она имеется, конечно, в наличии, если же нет - боками),
и где, задирая голову вниз, рискуешь расстаться со шляпой.

Впрочем, зачем её задирать? Чтобы следить за дурацкими облаками?
От которых нет никакого проку, кроме разве что ливня,
всплывающего изредка из глубин на поверхность, дабы влагой
просочиться далее ещё выше в землю сквозь песок и глину,
наполняя сердца дождевых червей смятением и отвагой,
необъ-
яснимой жаждой подвига погружения в пучину
неба.

"ЧУЖИЕ" СЕКРЕТЫ
Иные стихи рождаются, отлетая от губ, как поцелуи.
Другие возводятся, как многоэтажный дом, - тяжким трудом.
А я сочиняю их между делом, будто балуя, будто в полу я
их собираю с куста, и не подозревая о том,
что это я сочиняю стихи: я просто болтаю
с тем, что попадается мне на глаза - скамейкой, травой, синицами,
и они, соскучившись по вниманию, выбалтывают мне свои маленькие тайны
и даже то, чего сами знать не знают въявь, что только снится им.

При этом, конечно же, все почему-то, в основном, жалуются,
делятся накопленными обидами (а оные копятся валом), -
дескать, что-то там слишком растёт, а что-то, напротив, снижается,
хотя хотелось бы наоборот, и вообще - быть полным сил, энергии, а не вялым,
квёлым, запущенным организмом, каких повсюду хватает.
Бог ты мой, иже еси на небеси, знал бы ты сколько его, такого,
которое гниёт, ржавеет, отваливается, отцветает,
причём, прожив свои лучшие дни преимущественно бестолково.

Только не подумайте, пожалуйста, что я делюсь с вами чьим-то сокровенным:
раз уж сказано: "Строго между нами", значит - молчи, таи:
просто переполненность грустными тайнами гонит тоску по венам,
просто чужие секреты выдавливают наружу собственные. Мои.

ПО ПРЯМОЙ
"Джентльмены предпочитают блондинок"
"Некоторые любят погорячее"
Заповеди синематографа

Вот был бы я - не я, а, скажем, шагающий экскаватор, -
шагал бы себе сейчас да рыл: сперва в своей стране,
потом в нашем полушарии, после пересёк бы экватор
и так - вплоть до Антарктики и обратно, но уже по той стороне
шарика; без раздумий, без лишних вопросов;
никуда не сворачивая, всё по прямой да по прямой;
положив что надо на что следует, все сомненья отбросив;
даже вырубив ящик: "Кому-нибудь другому мозги промой!"
Знай бы поплёвывал дымком в небо да махал
ковшом - здоровущим и похожим на индийское опахало.
А попался бы на пути какой-нибудь такой весь из себя нахал Тадж-Махал, -
взмах - и нет никакого Тадж-Махала.

Как это здорово, когда ты сделан из чугуна и стали!
Когда движешься по траектории, которая тебе задана.
А то ведь надоело (ну, просто достали!)
всякий раз с очередной фатеры уходить с заднего
хода, огородами, проулками, чердаками, крышами,
то к Чапаю, то к Деникину, а то и того хуже -
канализационными трубами, кишащими крысами,
к светлому будущему в виде выхода наружу
через откидной люк. Под взвизгивающие протекторы
шин автомобиля, чей судорожно вдавлен тормоз.
Под осеннюю морось...

Нет, всё-таки некоторые
предпочитают брюнеток. А горячему кофе - остуженный клюквенный морс.

ВОСКРЕСНЫМ ВЕЧЕРОМ
Мои стихи - как ворох листьев, взметённых ветром.
И поэтому в них избыток осени и обилие воздуха.
Особенно - в воскресенье. В особенности, вечером.
Когда окончательно срываешься с шляпки гвоздика,
на котором смирно висел всю неделю, и падаешь, падаешь,
никак достичь земли не в состоянии,
и только в заключительный миг, на последней пяди лишь
угадываешь,
что тут всё-таки имело место какое-то расстояние
между двумя точками, что вокруг вовсе не бесконечное пустое Ничто,
в котором паришь свободно, как одинокий атом, и
знать не знающий, что такое ветер. Ни, тем более, шторм,
льнущий мокрой мордой к шторам,
туго перекрученным двумя толстыми канатами.

У-У, ТЫ КАКАЯ!
Надпись на столбе: "Куплю-продам".
Дорогие, милые! да где же вы были до сих пор? - купите, продайте!
Вот он я - совсем ещё тепленький, застенчивый не по годам:
ей богу, не прогадаете.
Если хотите, я сам вам дам
задаток - для стопроцентной гарантии.

Если желаете, я даже
лично разошлю в газеты объявления
о предстоящей широкой распродаже
такого замечательного объекта, почти явления
Христа народу. Не улыбайтесь: ведь я же
выдерживаю, практически, любое давление,

хотя мягкий на ощупь; кроме того, звучу гордо,
вожусь исключительно близ мест
не столь отдалённых от центра города,
знаю выражения: "Плиз, мисс",
а также: "Не правда ли, приятная погода?" -
Ну, просто конфетка, а не бизнес!

Честное слово, можно и по максимуму
заламывать - всё равно оторвут с руками.
А если кто и поморщится: "Товар так себе", ну,
что ж, значит, торгуется. Не упрекая,
скиньте немножко по таксе тому.
То есть той... У-у, ты какая!

БАБЬЕ ЛЕТО
Пока опять не пошли дожди и нету пока мошки,
пока ясное небо смотрит сверху, приветливое и голубое,
дни переливаются на солнце, как цветные камушки,
зализанные до блеска влажным языком прибоя,
светло улыбаются сами себе, будто что-то хорошее вспомнив,
распахивают полы кафтанов, не стесняясь прорех: "А вот,
налетай, бояре! - кому боярышник? кому поспевший шиповник?
кому насыпать в ладони пригоршню орехов?"
И от угрюмого замка замкнутости не остаётся камня на камне,
и горло распирает не кость тоски, а тихая радость,
и прежняя боль уже не так путается под ногами,
а лишь семенит сбоку, как верный вёс, освоивший команду: "Рядом!"

АНТИСЕМИТИЗМ
Как сверкают на солнце позолоченные позументы
роскошной новенькой с иголочки ливреи
рощицы! Осень, увы, подкралась незаметно,
как это умеют делать только одни евреи,
естественно, и устроившие в числе прочих
также данную пакость, именуемую увяданьем
природы. Причём, как старательно ни порочь их,
надо воздать и справедливости дань им:
пускай и несколько агрессивно.
пусть даже с некоторым опозданьем,
отставаньем от графика,
природа увядает на диво красиво -
прямо чистая графика!

Но корабль осени, в какую он плывёт тайну?
Невыясненность этого маршрута буквально томит меня!
При том, что каждое деревце явно требует по Левитану,
каждая травинка - по своему персональному Уитмену
(а вы, небось, подумали - компьютеру? Подумали-подумали, чего уж глазки
закатывать: в наше время мало кто слышал про "Листья травы").
Вот так и каждой бы истории, как минимум, по две развязки.
Каждой кочерыжке шеи по кочану головы.
К каждому августу - по три сентября
в качестве приложения и продолжения отчасти.
К каждой бы женщине - дополнительно хотя бы по полребра
Адама - нельзя же совсем без запчасти!

Впрочем, я - лишь простой зритель, щедрый на аплодисменты,
чья белая простынь знаменем на ветру полощется...
Нет, как же всё-таки сверкают на солнце позолоченные позументы
новенькой с иголочки ливреи рощицы!

СЛУЧАЙНО ПОДНЯВ ГОЛОВУ
В городском небе звёзды практически не видны:
мутная взвесь пыли от тысяч шагов, клубы дыма,
рассеянный свет фонарей - всё это играет в одни
ворота; чтобы увидеть звёзды, необходимо
жить за городом и лучше - где-нибудь на отшибе,
чтобы не отсвечивало от чужих окон, -
только здесь можно понять, как их (звёзд) много, какие они большие,
и даже почувствовать, как им там одиноко,
в этих пустотах пространства, разделённым непомерными провалами
расстояний, из-за которых даже простое перемигивание с соседом
превращается в проблему, в нечто невообразимое с интервалами
в миллионы лет, - где уж тут быть задушевным беседам.

* * *
Эта свежесть уже не вернётся,
этот ошеломляющий запах сирени после дождя,
обступавший меня при всяком воспоминании о тебе,
трепет и дрожь в кончиках пальцев,
благоговейное поклонение твоему телу,
каждому его дюйму;
а как я задыхался, вглядываясь в твои глаза!
в твои губы...
Не говоря уже о прикосновеньях.
И всё это куда-то ушло, улетучилось, сгинуло, унижено, уничтожено.
Нашими совместными усилиями -
твоими, моими и времени.

СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ
Свобода или смерть! - вот альтернатива,
ушедшая от обычного дизъюнктивного нарратива
к лозунгу, лязгающему, как лезвия ножниц,
отсекая тех, кто предпочитает падёж ниц,
от тех, кто не успокоится, пока не влезет
позвонками шеи между указанных лезвий.

Свобода или смерть? - недурной выбор.
Сразу почему-то вспоминаются Кронштадт и Выборг,
испанское небо, которое сплошь сине,
последний луч солнца в дырявой парусине
тонущей шхуны и тому подобная
муть, называемая романтикой подвига.

Что ж, смерть - это, конечно, тоже интересный
вариант. Особенно, когда наскучил пресный,
затхлый воздух суши, когда хочется всё вокруг раскурочить,
раздолбать к чёртовой матери!.. Короче,
мне предлагали разное, но в минувшую субботу
я всё-таки подумал-подумал и выбрал свободу.

И вот я - свободен! Естественно - как птица.
Могу парить под облаком, а, если закоптится
небо дымом труб, то порхать по веткам,
по цветкам, узор которых выткан кем-то
на ковре луга. А надоест и это дело - финтом
нырнуть в море и поплыть дельфином.

Свобода! Впервые за последние два года -
свобода!
Как вдох вынырнувшего на поверхность, как неожиданная льгота -
свобода!
Пускай у кого-то там пагода, а у нас непогода,
всё равно - свобода!
Не имеет значения даже, где ягода, а где Ягода,
ведь - свобода!

Я отныне свободен - праздники не отличать от буден,
палить по бубям, шаманить в бубен;
ни за что и никем теперь я не буду порот, -
хоть плюй в потолок, хоть сморкайся в ворот,
хоть сиди себе, нахохлившись, галкой на заборе:
никто мне не помеха, но и никто не подспорье.

Меня не в чем упрекнуть: я был верен омерте.
Моё давление в норме - хоть сто раз замерьте.
Моё сердце бьётся размеренно - даже на бегу.
Ничто меня больше не гнетёт и не гнёт в дугу.
Я сделал выбор сознательно и перед совестью не в долгу.
Только одного я, к сожалению, понять так и не могу:
чем же всё-таки всё это лучше смерти?

ОЧЕНЬ ПРОСТЕНЬКОЕ
Мой мобильник уже не хранит твоего номера -
так давно я тебе не звонил, и даже сам я
уже не отчеканиваю назубок последовательность его цифр.
(Вчера, кстати, я попытался их воспроизвести
по памяти - просто так, в качестве проверки, -
вроде удалось, но я не уверен, что всё вспомнил правильно).
Я так давно не заглядывал в твои глаза,
что позабыл, как это бывает, когда ты щуришься на свет,
а у меня по спине - вниз по ступенькам позвоночника -
вприпрыжку сбегает холодок.
Я давно не трогал твоих рук - пусть бесчувственных
в ответ на мои прикосновения, но таких желанных.
А твой голос, чьи безударные гласные
так задорно щекотали мои барабанные перепонки,
где он, чей слух сегодня ласкают его насмешливые модуляции?
Я потерял всё это, и теперь нас лишь двое:
я и моя гордость.

НИСХОЖДЕНИЕ
О, чахоточный румянец осени!
Яркие пятна цветов, испещрённые осами,
проникающая радиация расстояний, жизнь - как из минут вся,
угасание, с которым не разминуться.
Проходи же в сени, сентябрь, и осени
мои сны крылами: мне сюда уже никогда не вернуться.

Мне не вернуть безумия, именуемого "август":
смяв сию повесть из тридцати глав в горсть,
боль покидает меня, как случайный гость, как кость - горло,
словно оборванный летящий звук - медный раструб горна.
И я принимаю этот исход покорно,
ибо настоящее мне - уже не в тягость.

Воспоминанья больше не мучают. Да я стараюсь и не вспоминать -
ни взгляд наискось, прорезавший пространство, как молния,
нацеленная вроде бы в дерево, но попавшая в меня,
ни мою уклончивость: я, мол, не я.
Вот оно - отдохновение, подлинная гармония! -
когда абсолютно всем доволен и не хочется ничего менять.

Великолепное благополучие безразличия, полное безмыслие;
вместо прежней горечи во рту - то ли солёное, то ли кислое
ощущение, что твоё дело - сторона;
собственное прошлое - лишь одна из множества историй на
тему любви. Ещё немного, и её причислю я
к таким же атрибутам осени, как прелые листья и колючая стерня.

Каждый может попасть в переплёт, но
вечно быть в переплёте к лицу лишь книге, в связи
с чем сегодня утром я встал в полвосьмого, плотно
позавтракал, подошёл к зеркалу и посмотрел на себя вблизи...
Да, рождённый ползать летать не может, но рождённый для полета
поползёт, как миленький, если сдёрнуть его с небес, оборвать ему крылья
                и приказать: "Ползи!"

ПРОРОЧЕСТВО
В день, когда банкротами, прыгающими с небоскрёба,
с дерев опадут последние листья, и деревья скорбно
возденут голые сучья к небу в тщетных мольбах о лете,
а все, что было в цвету и цвете, уподобится чёрно-белой киноленте
зимы, я, исполнив свой долг до конца и зажав в горсти
ещё сохранившиеся остатки гордости, произнесу: "Прости",
разумея под этим "Прощай", обращённое к тебе,
к лету, осени, к слову "люблю", сползающему по губе,
по подбородку, как корабль, сходящий со стапеля,
чтобы в конце пути сорваться тяжёлой каплей
вниз
и разбиться вдребезги (теперь уже - как сосулька, покинувшая карниз,
или же как раскатившаяся по всем щелям ртуть
градусника) без надежды на возвращение, на то, что
телу не хватит духа переступить черту
и в последний миг, подхватив на лету, вновь поднесут ко рту,
к тёплым губам, шепчущим: "Мне без тебя тошно..."

СОДЕРЖАТЕЛЬНАЯ БЕСЕДА С СЕКУНДНОЙ СТРЕЛКОЙ
"В какой бы момент мы ни начали прислушиваться к звучанию маятника часов, мы всегда услышим тик-так, тик-так и никогда так-тик"
Граммон

Пятнадцать минут двенадцатого, если не врут часы.
Глаз подёргивается нервным тиком, вторя секундной стрелке.
Эй, торопливая, ну, подожди, ну не так части:
я и без того чувствую себя не в своей тарелке.

Что-то мне не спится, что-то на душе не так,
как должно быть у человека, которому больше ничего не надо.
А тут ещё и ты, бессовестная, частишь не в такт.
При том, что этой бестактностью страдаешь, увы, не одна ты.

Тик-так, тик, так-тик... - как собьёшься раз, так пиши
пропало. А ведь было время, когда и я шлёпал босиком по лужам.
Но разве теперь мне за тобой угнаться? Так ты уж не спеши.
Так ты - так-тик - тактик? Берёшь измором?.. Ну, ещё чуть помедленнее.
Вот - уже намного лучше.

Опять какое-то мельтешение в голове: каких-то мыслей обрывки,
картины недавнего прошлого - все эти мои кувырки и взбрыки.
Одного не понимаю, - а при чём здесь восстание сипаев?
А-а - это, видимо, я уже дремлю и в голову лезет рифма к слову "засыпаю".

Похоже, я, действительно, проваливаюсь в небытие - так вот оно какое!
Зелёное, с хвостиком, чем-то похожее на сливу.
Или на ящерицу, выползающую с балкона.
Или это молоко разлили?

Как интересно, а я и не знал, что на костре
тоже живут... А не только на потолке...
Да, кажется там ещё что-то было о секундной стре...
лке.

К ОФЕЛИИ
Тому, чем ты была для меня, нет названия.
Солнцем? Истиной? Божеством? - всё не то! Словно
переплавили в тигле душу в колокол и, названивая,
сбацали нечто типа популярного попурри без слов, но
зато сплошь синкопами, в терцию, кося под банджо,
под грохот оловянных кружек, наяриваемых по столу: "На!
Получай свой заслуженный щелбан, Джо!",
под свист и улюлюканье в толкотне салуна.
Вот это была музыка так музыка!
И было ясно, пока не отбренчало,
кому судьба - в надсмотрщики, кому в зэка,
кому - в бренд чая.
А теперь, даже когда надо сказать "фасоль",
я предусмотрительно ограничиваюсь одним "фа",
дабы избежать продолженья "ля-си-до", столь
памятного. Так помяни меня в своих молитвах, нимфа!

НА РАЗРЫВ
Жить на разрыв - как же всё-таки это по-русски! -
Оторваться от Земли не просто телом, а и всей душой и,
невзирая на шестикратные перегрузки,
радоваться тому, что небо такое большое
и, главное, звёздное. Спорить по пустякам,
начиная с происхождения Космоса. Плакать над ерундой, -
в частности, трупом пчелы, сдуру влетевшей в стакан
с мёдом. Быть, как ребёнок грудной,
когда тебе врут в глаза, а ты и не знаешь,
как реагировать, чтоб не обидеть лгущего, ведь это же
любимая, нежность к которой по жизни несёшь, как знамя,
а не как обрывок истлевшей в чулане ветоши.

В пору отстрела голов выставлять из окопа голову
даже без каски - под град
осколков гранат
и бутылок,
и всё - лишь затем, чтобы показать Солнце затылку голому
или, наоборот, Солнцу - стриженый свой затылок.
Падать стремглав с высоты - на копья оград,
прямо на стрелы их чугунных зазубренных вилок, -
и благодаренье случаю за то, что он тебя чудом выволок
в самый последний момент рывком за шиворот
изо всех передряг.

Я обращаюсь к первичному - к ощущениям:
запахам, звукам, свету в глазах раскрытых.
К жажде: сначала - обычной, а после - мщения.
К невозможности тупо жевать, уставясь в своё корыто.
Нет, жить на разрыв - это по-русски всё-таки:
прыгать через пропасть не поперёк, а вдоль, голову очертя,
упираться лопатой не в четыре дачные сотки,
а в Гималаи сразу, пытаясь их срыть к чертям.
Хотя - они-то чем помешали? Да просто - стоят ведь.
Важны не цель, не задача, а средства, их крутизна, -
чтобы уж, как бабахнуло - так непременно насмерть.
Иначе моря - как лужицы, и степь, как зипун, тесна.

"ДВЕ ПАЧКИ ПЛОМБИРА"
Помнишь? - ты была в белом костюме и на мне был такой же прикид, -
Я ещё пошутил, что мы - как две пачки пломбира.
С той поры многое изменилось, теперь я в коричневом, но, знаешь, всему вопреки,
Та беспечная пара всё бредёт и бредёт рука об руку где-то там, за пределами нашего мира.
Ты, конечно же, скажешь: я несу эту чушь потому, что просто - поэт,
И что это лишь одна из моих обычных фантазий и странностей.
Но, подумай сама, - ведь белое отражает свет, а свет
Способен бесконечно распространяться в пустом пространстве.
Меня закружило по жизни, подобно сорванному ветром листу.
Можно ли представить себе что-либо беспомощнее цели, лишённой средства?
В детстве мне говорили, что если во сне я падаю, то значит - расту.
Теперь же утверждают, что это - признак болезни сердца.
Что ж, вполне возможно, что вскорости меня действительно хватит инфаркт
И, свыкаясь с миром теней, мне пора уже учиться узнавать тебя по тени.
Поверь, я вовсе не жалуюсь и никого не пугаю, но ведь это факт,
Что последние два года я пребываю в состоянии свободного паденья.
В общем, у меня есть все основания думать, что ты меня переживёшь.
И вот, когда я распрощаюсь ещё и с жизнью, а не только с моей Еленой,
Помни хоть ты, что пускай меня уже и нет на свете, но всё ж
Мы с тобой - все в белом - по-прежнему бредём рука об руку где-то
                на краю бесконечной Вселенной.

В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ
Всё когда-то случается в последний раз -
и очередная любовь, и дождик летний.
И сие само по себе печально. Но, без прикрас,
хуже всего - когда ты ещё и знаешь наверняка, что это - последний
раз. Что больше уже ничего такого не будет, -
ну вот совсем-совсем ничегошеньки!
Что отныне тебя уже не всполошит поутру, не разбудит
затемно крик петуха истошный, огоньки
звёзд не покажутся под настроенье вспышками сигарет
ангелов, закуривших с досады "Шипку",
оттого, что дьявол в своём пекле во-он как загорел,
а они - всё бледные, как поганки. Ну - никакого шику!

Ничего этого больше не повторится (при всём при том,
что было всякий раз, как внове) - сердце не застучит в ритме романсеро,
пугая электрокардиограммой кардиолога. Горячим ртом
никто не подхватит снег с твоих волос. И будет серо
небо даже и в самую ясную погоду, даже в мае, когда
всё вроде бы пробуждается и готовится ещё и ещё раз
упрямо наступать на одни и те же грабли, их зубцы когтя
и норовя угодить себе многострадальным череном точно в прорезь
между глаз. Нет, нет, нет и нет! Не будет ни этого, ни того, ни четвёртого
(третье я сразу опускаю: оно не случится уж заведомо).
Скоро, глядишь, так даже и в зубах не удастся поковырять отверткою
за неимением оных, не говоря уже про заветное,
вечное, хищное, сладкое до приторности, до хруста
в костях вожделение к женщине, к её телу, к её душе...

Эх, возраст, возраст, ты покруче выкрутас Прокруста,
как в отменительном и обвинительном, так и в сострадательном падеже.

ИТОГ
Итак, эта история завершается и будем считать, что благополучно.
По крайней мере, никто не помер, попав под поезд, не лишился ног.
А то, что кому-то грустно, что в давке нежность затоптана на полу чья -
так это законы жанра: должен же быть какой-то итог.

Конечно, не очень приятно стать и психически изувеченным,
чувствовать себя наполовину беременным, наполовину бревном,
но на этот раз я всё-таки хлопочу не о вечном:
я - о будничном, о преходящем, можно сказать, почти о бренном.

Когда по блёклому небу уже рассыпался веером одуванчик десанта,
если зубам жевать больше просто нечего, кроме как
пироги с яблоками из собственного сада (такая досада!),
то остаётся только напоследок повторить негромко:

Я любил тебя, милая. Я любил тебя искренне.
Может быть, с виду излишне сдержанно (мне претит апломб);
но, пусть даже любовь моя и не подпалила тебя своими искрами,
зато, надеюсь, хоть немного согрела излучаемым изнутри теплом.

НЕСКОЛЬКО ЗАТЯНУВШЕЕСЯ ПРОЩАНИЕ С ЛЮБИМОЙ
Я не хочу выпускать твои пальцы из своей руки.
Сейчас ты исчезнешь из моей жизни - и теперь уже навсегда.
Я останусь один - сидеть на берегу этой тихой реки,
чья поверхность не может сохранить надолго ничьего следа.
Ты уйдёшь по дорожке из лунного света, и твой силуэт
постепенно растает в наползающем понизу тумане дней,
слагающихся в недели, месяцы, в те ненужные пятнадцать лет,
которые я ещё проживу без тебя. Конечно, трудней
всего будет первое время - потом
привычка возьмёт своё, боль притупится и уйдёт
в подсознание, туго перевязанная бинтом
и обложенная со всех сторон ватой постоянных забот
о том, о сём, о хлебе насущном (это который "даждь нам днесь").
Ведь всё возвращается на круги своя. И бегать по кругу
впредь мы будем порознь. Но сегодня и здесь -
Господи, как же я не хочу отпускать твою руку!