Услышав, как дождь барабанит по крышам,
Вдруг память задышит, запышет огнём.
Слог смерти возьмётся - предельно возвышен,
И сердце напишет, напишет о нём.
Красот погремушки заводят в ловушки -
От кружки к подружке, чтоб жить веселей.
Мой Пушкин - не тот отутюженный Пушкин
Со школьной обложки, где льётся елей.
Мой Пушкин сгорает, страдает, стареет,
Теряет себя в леденящей тиши,
И, нет, не гордится - стыдится, скорее,
Воспетых им тонкостей русской души.
Мой Пушкин зажат между мукой поэта
И страстью брюнета, меж двух полюсов -
Паркетом и бездной, внизу, под паркетом,
Меж светом и цветом придворных усов.
В нём - блеск озарений и ад подозрений,
И тяжесть мгновений, когда ты в глаза
Любимой глядишь и дрожишь от сомнений,
И гений видений, и рифм чудеса.
Мой Пушкин - блужданье средь толков досужих,
Чем дальше - тем хуже. Но нужно идти,
Чтоб снова играть камер-юнкера, мужа,
Где ужас - снаружи, и стужа - в груди.
И не было силы стать гласом мессии
В том мире теней, где цари и рабы
Сносили как сына великой России,
Гасили как сына великой судьбы.
Белели метели, потели постели,
Твердели слова. И из этих музык,
Из боли, капели, неволи, дуэли
На свет вырывался бездонный язык.