в том самом сентябре,
Я пробирался,
Усы троллейбуса искрят,
Сквозь провода луна сочится.
Я беспардонно в мысли рад,
Что самому искрить случится
В ту, эту ночь, в столь поздний час
Под пальцами твоими,
Как будто тучи держат нас
Опасно-грозовые.
Я заглянул тогда к тебе,
И у тебя остался.
Я брошусь в бочонок коричневый трубки
В оранжевый омут курительной трубки
И вытеку дымом, польюсь невпопад.
Меня отпустили прелестные губки,
Ласкавшие рот мой мгновенья назад.
Пластинка шипела, застыло мгновенье,
Лишь шторы колышутся в свежих ветрах,
Спускается дым, аромат преступленья
Щекочет, щекочет приятно в ноздрях.
Все в брызгах и пятнышках складки постели,
Здесь будто ощипан был красный петух
Он был обесперен в багровый прах, алый пух,
(Гребень под креслом) развеян, рассеян.
Всё стынет мгновенье, о, как ты прелестно,
Прелестнее губ, что застыли навек,
Железные струи, качается кресло,
В нём скромно расселся седой человек.
Он будто нездешний, но знает в чём дело,
В его волосах заблудился мой взор,
Его же взор сверлит разбитое тело,
Разбитое тело её мной с тех пор
Как каркнул багровый петух не по-здешни,
Запачкав и выпачкав нашу постель
В нагретой росе окровавленно-вешней.
Мне сердце рвала соловьиная трель.
Соловьи,
мне бы вас, вас за здравие б выпил,
Скроил из останков пернатый пиджак
И вышел б под небо, под звёздные сыпи,
Вкроплённые светлыми язвами в мрак.
Я плакал, и плакал бы только лишь вами,
Закинув головушку буйную вверх,
Вы пели б и пели в паденье слезами,
Бурьян бы впитал, без сомнения, всех.
Я нёс бы и нёс вас за реки-озера,
Шептали вы мне: «Я путь в землю держу,
Хватай за власа, да без ссоры, без спора,
В адовии скверны, в притон кутежу».
- Обесточена плоть, обезвожены очи,
Случилось искриться мне, этому рад.
Замыкание стало немного короче,
А черви тела наши там осквернят. -
Хранил бы, хранил бы вечернее чудо
В своих лоскутах, завернув в них, мой труп,
И дым, и оранжевый омут, и всюду
Казался мне контур прелестнейших губ.