Вязкие следы
слезы
не морщины,
нет.
И не шрамы,
увы.
Лица детей
подобны седым старикам,
старухам, закутанным в шали.
Ели,
шамкали чёрными ртами
мандаринов корки.
Трещины
в углах запечённых губ.
На языке –
пепел.
Под языком -
петли
высохших лоз винограда,
никогда не рожавших ягод.
Пели,
влетали в щели,
в амбразуры подлобий
ветры
сквозь пустые глазницы.
Пеленали в бинты
шелестящую ленту
серпантинов усохшего мозга,
сжатого шагренью кожи
в чреве футляров
охрипших флейт.
НЕТ!!!
В битвах
оранжевых маятников -
вверх-вниз,
вниз-вверх -
не бывает побед.
Качели скрипят,
уносят,
считают вагоны,
остановки,
мосты,
железных дорог суставы,
бьют в костыли
кувалды,
шпалы в смоле,
в редких каплях
зрачки
измождённых сосен.
Глаз зелёный
пронзительно скучен,
почти равнодушен.
Стальные рельсы
исполняют сальто-мортале.
Жгуты-провода
выкручивают,
хлещут,
бьют.
Мама..., мамочка..., этот старый трамвай не свернёт никуда...
никогда
красный глаз светофора
не сменится жёлтым.
Колеса
на спицах
серебрятся,
вращаются,
равняют тридцать
почерневших грошей
в струну,
свист монотонный,
посвист
в два пальца.
Дети недетских домов -
холмы балахонов серых
на песчаных пляжах
плоского моря,
осколки чужих постелей,
простуженных снов.
Праздник
истоптанных лежбищ,
монументы
ушедшей
эпохи.
Запах сладковатого пота
в уголках опустевшего глаза,
по подбородку,
с плеча,
на грудь,
по набухшему молодому соску,
ничьим губам ненужному,
к тёплому упругому животу,
никогда не носившему сына,
кап..., кап...,
звон монет, бой часов,
кап..., кап...,
ком в горле,
гром блестящих сапог,
цокот,
неумолимых полков строй,
взведённый затвор,
Ало-вянных солдат грохот,
щёк пунцовых
запал
в душу
рвёт вой
выброшенных котят,
сирены осиротевших кошек.
Пели
в восторге толпы
на площадях
под знаменами рыжих оттенков
сажу высаживали
в квадратные клумбы
плодоносящих фобий,
насаждали-сеяли
тут-там.
Города.
Всё не так.
Дни, года.
Тик-так.
Растекаются шрамы
по глубоким следам
последней
засохшей в морщинах
слезы.
Следы неслучившихся осеней.