ГЛАВА ПЕРВАЯ
(Х1Х век. Деревня Лов-га, Каргопольский уезд, Олонецкая губерния)
…В день весенний, тёплый, светлым маем
(как от нас те годы далеки!)
церковь в честь святого Николая
миром заложили мужики.
На большие камни плотно, ровно
– плотники – сам чёрт таким не брат! -
уложили окладные брёвна
длинные и толстые – в обхват,
окорив их, то есть, сняв с них кору,
вставив под передние углы
медные монеты, на которых
– царские двуглавые орлы.
Под присмотром кряжистого деда
опытного в плотницких делах
с утречка артель и до обеда
главную работу провела.
Ствол сосновый – он хотя и крепкий,
но топор – он острый и стальной:
крупные – в отруб – летели щепки,
дух распространяя смоляной.
В древесину свежую, как в тесто
мягко шли зубцы двуручных пил.
…Поп приезжий закладное место
тут же принародно освятил.
«Ну, робята, разогните спины,
славно потрудились, хорошо.
Есть зачин – он делу половина!» -
дал команду плотникам старшой.
День приметный был - Никола-вешний,
что приходит с позднею весной.
По такому случаю, конечно,
праздник люди сделали – двойной.
Загодя сварили миром пиво,
тесто развели – на пироги.
Весело гуляли и красиво
бабы в этот день и мужики.
На лужке плясали под тальянку
и в кадриль ходили много раз.
Праздник - это праздник, а не пьянка,
прежде так и было – не сейчас.
Вкруг лужка берёзы пили соки
сладкие – из глубины земли.
Над деревней, в небе, невысоко
плыли издалёка журавли.
…Хоть начало – делу половина,
как промолвил плотникам старшой,
путь до завершенья очень длинный -
это труд тяжёлый и большой.
Ну какая техника в то время? –
знаем мы по книгам и кино:
для лошадки и бревно – беремя,
коли десять метров то бревно.
Если посчитать для интереса -
чтобы храм сосновый возвести
сколько брёвен этаких из леса
надо на лошадках привезти?
До сих пор на северные церкви
ахает заезжий человек,
слава их строителей не меркнет,
нет - растёт она из века в век.
А тогда… Наверно, было любо
людям наблюдать со стороны,
как трудились плотники на срубах.
…С той закладки храма, с той весны
несколько ещё минуло вёсен,
прежде, чем поднялся новый храм
высоченный, из столетних сосен
купола - по четырём углам,
и ещё один – посередине –
самый главный купол. Пять крестов
встали, как один, в небесной сини,
как бы утверждая торжество
православной веры в сём селенье…
Здесь как раз подходит мой рассказ
к главному… За месяц до Успенья
на деревню прибыл богомаз –
делать роспись храмового «неба»
по-простому, значит – потолка,
нужные пред этим справив требы*
в городке уездном. На века
богомаз вершил свою работу
на лесах, под крышей, на жаре.
Вряд ли, что он видел у кого-то
Библию с гравюрами Доре -
Гюстав был ребёнком ещё, кстати
в те года – здесь плагиата нет,
можно ль заподозрить в плагиате
мастера, коль выбрал он сюжет
не один из Ветхого Завета,
как потом, для Библии – француз:
сотворенье мира, тьмы и света,
Ева и Адам, терновый куст,
где Господь явился Моисею,
Авель, что был Каином убит.
Авраам ведёт толпу евреев
в землю Ханаанскую. Давид
в слёзном горе над Авессаломом,
и на колеснице – Илия,
Лот в виду горящего Содома.
Смерть Самсона…
Книга Бытия
вперемежку с книгой Даниила,
с Книгой Ездры, Судей, Книгой Числ…
Мастера рука изобразила,
(не придав сюжетам строгий смысл,
просто не расставив их по смыслу)
праотцов, и каждый – как живой.
Небо в храме будто бы повисло,
круг образовав, причём двойной
из картин больших, ветхозаветных
каждая размером два на два
не квадратных, а погонных метра.
«Полотно» такое мог едва
приподнять мужчина – не подросток:
для него основа из досок
сшита - из широких, гладких, плоских,
не пролезет даже волосок
в щёлку между досками – так плотно.
подогнали доски мастера,
К «небу» прикрепленные «полотна»
с паперти смотрелись на «ура».
Что уж это были там за краски -
знал секрет их только богомаз.
Люди восторгались: «Ой, как баско!»
(Нынче бы сказали проще - «класс!»)
…Церковь в честь угодника Николы
вскорости была освящена
и обнесена – вкруг - частоколом
а потом из камня-валуна
люди миром сделали ограду
вместо частокола. И берёз
насажали с той оградой рядом.
по всему периметру. Погост
утвердился сразу возле храма:
первые печальные кресты
и могилки появились прямо,
как минули летние посты
(церковь освятили на Крещенье).
В деревнях, раскиданных окрест,
жизнь иное обрела теченье –
прежде к каждым праздникам в уезд
люди на санях и на телегах
за пятнадцать (разве мало?) вёрст
по распуте, по жаре, по снегу
правились к обедне. И погост
находился от жилья не близко
а теперь всё стало под рукой:
в храме поминальную записку
батюшке подашь за упокой,
подойдёшь потом к родной могиле,
постоишь тихонько у креста…
Вот как раньше деды наши жили
здесь, в суровых северных местах.
Несколько раз в день на всю округу
разносили звон колокола.
Мерно, по очерченному кругу
жизнь вкруг новой церкви потекла…
*Требы - богослужения, совершаемые не ежедневно, а по их необходимости (по требованию)
ГЛАВА ВТОРАЯ
(ХХ-й век, вторая половина. Та же деревня Лов-га, Каргопольский район, Архангельская область)
С той самой весны миновало
сто с гаком и вёсен, и лет.
От прошлого века осталось
по нескольку медных монет
в углах деревянного храма -
тех самых, с двуглавым орлом.
Уже не библейские хамы,
свои же – пустили на слом
все пять куполов, колокольню
(и скопом отправились в ад).
А в церкви – в ней вон как привольно -
колхозники сделали склад
для жита, овса и гороха,
большой – от двери до двери.
Эпоху сменила эпоха,
кумиров себе сотворив,
иконы сменив на портреты
в овечьем обличье волков.
… В свои, ещё малые лета –
(мне стукнуло девять годков,
когда из деревни соседней
мы жить перебрались сюда)
я в день – помню - солнечный, летний
впервые увидел тогда
громаду безглавого храма –
четыре избы в вышину.
Потом мы с ребятами прямо
у церкви играли в войну,
за рухнувшей прячась оградой,
в траве, меж осевших могил,
под пол заползали – в «засаду»
мальчишка любой проходил
под полом массивным – в присядку.
А в мае с церковных берёз
мы брали законную взятку
берёзовым соком. Я рос
как вся ребятня – атеистом
(хотя был в шесть лет и крещён).
Да что говорить – коммунисты
в великом фаворе ещё
тогда пребывали. Химерам
обманутый верил народ.
Я, помню, меня, пионера
один поразил эпизод:
в день летний по улице нашей,
деревней, с другого конца
шла бабка – Гуляева Маша,
горбатая – даже лица
не в силах поднять от дороги,
вся есть – вопросительный знак.
Брела, глядя прямо под ноги,
качаясь под ветром. Вдруг как
приткнулась у края канавы,
взяв в левую руку батог –
опору старушечью. Правой
креститься взялась – на восток,
на храм обезглавленный… Чудно
мне было смотреть на неё…
Но эта картина подспудно
хранилась в сознанье моём,
тревожила чем-то, томила,
я помню её и сейчас…
Мне где-то четырнадцать было,
когда я вошёл в первый раз
внутрь склада (название храма
сельчане забыли давно),
там взрослые, с ними и мама,
в мешки насыпали зерно.
И там мне представились сразу,
как только ступил в ворота
полотна того богомаза,
небесная их красота:
ни пыль от зерна и ни копоть
до «неба» достать не смогли…
Потом, когда стал я работать
в совхозе, мы в этой пыли
по правде сказать, задыхались,
лопатя ячмень и овёс
(до армии мне оставались
два года, я в здешний совхоз
зачислен был разнорабочим)
Мне утром давали наряд,
я рад был, когда среди прочих
людей попадал в этот склад:
(он, как и положено складу,
и ночью и днём – под замком).
С библейской тематикой – надо
сказать, что никто не знаком
из местных колхозников не был,
и в Бога не верили – все.
Но все любовались на «небо»,
когда, отдыхая, в овсе
лежали, куря папиросы
(в ходу тогда «Беломор»)
одним задаваясь вопросом,
неспешный ведя разговор,
кто там, наверху, нарисован:
«Вот этот мужик с бородой
у лодки – ох, лодка здорова! -
(а это был праведник Ной)
наверно, рыбак, если лодку
построил. Во-он, в самом верху!»
«А голая эта молодка
с зелёным листочком в паху,
в чужом, надо думать, что саде
вон - яблочко с веточки рвёт,
наверно, есть Ева!» «А дядя
в телеге, что по небу прёт
на трёх лошадях – сто процентов
Илья, понимаешь, пророк…»
* * *
Года пролетели моментом -
лет тридцать… И вот он, итог
к исходу двадцатого века:
заброшенный склад, то есть храм
незапертый – нет человека
навесить замок. По углам
пласты плесневелого жита
на паперти - птичий помёт:
воронами церковь обжита.
Лишь «неба» немеркнущий свод
всё так же на паперть взирает
глазами святых праотцов.
Здесь изредка люди бывают:
в деревню из разных концов
страны приезжает гоститься
к родне - городская родня,
да редкий москвич из столицы
заедет средь белого дня
в надежде хоть плошкой разжиться -
старинной - у местных старух.
А чем землякам погордиться –
моим – пред приезжими? Дух
кондовый остался лишь в храме.
Гостей не ведут – тащат в храм.
Вороний помёт под ногами
и даже прилипший к ногам
ничто по сравнению с «небом».
Вздыхает москвич: «Боже мой!
Такую «картиночку» мне бы
одну хоть, на стенку, домой!»
До «неба» же метров – все двадцать
от пола. Попробуй достать
картины – до них не добраться
и стати с какой доставать
их стали бы с «неба» сельчане,
коль гордость деревни – оно?!
… Музейщики не замечали
Никольскую церковь – давно,
ещё при Хрущёве Никите
какой-то партийный знаток
религий подвёл по наитью,
обследовав «небо», итог:
мол, Гюстав Доре, и не боле
мол, чистой воды плагиат.
На Божью отпущенный волю
сей храм, превратившийся в склад,
районным отделом культуры
(и как он его проглядел)?...
как памятник архитектуры
не числился, в общем, нигде…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
(2001-й год, декабрь. Там же…)
А в России опять – время смуты,
воровская, лихая пора.
…В декабре ночь – три четверти суток,
рассветёт где-то в десять утра,
а в три дня начинает смеркаться,
да ещё если пасмурно днём,
то сельчане обедать садятся
с электричеством, то есть «с огнём»,
выражаясь на местном наречье.
А в четыре на улице – тьма,
и метелица лёгкая мечет
снег колючий на избы-дома.
Снег по стенам шуршит и по стёклам
закупоренных на зиму рам.
Сквозь метелицу смотрится блёкло
за берёзами старыми храм,
он и виден-то там еле-еле:
косы белых столетних берёз
распушились и заиндевели.
Из-за этих распущенных кос
разглядеть можно только фрагменты
очертаний и стен, и углов.
…Узких тропок неровные ленты
вьются около тёмных домов –
от крылечка к крылечку другому.
Спит деревня в полуночный час.
А по ней, тёмной силой ведомый,
пробирается крытый «КАМАЗ».
На машину не лают собаки,
никого во дворах - ни гу-гу.
Лишь подфарники светят во мраке,
рассыпая на белом снегу,
в колеях, пятна жёлтого света,
да урчит потихоньку мотор…
А за сутки до ночи - до этой -
овдовевший Шумилов Егор,
чья изба недалёко от храма
что-то странное стал замечать:
будто свет виден в храмовых рамах,
да вороны сильнее кричать
стали вдруг над церковною крышей,
беспокойнее сделались вдруг,
а из церкви самой будто слышен
шум невнятный – то скрипы, то стук.
Их Егор уловил спозаранку,
по нужде выходя – в туалет,
но свалил на недельную пьянку,
дескать – глюки, допился ты, дед,
поминая умершую бабку,
плачась в горе случайным гостям.
Нет бы дедушке шапку в охапку
да бежать с этой вестью к властям,
это б во время было и мудро –
сразу б взяли воров на испуг…
Но в декабрьское хмурое утро
обнаружили жители вдруг,
что ворота у церкви открыты
(тут же к храму сбежался народ)
и колёсами – круто! - прорыта
колея – аж до самых ворот,
и уходят следы от «КАМАЗа»
к большаку – грунтовому шоссе.
Кто-то бросил растерянно фразу:
«Мать твою…» И как кинулись все
в храм, ругаясь отборно. А толку? –
«неба» больше, естественно, нет,
лишь на паперти высится горка
досок ломаных… И сигарет
тут и там – дорогие окурки,
пук верёвок лежит у стены,
«сникерсовые» фантики, шкурки
от сырков, дорогой ветчины.
Да, сработала чётко и чисто
воровская лихая рука.
Надо, в сущности, быть альпинистом
чтоб «картины» достать с потолка.
Альпинисты, наверно, и были
по окуркам судить – два иль три,
и они сутки целые жили
и работали дружно внутри
помещения бывшего склада
зная, видно, что местный-то люд -
(ничего ему в храме не надо
в декабре) - не появится тут.
Что ж… Милицию вызвали сразу
из района… Пришёл «воронок»,
но найти только след от «КАМАЗа»
лейтенантик зелёный и смог.
Он три дня проходил по избушкам:
дескать, видел ли кто-нибудь что?
И хотя горевали старушки –
не помог лейтенанту никто:
всё сработано чисто и чётко…
Перегаром сивушным дыша
месяц пили палёную водку
деревенские три алкаша,
щеголяя большими деньгами
по питейно-торговым дворам.
Подозрение было, что в храме
алкаши помогали ворам
на погрузке и вывозе «неба».
Но известно у нас до сих пор:
коль на месте захвачен ты не был,
не замечен, не пойман – не вор!
И хотя им грозил: либо-либо –
жизнь иль смерть – возмущённый народ,
алкаши были немы, как рыбы,
те, которые, бьются об лёд.
Если б их посильней припугнули
не в деревне, а там - ясно, где…
Да руками на «небо» махнули:
«Хрен-то с ним!» – «следаки» в ОВДе -
раз не числится «небо» в реестрах,
дело «шить» по нему ни к чему.
…Где пропало оно – неизвестно,
где всплывёт? Было нужно кому
проворачивать дело такое -
альпинистов сюда засылать
да машину держать под рукою?...
Тот «КАМАЗ» не найти, не догнать.
Если кто-то и видел «КАМАЗа»
из окошка в ночной темноте,
вряд ли б смог догадаться он сразу –
«МАЗ» ли это? «УРАЛ»?... Да и где
номера разглядеть среди ночи…
Как три рыбы молчат алкаши…
А без «неба» теперь, между прочим,
как живой человек без души
стала жить в новом веке деревня.
С ночи той миновало шесть лет…
Как всегда зеленеют деревья
вокруг храма. Но гордости нет
у моих земляков, больше к храму
не приводят приезжих гостей.
Да всё чаще случаются драмы:
из сюда доходящих вестей
знаю я, что Парфеев Серёга
мать родную по пьяни убил,
что уходит народ понемногу
на тот свет – с каждым годом могил
прибывает на новом погосте.
Молодёжь в города подалась.
Мужики ж в безысходности-злости
на продажную новую власть
пьют безбожно дешёвое «шило»*.
Безработица в семьях, нужда.
Всё, что дорого было и мило
улетело, его никогда
не вернёшь, и насущного хлеба
землякам в день не каждый видать.
Вот что значит – остаться без «неба» -
из деревни ушла благодать.
Если что-то её сохраняет,
то на царских монетах - орлы
в углах храма… Пусть лучше не знают
рабы Божьи про эти углы…
* «шило» - технический спирт
2007 год, г. Архангельск