Л Е Н А

Иван Несмирный
Л Е Н А
(поэма)


П Е Р В А Я Г Л А В А.
 
 Дома новы, но предрассудки стары. А.С. Грибоедов
 1

 Неба чистого пруд...
 так начинается сон
 жизни, где меж четырёх окон
в каждой былинке покоится пуд
 маленьких чуд.
Стол послужил мне дворцом.
Диван - небывалой горой.
Сам я - героем, злодеем, творцом,
даже... девчонкой, порой.
Кот был не просто
тварью несносной -
полосатым королем
 над хомяками-маркизами.
Билось и Горе.
 Однажды с карниза он
вылетел...
Плакали. Хоронили.
Мне ж говорили:
"Котик твой жив. Он у Боженьки в ласке."
 Везёт тебе, Васька!..
Я, успокоившись, куклам устроил хоккей.
Снова герой и злодей...
Только теперь,
в тайне деревни, где ветер июнистый
пил я, играя
 в зарёвой росе,
детство моё нарядилось юностью,
путь выстилая новой красе.
Явилась маленькая принцесса.
 Леночка
вышла с корзинкой из леса
 да с синей еловою веточкой.
Волосы рожью ветра коснулись.
 Глаз родниковый ручей
выпив, почувствовал я, как проснулось
 что-то в груди моей.
 Впервые из мутных и голых снов...
 Слов
витьеватых
 мы с ней не искали.
Лишь до упаду
 мы с ней хохотали,
в летних лесов прохладу
 терялись,
нежно мирились, нежно ругались
да языком чесали
 по вечерам на светёлке
и от жары часами
 сиживали под ёлками.
Летом в деревне,
зимой, к телефонному проводу
 оба прикованы,
что-то шептали, смеялись и пели.
Во сне целовались
 на белых качелях.
В щёчку, конечно...
По-детски грешно
 в наших объятьях три года уснули,
 три сенокосных, медовых июля...


 2

Но не буду теперь я напрасно злиться,
что никнет луна над землёю каменной.
Были у Лены, как говорится,
 дед да баба породы "праведной".
Как-то увидели нас и
 вицею жгучей
за "запретные ласки"
 выстегали внучку...
Не выходила
 из дома три дня.
Прикатила
 к "праведникам" родня.
Двоюродные бабушки,
 дяденьки,
 братья
привезли с Бела моря камушки,
 с города нарядики
 и разные платья.
А как узнали,
запричитали,
пытались морали
читать - лишь орали.
Слышно едва ли
было в подвале,
где я оставил
 на время все наши мечты.
 А Ты,
для кого я тонул в купели,
Был ли Ты, Боже, на самом деле?
И не меня ли в грехе уличил,
видя, как дед свою вицу точил,
и дядька, религиозный пьяница,
душу и честь спасал у племянницы:
" Ленка! Ты брось!.. Ты на Ваньку забей!
Нет ему дела - лишь голубей
 Ванька гоняет,
 тебя совращает!"
"Подлец!.. Безобразие! -
 вторили бабки. -
Что за фантазии?
что за ласки?!
Что за любви?!
дед незря поучает!
Ты пореви!
Авось... полегчает..."

 
 3

Ночь наступила
 третьего дня.
Вновь приходила
босая... моя...
во сне
ко мне.
Пруд небесный
 заполнился светом,
мутным, чудесным...
 тем, что согрето
детское лето -
моя душа...
Думал я ночью:
мне б ангелочка
 вырвать из лап у чертины косматого,
 вилами дав по верзиле рогатому,
и ангелочек,
славный сыночек,
 мне пропищал бы
  дискантом звонким
во благодарность:
"Ты не печалься!
Пусть слабый и тонкий я.
но не бездарность!
Любое
 из твоих тайных желаний
исполню.
 Ну же! Загадывай, Ваня! "
И загадал бы я райской детке,
чтобы со мной, здесь, на старой кушетке
задремала маленькая, золотая девочка
Леночка.
Сон бы девичий я не тревожил -
только б глядел, как на ласкутной коже
заяц-лунатик играл,
ветер-буян завивал
кудри у детского ушка,
и полночь-старушка
смыкала лесные ресницы
под сумраком тихой светлицы,
и Боженька в лунном пенсне
умильно глядел, как она улыбалась во сне...


 4


Упало
утро
четвёртого дня -
четверга.
Позавтракав, я,
 как всегда.
отправился... прямо к Лене...
 Видел в окне:
отсылала рукой:
 "Уходи! Убьют! Бог с тобой!"
А я шёл и знал:
уже не свернуть.
Туман в глазах
запорошил путь.
Летом явилась зима.
мал
был я тогда -
 правду искал
иногда.
Знал и ответ:
 всё равно не найдёшь!
 Не ищи!
Сделал навред.
  Борщ
или щи
родня уже довершала
и пирогом наряжала
стол.
Пришёл,
постучался в дверь.
"Вот и ему зададим теперь!" -
выпалил дед, потирая бородку,
жиденькую да пропахшую водкой.
Отворила баба.
Поступью слабой
вошёл,
первый не заговорил:
знал, что не хватит сил,
что голос сорвётся
и разобьётся
о древесные скалы хрипа и ора
лениной родни серомордого хора
да о крепкий, стухлый
запах стряпни...
Вот, я и на кухне:
бери да распни!
Бабуля первая... разрыдалась:
"Гляди-ка, бестыжий, как Ленка тебя испугалася!
Сидит, вот, теперь во светлице:
стыдно девице..."
"А ты чё, браток, припёрся?!" -
вставил раздавшийся дядька.
Нос у него и вовсе
был, как у старого дятла:
весь искренился да покраснел -
"горькою", знать, дядя много болел.
А я им - по венам
как ни в чём не бывало:
"Зашёл, вот, за Леной...
Мы на сеновалы
хотели идти..."
Вдруг вижу: летит
прямо в меня деревянная ложка -
темя задела немножко...
У-у-ух! Успел - нагнулся,
даже запнулся,
в пыль деревянную окунулся...
Это не выдержал дед
(по его словам,
проживший сто лет):
"Хам!
Ты сюда припёрся грубить,
старых людей дразнить?!
А мы-то думали: он прилежный,
научит, хоть, Ленку словам каким вежливым.
Как там?.. Спасибо, что ли, пожалуйста...
А тут, хоть, иди да в милицию жалуйся!"
"Ты, брат, зачем же её раздевал? -
дядька поддатый негодовал,
с губ рукавом вытирая повидло. -
Обидно, батяня! Обидно
за вашу мне внучку.
Вот, будет надбавка к получке,
на срочное воспитание
в Мурманск её отвезём."
- Не торопи же ты, Саня!
- Шо за дела!.. Подождём!
- Эй! Погоди!
Мы не всё сказали.
Были б твои,
и тебя б наказали!
Весь я тогда с перепугу промок -
страх небывалый ноги обжёг.
Но в мыслях тут же найдя спасение,
вспомнил о Лене я...
"Миленький Ванечка! -
язвой прикинулся дедко. -
Вы бы, хоть, в салочки,
что ли, играли, детки!
Ты б, хоть, её научил собирать грибы.
Радовались бы мы!..
Только, гляди, что затеял, сыночек! -
Дед взял очки и рваный листочек
и по нему нарочно пропел:
"Лена! Придти я к тебе не сумел.
Жду ровно в семь на большом сеновале...
Помнишь, как мы там вчера хохотали?!.."
Едва ли!!!
А потом на моих же глазах
оба - в одних трусах!"
- Да ведь жарко же было!
- Заткнись ты, чудило!..
Ну, ладно. Забудем об этой шалости.
Только, вчера ваши сами жаловались,
что и к ним на светёлку
хаживаете втихомолку.
Что вы - хе-хе! - там играли в школу?
- Пели...
- Наверное, голые?!
- Нет... Несовсем...
- Нут-ка, постой!..
Давай-ка нам всем
чего-нибудь спой!
Тут осмелел я:
"Слушай, родня!"
Спел за Елену
и за себя:
"...let me take you down 'cos I'm going to
strawberry fields.
Nothing is real.
And nothing to get hung about.
Strawberry fields forever!"(1)
- Эй! Ты, что ли, не русский?!
Выучился ловко по-прусски-то!
Тут и бабка
вклинилась в разговор,
со своей охапки
выдрав укор:
- Наша Ленка сама хороша!
Возомнила тут, что у ней поэта душа.
Подаёт мне как-то листок -
от смеха, ей Богу, валилась я с ног!
На, дед, давай,
нам почитай!
Дед взял очки, усмехнулся,
язвою вновь обернулся:
- Стихотворение нашей любезной Лены!
Только тут, вместо названия,
три звезды, непонятно, с какого хрена.
Разъясни-ка, милейший Ваня, нам!
 Подскажи!
А я про себя решил:
клин клином пусть вышибает!
- Милый дедушка! Три звезды -
это, знаете, означает,
что внученька вам посвящает
строчек своих борозды!
Дед покряхтел: "Ну, да ладно.
Одно не досадно:
вспомнила нас, хоть, пенсионеров..."
"Чти же, - прикрикнула бабка, - холера!"
- Три звезды - это нам посвящается!
А вот и стишок начинается.

 * * *
Какое небо голубое!
Какая жёлтая луна!
Над головой сияет солнце
И ходит кругом без конца!
А я стою одна у дома
И так смотрю на небеса!
Какое небо голубое!
Какая жёлтая луна! (2)

Вот дура-то! Ты погляди!
На небе солнце уместить
с луною умудрилася.
Науке не училася!
А где же строчки старикам?!..
Ты нас надул! Гадёныш! Хам!
Ты что спорол про три звезды?!
Тебя б, сыночек, за узды
да... в монастырь!
- Не-е... В лагеря на воспитанье,
чтоб прекратил свои свиданья!
- Ха! У него ж у самого
родителя уже того...
Всё в облаках!
Не меряли они тугой наш лапоть!
"Сейчас бы только не заплакать!.." -
я думал, и в моих глазах
обидой обернуло страх.
О, Господи! Не затянуло б
мою Еленочку в болото
себя считающих народом!
Её простые сочиненья,
лесные сны и откровенья,
и песен полудетских звуки
суки
(эпитетов иных не вижу!)
порежут! А остатки слижут
их детки - дуры, подхалимы,
овсяной кашею холимы!
Сгрызут! Для них и небо -
пошло!
Ух, не заплакать мне бы!
Тошно!
"Мне тошно!" - закричал в иконы я.
Взлетели страстища всея
моей души.
Пока же были те свежи,
заговорил:
- Мои дражайшие древесные соседи!
Скажите-ка! Что истинно для вас на белом свете?
Дородной жизни самогон?
Природы огородный стон?
А внученька в благих ваших мечтах -
корова с банками в руках
рассола?..
В доме нету сора?!
Ну, так и света тоже нет!
Он и не нужен!
Зато всегда готов обед
и сытный ужин!
А ежели какая ссора,
а ежели мужик отлупит,
то, значит, истинно он любит!
Всё с кулаком у вас в работе споро!
До ласок что?!.. Ну, разве, для засева -
воткнул и выткнул, а потом гуляй налево!..
Древесные друзья! На
чём ж вы стоите?!
Всё так же смело, рьяно
домостроите?!
- Ишь ты, малец, какой нахал!
В тепличных здравствуешь условьях,
смуряешь во своих любовьях!..
Ты лучше б так же попахал!
Бездельник! Интеллектуал!..
Пусть вы - холёны пуделя,
на нас, древенских-то дворнягах,
вся ваша музикальная семья
сидит облокотясь...
Но вас
из жизни общей фляги
мы, если захотим,
вмиг выкурим,
за кислый посчитав кефир!
Внизу рабочий крепнет мир!
Всего один переворот,
и снова властвует народ!!!
- Ну, ты совсем ужо, дедуля,
перебрал! -
с другого края, супом булькнув,
мурманский дядька верещал.
- Ты ж, Ванька, всё кричишь - глупцы.
Да... Грамоту не шибко ведали отцы.
Но мы им, видишь, не перечим.
Ведь тоже, знай, такие выдвигать умеем речи!
Закроем и твои высокие поэзишки,
что спорить с нами не полезешь ты!
Вот... Пушкина учили в школе он да я...
Давай! Начни-ка нам, Илья!
Ткнул дядька-дятел в бок свиной детине.
Брат сипло рявкнул, пасть беззубую разинул:
"Я по-омню чудное мгновенье...
Передо мною вилась ты...
как это... что ли... вдохновенье?!
- Как мимолётное виденье, -
вставил я, -
как гений чистой красоты!
- Во-во, Илья!
Что ж ты?!
Он, Ванька... он с похмелья...
Мы, знай, рабочие интеллигенты,
и эдакие инсиденты
с объятьями да обниманьями
в среде несовершеннолетних
мы не приемлем, милый Ваня мой, -
пойдут по людям слухи, сплетни...
У нас в семье веками
всё по закону:
ступаем в пол ногами,
глядим в икону
и добываем гроши
большим трудом.
От жизни-то "хорошей"
и запоём...
по случаю...
- Да и без случая!
- Жисть, знаешь, штука-то вонючая...
"И распиваете только так
"горькую" милую! -
додумал я, да вдруг, как об косяк,
осенило!
Вовсе не из-за ласок и поцелуев
на сеновалах
дедко и бабка в разврат нас обули:
не доставало им,
видите ли,
того,
 чтоб встречалась лайка-внученька с пуделем,
ела вредительный
его
стиховаренный пудинг!
Дело не страсти,
мои друзья!
Разные масти -
Лена и я!
Да!
Иногда
откровения
сердцу дают неприятные столкновения.
Но оттого как раз
раскатилась в душе волною гроза,
да прямо в глаз
вмылилась злая слеза.
И любви небеса
съехали в добрые ярости,
даже добавили храбрости.
Гордо сглотнув на прощанье
тухлую кухню,
гордо себе обещал я:
правду скажу - не струхну!
и зарядил!
- Вы, дедище,
твердите - запретные ласки.
Не могли бы почище
для себя сочинить отмазки?!..
Вам все люди - стайки
во фляге-общаге:
пуделя, волкодавы, лайки
да вы, старики-дворняги.
Думаете, как прежде,
красная армия всех сильней.
Потому и Ванька, поэтик-невежда,
не человек - плебей!
Что же вы в нас увидели?
Чем-то мы вас обидели?!
Когда-то пятнали
Гитлера...
Не вы ль теперь сами
в его запустили палитру? А?!
Ненависть к власти поэтов и храмов
вас побудила засыпать хламом
бурный родник, что безумный "пиит"
вновь и вновь
нам окрестит
тайной с названьем Любовь!..
Но вечная ваша община
кричит нам:
"Эй, ты! Личина!
тут не высовывайся!"
...серые дни. серые песни,
серые новости
об огородных делах.
Запеклись они вместе
на вашей совести
пухлых губах!
Землю смозолили вы сапогами,
горы желудком вспахали...
Мир весь - картофельный куст!
Знаете? - мир этот пуст!..
Неужто в хату
вашей души не стучали,
кроме водки да мату,
светлых ночей печали,
и солнечная тоска
не звала петь и ласкать
на одеяле лучистого сена
её?!
Для меня она - Лена.
Лена!
и всё!!!

Ярость разверглась,
и голос мой дрогнул...
Слышал я только, как, нервный,
хрип серомордый грохнул:
"Убирайся ты вон! Скотина! Собака!!!"
...всё же не выдержал я и заплакал,
но не от страха,
а от обиды
за леночкин лучик света
и в тайне завидовал
нежного лета
знойной природе,
не ведающей ни о каком народе,
завидовал этой берёзовой жизни,
где было нам с Леной светло и легко.
Только теперь огнём укоризны
выпили наших снов лучистое молоко...
Уходил не оглядываясь: знал, что смотрит во след
моя девочка
Леночка...
Может и плачет...
Что это значит?
Выхода нет?!
Бедная Джулиета?
Нет! Здесь другое либретто...


 5

Последний картофельный клубень вновь захоронен в кессон,
и ливень, с душой в унисон,
вновь омывает Вологде серый бетон
и лишь оставляет
уют
да тихий приют
моей "оприроденной" лире
в квартиры задумчивом мире,
где меж четырёх окон
жизни моей начинался сон...

Встречались мы с Леной
всё реже и реже... и реже.
Пишу, вот, сейчас, а из каждой буквы, натянутой венами,
души моей слышен скрежет.
Чувствую, скоро слеза улыбнётся седенькому листочку...
Позвольте же мне
в этой главе
доставить последних три точки...




примечания: (1) - ... это отрывок из песни Джона Леннона "Strawberry fields"(Земляничные поляны). Вот его перевод:
Позволь мне взять тебя с собой, потому что я иду
на земляничные поляны!
Всюду мечта и не тяготит ничто
Ягодный край навеки!
 (2) - ...эти строчки не мои. Их автор - сама Лена.
 


 
В Т О Р А Я Г Л А В А

 И снится чудный сон Татьяне...
А.С. Пушкин


  1

  Семья - всё то же государство:
Полно интриг, полно коварств...
Нет в мире верного лекарства
От этих самых государств!

Лишь "откартофелило" лето,
На телефон спаяли вето,
И трубка больше не звенела
Надежды звуковым ростком...
Бывало, раньше осень пела
Ручьёвым Лены голоском.
Бывало, ей читал стихи я,
Играл про "Солнце навсегда",
И наша тайная стихия
Неслась сквозь сны и провода.
Года те буреломом грёз
Мне осенью забились в нос.
И так пускал я сопли-песни.
Один. В тоске. И тем чудесней
Горели сеновалы наши,
Волос ржано-кудрявых каши,
И рвалась каряя слеза
Из глаз моих в её глаза.
Я верил: наши с нею клятвы,
Напетые во время жатвы
В медовых копнах на полях,
Всё так же разметают страх
В израненной граблём трущоб,
Но всё же пламенной ещё,
Её душе. Мой сон под утро
Ласкал забившееся нутро...
Вновь заходили на светёлку...
Мечтали тихо... а под ёлкой
Ей трудное шепнул я слово.
Признанью нужен был лишь повод,
Которым стал здоровый овод.
Он Лену больно укусил,
А я ей ранку исцелил
Своим незрелым поцелуем.
И до сих пор сам не пойму я,
Как смог шепнуть в волос хвою
То первое "тебя люблю"...


  2

Летят часы, летят недели,
И жизнь летит, а с нею я
Осенней отзвенел капелью
И ждал явленья декабря.
Борей срывал последний лист.
Нептун дрожал в речных глубинах.
Седые тучи-субмарины
Под неба тяжестью сплелись.
Темнело быстро на дворе,
Луне на небе стало скучно,
И расцвести зимой послушно
Решила осень в ноябре.

Звонить я Лене порывался
Ещё не раз, да натыкался
Всё на домашних, и скандал
Со мною каждый затевал.
Играя в те же злые темы,
Мы не скупились на плевки.
А Лену заточили в стены
И рвали летние венки...
С тех пор прослыл я экономным
(Как никогда не прослывал).
Вновь с аппаратом телефонным
Я за компанию молчал...
Да вот, одну из этих склочек
Запомнил. Как-то дедко фразу
Такую кинул: мол, сыночек,
Звони-звони... хоть, по сто раз, а
Ленку увезёт мой Саня
На Кольский(3) в середине мая.
И хоть звони, хоть дверь ломай,
Разврат свой кончишь, шалопай!
В моё сознанье Кольский влез
Как некий инородный бес,
Из моря выпиливший вилку
Своим поломанным затылком.
На севере (езды два дня)
  Был Мурманск. Там жила родня,
Имел с которой как-то честь
Я перепалочку провесть.
Там, верно, дедовому Сане
Надбавку прислужило время,
И в Мурманск внучку, словно бремя,
Он взять решил на воспитанье.
Как знать! Быть может, дед не лгал
Или нарочно напугал,
Чтоб я заглох в своих "повадках".
Не знаю точно. Лишь в догадках
Теряюсь... или( верь не верь!)
Приснился сон ему. Теперь
Вещал столетний ахинею,
А я боюсь её да верю...
Чем больше, тем больней! Хоть тресни!
Но хватит попусту стонать!
Есть кое-что поинтересней
Мне Вам, читатель, рассказать.


  3

Слыхал я как-то от учёных
Метафизическую мысль:
Мол, те, кого забыла жизнь,
Цветными снами облучённый,
Свой дух спасают при луне.
С той мыслью согласиться мне
Пришлось недавнею зимою
(Я метафизик лишь порою).
Тоска размёрзлась в декабре
  Ночными стонами и гулом...
Но на груди моей прильнула
Луна, что вновь пришла ко мне.
Мечта, которую не спеть,
В беспотолочных грёзах пелась...
И всё, что я сумел суметь
Запомнить,мне бы так хотелось
С огнём и трепетом пролить
Сюда... чего ж ещё таить?!


  4

Тогда... всё начиналось ночью.
Мимо болот лесных и кочек
Я мчался на лихом коне.
Вдруг поле, голое в Луне,
Явилось после долгой чащи.
И билось сердце злей и слаще...
Вдали же, на крутом холме,
Напоминающем затылок,
Сквозь пелену туманных дымок
Огромный замок всплыл во мгле,
Собой заполнив тьмы пустырь.
В том замке женский монастырь
С недавних пор располагался.
Туда-то я и направлялся.
Лоб полевой пробороздив,
Сов томный вой в себе смирив,
Приблизился к громаде камня.
Зааплодировали ставни,
Ступени подхватили звон,
И двери обратили в стон
Две чёрных тени. Две монашки,
Как перепуганные пташки,
Со свечкой жались на крыльце.
Потом обнялись. На лице
Я у одной заметил слёзы...
С травы ночной блеснули росы...
Вторая подошла скорей
Ко мне, сняв капюшон, и в ней,
В той, прежде серенькой монашке,
Елены милые кудряшки
Узнал! Священная, нагая,
В моих объятьях утопая...
Зевала... а в небесной бездне
Нахально Солнце перелезло
Через зубчатый горизонт
И, распустив лохматый зонт,
Заплюнуло на поле рос
Английский красный phonebox!(4)
В небес чудесный "лифтофон"
(Его изобретатель - Сон)
Мы с Леной впопыхах забрались
И прочь от замка ввысь умчались.
Мгновенье!.. Лифт остановился,
И пол у будки провалился.
В деревни утренний пейзаж
Крутой мы сделали вираж!
Святой рекой заря плескалась,
А Солнце Небу улыбалось.
Вода с земли приподнялась,
Со мною, с Леной обнялась,
И рассвело в лучах зари
Крещенье молодой любви!
Вмиг с ясных, синих облаков
Завёлся ливень( ливень снов).
И вскипятило нашу воду,
А мы смеялись, будто сроду
Не видели иной стихии.
Вокруг же окуни лихие,
Ерши да мелкие сорожки
Плавничьи задирали ножки...
Сыграли свадьбу, и в двенадцать
С рекой решили мы расстаться.
Без кошмары(5) встречали берег.
В траву упали и пропели
Кузнечикам заветный марш -
Наш свадебный... и только наш!


  Но миг!
Мы слышим шум и хруст.
И перед нами древний куст
Со дна Земли раскинул ветви,
И на ветвях его цветы
  Июньских роз. То с высоты
На свадьбу нам подарок летний
Сам Бог вручил, и под кустом
Построен был древесный дом.
Мы жили в доме, пили чай,
В саду растили Иван-чай.
Я сочинял ей под гармошку
На ужин модный мадригал.
Она хихикала немножко,
А я ей ручку целовал:
Вот, Леночка, каков финал!
Казалось, здесь и happy end бы.
Да нет! В запасе куча ленты!..
Вдруг рявкнул кто-то позади.
И вижу я: на полпути
К нам серомордая дворняга,
В глазах две щели, в пасти - фляга,
И льётся прямо из горла
Кефира белая смола.
Елена побледнела тут же,
Прижалась к моему плечу.
Я, сам не свой, стою - кричу:
"Ну!.. Подходи, зверина! Ну же!!!"
Готов к аттаке... Но собака,
Как-будто нас и вовсе нет,
Бредёт, иной унюхав след,
И тонет с рогосом в овраге...
А Лена снова расцветает -
Меня за шею обнимает,
И, выпив радости кувшин,
Медовый месяц мы вершим...

Бывает часто так во сне,
Что времени ручей вдвойне
Быстрей струёй своей несётся
В судеб студёные колодца...
И вижу я: знахарка Осень
Раздеться наш кустарник просит,
Дождём счищает изумруды...
Нет Лены рядом... Прочь оттуда
Лечу я в тени облаков,
В мир зарожденья дивных снов...
Вот... показался чей-то нос.
Ты, дядя Леннон?.. Нет, Христос! (6)
Подплыл я ближе и, клянусь,
Явился рядом Иисус!
Спросил я у Святого Сына:
"Ответь! В чём истина моя?"
Захохотал Святой детина
И покосился на меня:
"Ты хочешь знать моё решенье?
Так, получай его! - апхчих!" -
И весь мой сон одним движеньем
Исус задул, а я в ночи
Проснулся. Что ж... Наверно, рано
Мне быть пророком из Корана(7),
И под смаковницей не мне
Грустить о мире и войне(8)...


 



примечания: (3) - ...имеется ввиду полуостров Кольский.
 (4) - ...телефонный автомат (англ.)
 (5) - ... народное обыгрывание слова "мошкара".
 (6) - ... когда-то Джон Леннон заменял мне Христа.
 (7) - ... имеется ввиду Магомет.
 (8) - ... имеется ввиду Будда.





 Т Р Е Т Ь Я Г Л А В А.


 1


Чую уж, ты, читатель, заснул
на белых перинах, устланных ямбами.
Дай-ка, тебя я опять повстряхну,
реки равнинные вымощу дамбами
и с корабля современности(9)
скину остатки несвоевременности!


Выпали все февраля сосульки
не на головы... да и не прохожих.
Март, кашей речною булькнув,
в бреговые ударил рожи.
Позже
голою грудью билась
к оврагам девчонка Земля.
В тело моё врубилось
волнение кобеля...
Юбочки, ножки в тайне капрона,
глазки-ласки, таящие стоны,
губы помадной немоты,
кудри, духи a la france...
Девочкам этой породы -
раскладывать пасианс,
нюхать цветы и читать мадригалы(10)...
У самого, признаюсь, любопытство вставало.
Но лишь касался я туч,
вновь будоражило
на мгновение!
Словно правильный ключ
для замочной скважины,
так для Лены - я!..
Правда, одну из таких историй
о весенних моих похождениях,
о скипидаре во снах-откровениях
грех мне не рассказать вам.


 2

 Вскоре,
после зимних видений
в ночной пустоте
наступило время
снять юбку иной красоте.
Аккурат
разыгрались к апрелю
на новый лад
мои вешние трели.
" Тычинки! Пыльцуйте же пестики!" -
слышался зов пернатых.
Кто же готов поставить крестики
на этих прoстых пастулатах?!..
Душу мою продезодарантили
глазки, кудряжки, ножки, талия:
девочка в ярко-помадной мантии -
имя её не меняю - Таня.
Чудная киска,
чуть-чуть феминистка,
в каждом движеньи ужимка, по писку
моды блестяще раздета,
в ряд ухажёров отпетых
переманила
меня
сахарной силой,
в шутку любя...
"Здравствуй!" - кричал я и взглядом-огнём
терялся
в шёлковых ягодицах...
Таней я был отравлён...
Только боялся:
что-то она не снится...
Ни одного, понимаете, сна!
Видно, была весна...
Я же писал,
пел, рисовал...
Я очумел -
не спал, не ел,
С трепетом ей звонил,
ждал каких-то взаимностей,
чушь о "небесной любви" говорил,
лелеял бездумные ревности.
Бывало, она мне читала
пламенные свои стихи,
пусть о "персиках да о бананах",
но чем-то похожие на мои...
Пел мой клавир равнодушьям друзей
о какой-то там революции...
В тихий причал деревеньки моей
бился стихов сластолюбца
смелый ручей!
Как-то раз попытался вспомнить о Лене я.
Вспомнил.
Сразу накрапал стихотворение.
"Люблю ль я тебя?" называлось:
красиво,
игриво,
фальшиво
мне улыбалось.
Забраковал...
Вновь перекинулся в сладкие гимны.
В тех же унюхал осадок противный.
Дух плотоядных песен
у струн моих
слово вырезал.
Из этого липкого месива -
думал я -
никогда не вылезу.
Всё издыхало -
тлело - гнило
и продолжало гнить.
Таня играла,
и не любила.
и не хотела любить!
Звонил, приезжал и в желанной улыбке
что-то искал... словом, дурак!
Морские глазницы жеманной рыбки
не двигались, ровным счётом, никак!
Видиле ти(11), приятно иметь
в куче "рабов" одного поэта,
который умеет красиво петь
про это, про то... и ещё раз про это!..
Я понял:
нету пути.
Лишь вони
туман впереди...
Назад оглянуться
мешала плоть,
заплывшая страстью.
Мне бы вернуться...
спросить бы, хоть,
у Бога, как чёртовы срезать сласти!
Убежать и за елями скрыться
в детства дремучий лес!
Да не даёт, наотрез,
странное любопытство!
Человек - весь мир...
Только ширше и краше!
Оттого кучи лир
в нём сливаются в кашель!
Оттого и я
Лену видел в Тане,
и любовь моя
поменяла названье.


 3

Не был весною ещё досказан
апрель, но листву ветерком
по-майски ласкали ночки.
Дюжину чёрного сумрака-кваса
жажды весенней глотком
в небе слакали звёзды-роточки
и убежали на лунное судно...
Из этих ночей безрассудных
помню я очень и очень
только одну
и посвятить ей не премину
ландшафты шероховатых строчек.


 4

... уснул, как всегда,
вспоминая безликий образ -
терзала она,
мой двигатель, мой же и тормоз.
Чудак,
всё в памяти перепутал
и провалился...
Да так,
что даже, как-будто,
в кроватной нутри очутился.
Секунда!
Раз.
Два!..
Вроде, проснулся...
Вроде, открыл глаза -
оглянулся
на стрелку: часа четыре...
Только... я не в своей квартире!..
И на тебе чудо:
из ниоткуда
тёплого снега
густой туман
поднимается в комнате, светом облитой.
Вижу я человека
стан
там,
у двери полуоткрытой.
Подлетаю ближе: девичья грудь,
волосы солнцем до ног расстаяли.
А в глаза мои плавится муть,
и не вижу лица, хоть убей, в тумане я.
Попытался коснуться - пусто!..
Никого... только солнечный сгусток
запаха,
странно до боли приятного...
В лапах его
опьянел вдруг невероятно я...
Слышал лишь: билась мелодия светлая в нос:
"Ангел спасёт тебя, коли избавишь от Чёрта!"
Знал я, что это был запах июньских роз...
Только... какого чудесного сорта?!
Язык же ретивый
давно отвечал без меня:
"Нептуновы дайте мне вилы,
лихого пегаса-коня!"
Нежно нюхнув на прощание
девицу-запах,
помню, что-то пообещал ей
и горько заплакал...
Снова обмер и через минуту
очнулся уже обутым
в стремя.
Вцепившись в лохматое темя
коня,
мчался верхом
я
за Чёртом-грехом.
Нептуновы вилы в руках серебрились.
Снова от леса освободились
поляны, нагие в Луне,
и на затылке-холме
вспомнил я старый пустырь.
Только пропал монастырь -
вырос злодеем
стальной стадион.
В тот колизей и
умчал меня сон...
Вышел на ринг в нескончаемом вопле.
Вилищи вмиг обернулись перчатками.
Страха комок раскатило на горле.
Вижу: выходит с башкою-рогаткою
в шёлке томатном
Чёрт косоглазый,
да адским ладаном
несёт от заразы.
Оба молча разделись,
судьёй да публикой подгоняемые.
Вижу: у Беса зарделись
буханки мускулов нескончаемые.
Ни хрена себе, с кем буду драться
за Ангела да за мечту свою!
Надо мне было тренироваться!
А теперь, вот, здесь дураком стою!..
Раунд первый.
Забегали нервы.
С правой да крюком
лупит Чертюга...
У моей же ударной левой
вовсе отнялись руки!..
Раз... или два побывал в нок-дауне,
ещё один прекратили гонгом.
Что ж буду делать я в следующем раунде
с этим рогатым кинконгом?!
В перерыве на ринг
влетели крылатые
детки, от голода вспухлые.
Тут и вовсе поник:
с такими-то секундантами
точно и быстро рухну я.
Глазом разбитым повёл вокруг.
Вижу: стоит на трибуне клетка.
Дразнят в ней тыщи зубастых рук
такого же райского пухлого детку.
Живо кого-то он мне напомнил -
бедный от страха аж взмок...
Не доглядел я, оглушенный воплем:
снова раздался гонг.
Вышел на ринг
чуть потрезвее:
не за себя одного стою.
Чёрт мигом сник,
а я матерею -
нет, да и левой козла подловлю.
Но и он, хитрюга,
уворачивается,
вяжет руки,
по углам маячится.
Пару раз пропустил от атлета и я...
Только в раунде этом была ничья!
Снова в угол зашёл,
святою водой обливаемый.
Снова глазом нашёл
на трибунах в рогатой стае я
золочёную, тесную клетку...
Что за чёрт! - вместо райского детки,
слезами умытая девочка...
белокурая!.. кареглазая!..
Господи!.. Это же Леночка!!!
Если б увидел я сразу, а?!
Лоб закипел недюжиной злостию,
руки обжёг комок чугуна -
ух, сейчас посчитаем кости мы
у рогатого ****уна!
 Раунд третий.
"Ну, рожа! Приветик!" -
впялил Чёрту я прямо в глаз.
А потом ещё, а потом ещё раз!..
Не успел он мне даже ответить...
Бью по чайнику(12) всё да в дыхалку -
бегал паинькой Чёрт, кровью харкал...
Вижу: руки мои - две сваищи,
а на икрах пружины вечныя.
Слышу: в зале орут: "Поддай ещё!"
и стреляю прямым-картечью я!
Вот, ужалил: Чертина в нок-дауне.
Отлежался.
На "шесть" поднялся.
Кажется, в третьем, решающем раунде
мой "бенефис" уже состоялся!
В голове же мелькает Лена!
В голове же застряли слёзы!
И натянуты мои вены!
И шипами стреляют розы!
По канатам шугаю Дьявола!
А судья за нами гоняется!
Я по Чёрту левой да правою -
он же вовсе на воздух кидается!
Наконец-то, упал,
вцеловался в ковёр!
"Восемь!.. Девять!.. Аут!!!" -
взорвался хор.
Дьяволину судья на плечи взвалил
и поединок остановил.
Только тогда я очнулся
от гнева,
в зал оглянулся,
а там, будто с неба,
вместо зубастых и волосатых,
рои слетелись деток крылатых.
Клетка-тюрьма
утонула
в сирени.
Вижу: она
распахнула
двери
и мчит златокурой стихией!
Леночка! Мы победили!
Вновь, как однажды,
я к ней прижимался,
и запах июньских роз
бойко-отважной
весною въедался
в мой буреломный нос!
А руки, две прежде огромные сваи,
с пружинами ног захирели, и
снова я стал тонкожилым Ваней,
которого знать честь имели вы!..
Вот и конец! Так, пойдём же домой,
выпьем чайку немного!
Только, гляди! - Кто же это такой
загородил дорогу?!
Противу нас, разодет кавалером,
Дьявол стоял без единой вмятины,
пиво
лениво лакал из фужера
да заедал резиной жевательной...
Места
на арене
были пусты -
остались
три тени -
Дьявол и мы.
"Как же так?!.. Миг назад он лежал в бессилии!" -
думать пытался я. Лена крестилась.
Но лишь заметив глаза бесиные,
понял: что-то в нём изменилось.
Сам же Чертина, как мог,
наш страх
уловил
и в тишину монолог
свой махом
впустил:
- Что ж вы боитесь земного козла отпущения,
вами придуманного для морального облегчения?
вами же обозначенного
козлородным злодеем?!
Однако,
сам оттого чуть не плачу я,
только не смею
заплакать!..
Ну а ты, паренёк, чего загрустил?
Словно... куда провалился?!
Ты же меня, брат, победил!
Я же в тебе победился!
Правда, дружище, думать не смей,
что выдрал злодея всевластного!
Да. Ты убил... и убил ужасное...
Только в самой нутри своей!..
Мы с божествами - великая община.
Лазим на Землю по судьбам закрученным.
Часто рыдаем, нередко хохочем мы:
смотрите в небо, молитвы учите,
ждёте, когда прилетит звездолёт...
Ну же вас - к чёрту, никчёмный народ!!!
Ой... Что-то опять заговариваюсь!
Нету, друзья, совершенно времени!
Жду я вопросов от вас и отчаливаюсь!
У меня эдаких выше темени!..
Чёрт недовольно
отмерял
свой рост.
Я же невольно
отклеил
вопрос:
- Дьявол! Ответь, наконец, мне и Лене,
кто же здесь сник на ревущей арене?..
Что это значит - "в самой нутри"?!
- А ты в глаза мои посмотри!
Чёрт подошёл к нам поближе.
- Видишь?!
- Пока что... не вижу...
Я пригляделся, как только мог.
Вижу - не Дьявол это, а Бог!!!
Вклинился нос острой гипотенузой
между глазами Христа Иисуса!
Чуть я не обмер... и от восторга
так разрыдался, что Чёрта расстрогал.
Дьявол-Христос(13)
потрепал по плечу
и произнёс:
"Будь здоров!.. Я лечу!"


 5

...дальше мы пели
и прыгали с Леной
с белых качелей
в свежее сено...



примечания: (9) - ... намёк на В. Маяковского.
 (10) - ...эдакие стишки и сейчас в моде.
  (11)- ... зачастую произносят именно так.
(12)- ... голова( просто народное выражение).
(13)- ... вы уж извините, и Дьявол, и Христос у меня скорее комические, чем космические.






 Ч Е Т В Ё Р Т А Я Г Л А В А
 

 Смешение везде и всюду...


 1


Завтрак кипел на воскресном столе.
Мутно глядел я в молочное кофе:
из небывало-великих снов не
так уж и было охота сюда возвращаться мне.
Снова в груди завивало
солнечных запахов локоны,
и на глаза выливало
луч, в покаяньях сотканный.
Вновь не спеша
я летел
за кордон,
только в ушах
загудел
телефон.
Подошёл.
Взял лениво трубку.
Кинул "да" в телефонную рубку,
надоевшую школьной мазолью:
"Как ты, Ванечка, сдал историю?"
В трубке этой обычно звучали
все, кому языки докучали -
от приятелей до "полисменов".
Но давно здесь не пела...
"Лена?!.."
Влился в уши мои
звонкий, ручьёвый голос!
Будто чем-то придушенный,
в радость свою перевёл я весёлость!
Словом... зашкалило!..
Будто во сне,
"Кто это? Ваня?!.."
звенело в моей голове!
Всё, что было потом,
уложил я на две страницы,
но как вспомню о том -
нет! Словами такое не говорится.
Лучше я смолчу
и расставлю пустые точки
и сожгу свечу
над "случайно" забытыми строчками(14).




Через неделю ровно,
в семь,
на вокзале
быть у второй платформы
Лене
пообещал я,
трубку поцеловал и повесил,
и обо всём догадался:
счастья глоток отменялся
и убегал по рельсам...
Горьким огнём улыбалась слеза...
Сел я за стол и написал:
"Неделя"


Светлая дева
лучистого молока моих снов
стала мне небом
на штукатуренном потолке,
стала мне хлебом,
вместо горелых кусков.
Имя её, вам известное, - Лена -
сжал я слезою его в руке...
Осталось лишь дописать,
как на подножке поезда
буду я целовать
ноги своей мечте и совести!..


 2

...кто-то страстно уткнулся в перины.
Кто-то радостно шёл на работу,
чтобы вечером выпить пива...
На дворе стояла суббота.
Я же в тревоге по окнам слонялся,
думать не думал - топил мечтанья,
а позвонить всё никак не решался...
Мне же вдруг позвонила... Таня.
Вновь к телефону метнулся несмело:
снова ручьями в груди моей пело.
...из телефона осипший фальцет:
"Хэллоу! Это Ваня?.. Привет!"
Не помню, о чём мы болтали,
и вспомню теперь едва ли.
Какие-то дни рождения,
суицидные настроения,
феминисткие постулаты
от намазанных да "усатых"
красавиц...
"Когда же в покое оставит?!" -
подумал
и, наконец, разозлившись,
на крюк спусковой поставил
трубку,
даже не извинившись.
Залпом ответ мой
конечный
убил
Таню в дельтах
сердечных
жил!
С какого же хрена?!..
До этого мне сейчас?!
В груди моей Лена
и лета последний час!


 4

И снова погасли свечи.
И люди заснули, и боги.
На небе вечный занялся вечер.
Во мне же занялись тревоги -
не дали в кровать провалиться,
и до утра я сигал сумасшедшей птицей...
То мне казалось, что лампа не лампа,
а врач, "горлоухий" лор,
и пол превращался в газон "Ноу-Кампа"(15),
а Леночка - в фа мажор...
Вдруг сел на диван,
и на грифе гитары
отметилась ми бемоль.
То значит Иван...
и мы с Леной напару
прыгнули прямо в соль!
Соль завелась электричкой стоногой -
та обрела две колонны.
Вдарил я в угол и понял, как много
значит для нас "чемпионы"!..
Где-то, примерно, в часа четыре
сон, мой фантаст, обленился.
Я оказался в своей квартире
и впредь на диван не садился...
Дальше обвал...
...застучали колёса...
С Леною обнимались...
Май провожал,
ударяясь в слёзы...
Кажется, мы расставались...
Толпы народу,
прощаний,
прощений...
сбивчивый ритм чемоданов...
Так начиналось моё воскресенье
утром немного странным:
сначала проснулся во сне.
Подошёл к окну.
Увидел в окне
резкий солнечный свет...
А потом, уже наяву,
узнал, что солнца простыл и след.
Закричал: "Нет!"
Но утро опять наступило...
Тихий деревни причал
ветром сквозным рубило.
И я уже не кричал.
С утра лишь кидался
в ознобе
на всё и на вся...
даже на пианино.
Бывало, срывался:
"Жаль, я не кобель!"
Да кобель, друзья,
вовсе не мужчина!
Подумать пытался,
как буду без Лены.
Итог получался:
режь себе вены!
Крутило,
вздрючивало,
било в пятки,
в груди
отсучивало
без остатка
слёзы: тех не осталось вовсе. И
май
невзначай
проиграл осени...
Час...
Два...
Три...
Двадцать минут!..
Тридцать минут!..
Ну ты же на них посмотри!
Как эти стрелки, к чёрту, бегут?!
Бегал и я взад-вперёд
по квартире
за мыслью о Лене...
Что же во мне не бьёт
по лире
душа, и не рвёт вдохновение?!
Четыре часа... Уже пять!
Снова иду искать.
Гуляю с небритым пуделем.
В небе ищу хоть один василёк.
А в небе тучи готовят орудия -
рок ли судьбы... или просто рок.
Зарницы мигают по синям топким.
Рядом гастроли младой грозы.
Вот, перебором по струнам робким
налаживает она басы.
Сыплет по каплям свои билеты.
Гром объявляет весть.
Но в голове моей мрут концерты...
И на часах ровно шесть!
Забрался домой -
Поел по чуть-чуть...
В голове больной
я уже лечу
на вокзал,
вижу её глаза,
съедаю локоны в поцелуях,
а дальше... думать боюсь...
Бедный желудок урчит и бастует:
снова не ем и злюсь!
Всё... Уже половина седьмого!..
На стрелках ловлю последнее слово:
"Ни пуха тебе, ни пера!"
К дьяволу всё! Мне пора!
Вышел в ознобе на жаркую улицу.
Там теснота: небо синью пудрится.
Воздух остановился -
звенит в хмельной голове.
Гром вдалеке почудился,
или... он вовсе во мне!..
Опять, как назло, ни души.
Лишь я да каменные мужи
под небом,
наполненным гневом...
Успеть бы скорей на столичный(16) вокзал!
Вот, уже поворот налево...
И вижу: знакомый кирпичный амбал
голосом из ниоткуда
с лёгкой простудой
вещает, кому, куда и зачем...
Только мне не поможет ничем!..
Здесь даже в бурю ты не одинок.
Льётся людей беспокойный сок
по лестницам гулким,
в кафе, к автоматам,
в кассы-шкатулки...
ещё куда-то...
Смотрю: и гроза
о себе напомнила -
к нам на вокзал
отпустила молнию
погулять
До семи ровно пять...
Бегаю волком в ознобе.
Где же она?! Мне б её увидать
в этом людском затопе!..
- Глянь-ка! Там не твоя ли стоит?
- Нет! Я же знаю Лену!
- А эта?! - волнение мне говорит.
По пачке(17) б его поленом!..
Боже! Где эти ржаные локоны?!..
Будто попал на Луну!
Вновь "светомузыка" пляшет за окнами:
гром объявил войну!
Снова метнул,
снова врубил
и заметал по стенам!
С глаз пелену
каплями сбил!
Я на перроне увидел Лену...
Стояла, святая,
в волненьи сжимая
две маленьких, розовых сумки.
Тут и родни
рядом не намечалось!
А я, ничего не соображая,
по лестницам кинулся гулким,
будто какие
затеял шалости!..
"Боже!.. Ты здесь?!" -
дождь в глаза её брызнул.
"Где ж ещё есть!" -
я от радости прыснул...
Оба смеялись
под нудные стуки...
Пять оставалось
минут до разлуки.
В небе линял тучевой богатырь...
Скоро родня
на перронный "пустырь"
выкатила. Я вгляделся уныло:
четверо - дядя, жена и два сына.
Оба - "матрёны"
пузатые,
с самых пелёнок
усатые,
важно ведомые хряком-отцом
с носом, расплавившим всё лицо.
Рядом жена
семенила слабо.
Ух, сложена!
a la "русская баба"!
Тут же заполнил перрон
суетной чемоданный народ.
Знаете? - только он
не страшится таких погод...
Он да мы,
осколки Луны...
Лену отторгнув с невольною лаской,
на расстоянии безопасном
встал я. Однако родня увидала -
Ваньку-плебея во мне угадала.
- Ишь, ты! Нашёл! Ну, здорово, парень!
В гости невесту твою забираем.
Вот, щас билеты
с женой покупали.
- Здрасьте... А дед?..
- Ой, браток! Старики захворали!..
Господисусе!..
Что за дубак(18)!
Ты чё припёрся?
Уж-то дурак?
Нынче погода - дома сиди!
Ты по вокзалам ходить
вздумал!..
Я про себя засмеялся:
умным
на этот раз оказался.
На Лене же вовсе
смыло
лицо -
кудрявая осень
простилась
с кольцом
лета
наших невинных качелей.
Было ли это
на самом деле?!..
Не знаю...
- Ну, шо ж! Проводи подружку! -
выпалил дядька. Жена оскалилась.
- Надо купить, Маня, детям игрушки...
Знаем ведь - сильно те Ленка понравилась...
- Больше!.. Мы любим друг друга! Не скрою! -
я встрепенулся. Лена глаза подняла.
- Ладно. Любовь - это дело святое.
Шо за дела!
Нам-то какая забота!
Сгинем на пару минут...
Поезда не работа -
в лес не убегут!..
Дядька, лукаво
мне подмигнув
и под рукав
остальных завернув,
направился хитро в ближайший ларёк.
Вот тебе и родня, Ванёк!..
Повернулся я к Лене отчаянно,
а у милой глаза рассыпаются...
Удивлённая, необычайная
в свете молний моя красавица!
Мы обнялись, и больше ни слова...
Так стояли на бледном перроне.
И казалось, пути иного
больше нет в этом "медном" звоне
вокзальных путей...
Май, гривастый злодей,
поливал, упиваясь громом...
Нет! Неужто пути иного
не найду, и умрёт этот день,
досказав нам последнее жалкое слово?!
Лена!
Слышишь?!
Я не могу без тебя!..
Не уйду! Побегу по шпалам!..
Или... вовсе... давай с вокзала...
Хоть ко мне... хоть куда!..
Хоть в лес!!!
Поздно...
Кончилось время чудес.
И снова любовь - жестокая кара
для правой доли земного шара.

Миг!
На вокзале забили колёса...
Поезд подъехал вяло.
В небе гудело, бросало в слёзы,
молниями кривляло...
Толпы народу, прощений,
прощаний
и чемоданов стук...
Так начинаются расставанья,
роженицы разлук.
Поезд гудел, и гроза подпевала.
Только народу и этого мало!
Смехи и плачи
наш сон заглушили.
Как же иначе?!
Вокзал не пустыня!..
"Ну, всё, мои други! -
отрезал дядька -
Закончилось время любить!..
И сам я те муки
последних объятий
знавал... Что греха таить!
И сам так прощался...
Ух, больно мне было, ух боязно!
Да ладно... Жене обещался
не говорить... Эх! Спрыгнул тогда б я с поезда,
было бы всё хорошо.
Только... поезд ушёл..."
Я обомлел
да не успел
удивиться -
поезд вгремел,
скрежет надел
на лица.
"Так! Проходите!.. А вы обилечены?" -
слышался глас контролёрный.
- Ты не грусти, друг! До скорой встречи! -
выпалил дядька проворный.
- Ленка! Ну, лезь!
Не посей босоножку!
- Можно мне здесь...
хоть на этой подножке...
- С Ванькой опять?!
Ну, а Вы, проводник, разрешаете?
- Нам суждено разрешать.
Ладно уж. Стойте, пока, сами знаете,
наш "червячок" не разгонится. -
срезала баба, взмыленная бессонницей.
... правда, у нас в России
каждая баба - женщина:
пусть и житуха, и ноги босые,
с помадой до смерти повенчана!..
- Что же!.. Дерзайте, друзья!
Мы места занимаем.
Только ты, Ленка, смотри - не слети! -
снова шальной обезьяной
дядька слукавил
( Надо ему к Дубовицкой(19) идти!).
Лена склонилась... Глаза её красные
я целовал, задыхаясь...
Вспухшая, бледная и прекрасная,
вдруг не заплакать стараясь,
руку мою иступлённо сжимала...
Время бежало, бежало, бежало.
Поезд покашлял,
прочистил горло,
вяло побрёл по рельсам
и к опоздавшим,
смешным и проворным,
жалостлив был донельзя.
...Осталось лишь досказать,
как на подножке поезда
буду я целовать
ноги своей мечте и совести...
И побегу!
И отпущу, словно голубя снежного,
всё, без чего не могу,
всё, что осталось в душе моей нежного.
грешного...
Вновь посмотрел я на Лену, на небо.
Поезд пошёл быстрей.
Вдруг барабан грозовой свирепо
грянул в груди моей!
Где-то внутри разбудил он вечное,
дикое, быстрое, как мгновение,
и на уста мои зло и беспечно
дерзкое выкатило вдохновение!
"Прыгай!!! -
и гром окатил Лену жаром -
Прыгай же! Леночка! Всё остальное даром!"
А у бедной с волненья к подножке,
как магнитом, приклеило босоножки!
Иступлённая, бледная, не решается
и слезами в ответ наливается.
Только поезд уже набирает ход,
и гроза распугала народ!
Вновь вгремела -
пронзила стрелою вокзал!
Вдруг у Лены
огни загорелись в глазах!
Краска брызнула в кожу,
зажгла лицо!
"Прыгай, мать твою! Боже!
В конце концов!!!" -
я спотыкаясь бежал за вагоном...
Лена, решаясь...
вдруг над перроном
вспорхнула!
Миг!
И платье взвил её грозы огромный вихрь!
Раз!
Два!
И вот, она
уже в объятиях моих!
Упали счастьем одуревшим
В сырой разлуженный асфальт,
А поезд, будто осмелевший,
Забил в разбуженную сталь
И усвистал сороконожкой
К мурманским ледовитым дням
(Гляди-ка! - я неосторожно
Опять перескочил на ямб!).
А в это время (как в романах!)
На небе гром замедлил шаг
И щедро вынул из кармана
Семилучистый мутный флаг!..


  5

Мы шли... мы шли куда попало...
И тень от скверов нас скрывала,
Туша волнения огонь.
И яблонева благовонь
Вручала нам chanel(20) природы.
И, задыхаясь от свободы,
С кремля, как с Эйфелевой пики,
Под небом ясным и великим
В заката позднего лучах
Мы видели наш алый город
Среди аллей зелёных бород
В кирпичной ризе и в свечах
Неона. А на тротуарах
Цвели, как мы, святые пары
И обнимаясь шли к реке,
А там, качаясь налегке,
Шли катеры. Спустившись вниз,
Мы продолжали свой круиз.
У Батюшкова(21) пели хором,
У "Якоря"(22) глотали квас
И в доме некого Актёра(23)
Синкопой отбивали джаз…
 

2000-2002






примечания: (14) - ...раньше на месте пустых точек был слащавый диалог.

(15) - ... футбольный стадион в г. Барселона(Испания).
(16) - ... как синоним к слову "столикий".
(17) - ... лицо ( просто народное выражение).
(18) - ... холод ( просто народное выражение).
(19) - ... Регина Дубовицкая, несменная ведущая юмористической передачи "Аншлаг".
(20) - ... марка французских духов.
(21) - ... имеется ввиду памятник знаменитому коню с поэтом Батюшковым.
(22) - ... имеется ввиду летнее кафе у ресторана "Золотой якорь".
(23) - ... имеется ввиду "Дом Актёра" ( точнее, его подвал).