Русский язык как русская идея.
Русский язык и связанная с ним русская психика и психология претерпели, как никакой другой язык, несомненные катаклизмы. Революция 17-го года ввела свои запреты и ограничения, которые коснулись прежде всего идеальной, «идеалистической» части языка, изъяв практически из обихода высокий слог церковно-славянской лексики и всю связанную с православной духовностью литературу. Но революцию делали партийные интеллигенты, которые не посмели отказаться от русской идеи, сузив ее толкование до простейшего народолюбия. Материализм советской мысли не мог продержаться долго, ибо по сути своей противоречил самой идее народного блага, ибо это благо включало в себя свободу речевых возможностей, не просто свободы слова, но свободы слова мыслящего и слова верующего.
Семен Франк в «Вехах» (1909) о заблуждениях интеллигенции, толкавших ее к революции, еще не понятно, к какой, писал так: «…душа социализма есть идеал распределения, и его конечное стремление действительно сводится к тому, чтобы отнять блага у одних и отдать их другим. Моральный пафос социализма сосредоточен на идее распределительной справедливости и исчерпывается ею; и эта мораль тоже имеет свои корни в механико-рационалистической теории счастья, в убеждении, что счастья не нужно вообще созидать, а можно просто взять или отобрать их у тех, кто незаконно овладел ими в свою пользу.» И далее он почти повторяет подобную же мысль Бердяева: «Производство благ во всех областях жизни ценится ниже, чем их распределение; интеллигенция почти также мало, как о производстве материальном, заботится о производстве духовном, о накоплении идеальных ценностей; развитие науки, литературы, искусства и вообще культуры ей гораздо менее дорого, чем распределение уже готовых, созданных благ среди массы.» И наконец, последнее: «…почетное имя культурного деятеля заслуживает у нас не тот, кто творит культуру – ученый, художник, изобретатель, философ, – а тот, кто раздает массе по кусочкам плоды чужого творчества…» («Вехи», Москва, 1909, стр. 198-199) И вот сегодня тон задают не создатели слова – писатели и ученые, а свободные журналисты, издатели, рассчитывающее не на культурное творчество, а на прибыль от облегченного слова. «Мы замолвим за вас словечко“ – утешает нас радио «Эхо Москвы». Оно же последовательно уводит нас от изначального Слова: «…затем слово получило свою цену.»
С.Франк называет «моральным грехом» подобное состояние умов, а это выработало соответствующий язык тунеядского существования, который снова возродился с новой силой, уже не скрывая своей тунеядской сущности именно в наше время, то есть время вторичного распределительного переворота.
Страх производства духовного и погубил советскую систему. Это был крах языка. Языку тоже нужны подвиги. Когда надо было совершить материальный подвиг, советская власть находила силы, так был осуществлен атомный проект, а вслед за ним и космический проект. Особенно последний выдвинул русский этнос на новую историческую платформу и вызвал вспышку интереса к русскому языку во всем мире. Но совершить прорыв в сфере, связанной с духовной деятельностью испугались: испугались развития информационных технологий. Если бы в 60-годы вложили финансовые и умственные ресурсы в разработку вычислительной техники и программирования, то сейчас бы у нас были свои Биллы Гейтсы, программы бы создавались на основе русского языка – и сам русский язык был бы источником капитала, причем в отличие от нефти и газа, достаточно длительным, если не вообще неиссякаемым источником. Но что упущено, то упущено. Приходится учить английский, но, к сожалению, не в культурной, а в технологической его функции.
В какой степени русский язык обеспечивает существование и процветание русского народа? Видимо, в гораздо меньшей степени, нежели в классический 19 век, и даже нежели в противоречивую советскую эпоху.
Как расценивали русский язык его лучшие носители в 19 веке, можно узнать из рассуждений Ф.Буслаева о – доисторическом – его существовании: «В самую раннюю эпоху своего бытия народ имел уже все главные нравственные основы своей национальности в языке и мифологии, которые состоят в теснейшей связи с поэзией, правом, с обычаями и нравами…
Слово есть главное и самое естественное орудие предания. К нему, как средоточию, сходятся все линии родной старины, все великое и святое, все чем крепится нравственная жизнь народа.» У Ф.Буслаева нет сомнения, что в самом русском языке воплощено единство слова и дела, будь то «умное делание» или материальное производство. На такой речевой практике стояло народное хозяйство, народ получал свою историю, то есть – длился во времени. Буслаев утверждает: «Эта цельность духовной жизни, отразившаяся в слове, всего нагляднее определяется и объясняется самим языком; потому что в нем одними и теми же словами выражаются понятия: говорить и думать, говорить и делать; делать, петь и чародействовать; говорить и судить, рядить… …говорить, видеть и знать; говорить и ведать, решать, управлять.» (Исторические очерки, т. 1, стр. 1-10) Полагается, что мысль, слово и дело существуют практически нераздельно. Жизнь еще не загромождена знаками. Сейчас же у нас не говорят, а «озвучивают», причем даже цифры, недавно с ужасом прочитал в «Независимой газете»: «сам президент Путин запросто озвучил цифру в 12 млрд. долларов…»
Многим покажутся наивными дальнейшие рассуждения Буслаева: «По мере образования, народ все более нарушает нераздельное сочетание слова с мыслью, становится выше слова, употребляет его только как орудие для передачи мысли и часто придает ему иное значение, не столько соответствующее грамматическому его корню, сколько степени умственного и нравственного образования своего».
Говорилось это около полутораста лет назад, многое терялось и приобреталось языком нашим, однако сегодня степень умственного, а тем более нравственного образования нашего вряд ли выше.
Сегодня о «цельности духовной жизни» вряд ли стоит говорить, мы имеем эпоху разлада, эпоху разномыслия и разночтения. Язык «поплыл» весьма в сторону неопределенности выражения. Возникли политические партии, особенностью которых является до сих пор неясность вектора их интересов, кроме обращенных на свои собственные. Упомянутая С.Франком страсть к распределению, а не к творчеству и производству, внесла в язык гомон базара, включая нечленораздельные вопли обделенных и обкраденных и торжественное закулисное молчание новых удачливых владельцев. Те, кто по недоразумению считают себя интеллигенцией, ждут появления некоего среднего класса. Говорят о возможности создания у нас гражданского общества, но не связывают это ни с правом, когда-то в языке крепко связанном с правдой, ни с нравственным образованием.
Одним из примеров здесь может служить попытка ввести в школах курс основ православной культуры. Аргументом против этого введения является представление о многоконфессиональности нашего общества и государства. Не хочу никого обидеть, но с таким успехом можно противиться изучению логики, потому что многие мыслят нелогично.
А уж родную историю зачем изучать, вон, у Америки она лучше, а главное – короче. Тем временем мусульманам никто не мешает в своих школах вводить основы ислама, а буддистам основы буддизма. У иудаистов, если они правоверные, так или иначе, поставлено в этом направлении домашнее воспитание (так же, как и у мусульман).
Посмотрим все-таки на историю русской словесности. Если не говорить о переводной литературе, где представлены некоторые буддийские тексты, есть несколько переводов Корана, то наша классическая литература сочинялась отнюдь не безбожниками, а православными, доля атеистов приходится именно на отринутую нами советскую эпоху. И оригинальные сочинения – Жития святых (агиография), проповеди, а также анонимные духовные стихи, это ведь все наше духовное наследие, и мы не вольны отказываться от него, если хотим оставаться народом. Под народом я понимаю тех, кому на пользу пошло народное образование. Но для этого и образование должно соответствовать культуре, накопленной предыдущими поколениями нашего (и других!) народа.
Язык наш переполнен метафорами, не имеющими толкования. Из античности взяли слово «олигарх», то есть представитель меньшинства в действующей власти. Вот и понимай, то ли это и есть действительная власть, то ли надо верить в то, что олигархи отстранены от власти. «Бизнесмен» долгое время являлся синонимом бандита, тогда как «бандит» было чуть ли не легитимной должностью. Стали положительно восприниматься слова – «вор в законе», нейтрально зазвучало слово «киллер», никто в средствах массмедиа не называет убийцу убийцей. Массовое убийство прикрывается «терактом». Все эти слова проскальзывают сквозь уши равнодушных граждан, никто не назовет душегуба душегубом, злодея злодеем, негодяя негодяем. Мы не заметили, как приспособились к политкорректности в отношении любых злодеяний. Насколько корректней звучит «взяточник» по сравнением с мздоимцем и лихоимцем. Хорошо, еще мошенничество называем мошенничеством, правда наказуемо довольно редко.
Тем временем, когда показывают окровавленные трупы и бесстрастно произносят пустое для русского уха слово «теракт», страшный изобразительный ряд воспринимается как кино, где показывают муляжи. Вторичное изображение встает в ряд с искусством, а ведь еще Аристотель в «Поэтике» определял, что искусно изображенные трупы (правда, животных) вызывают эстетическую реакцию. На таком фоне любимым видом литературы становится детектив, где ожидание убийства есть ожидание привычного, а поиск убийцы – это чисто логическая задача, не требующая сопереживания, а тем более такого старомодного чувства, как милосердие.
Зубоскальные дискуссии в СМИ по поводу естественности русского мата привели бы наших целомудренных классиков в священный ужас. Вошла в обиход своеобразная речь «без штанов», когда никто не стесняется своей голой задницы. Мы стремительно утратили в нашем языке представление о речевом этикете. Проявлять в речи благородство становится неприличным, а неприличие в речи становится литературным фактом. Законом речи становится вполне предупредительная пословица – что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Мат есть изначально заговор от нечистой силы, явление дикое и языческое, употребляя его не к месту, мы уподобляемся сами нечистой силе. Вот и весь сказ. А мы рассуждая – можно или нельзя, обходим собственную речевую оценку мата – сквернословие, а скверна, это то, что оскверняет сказавшего неуместно и оскорбляет и унижает покорно слушающего. Еще смысл мата в отвращении к рождению как таковому. Совсем как в речи Силена, обращенной к царю Мидасу – лучшее для тебя совсем не рождаться! Попробуйте перевести на русский язык речь матерщинника: «Ты что, (половое сношение с твоей матерью!) меня не узнаешь? Да я же, (женщина непотребного поведения!) твой школьный учитель!» И так далее. Это язык общества, где жаждут нерождения и вымирания. На всякий случай для вечно косноязычных кто-то придумал политкорректное – «блин». Кстати, отсюда и соответствующий низовой язык юмора, развлекательная часть нынешнего телевещания. А то и в серьезной, патетической речи слышим такое: «На слово «сука» здесь никто не обижается, это скорей комплимент и знак уважения», - бодро сообщает нам телеведущий о той речевой обстановке, которая царит на так называемом «реалити-шоу», то есть – «все, как в жизни». Поистине, плюй в глаза, от экрана все равно отскакивает.
Вообще многие негативные понятия стали положительными и превосходными, например, «наглость» (особенно этим кичатся кандидаты в звезды и уже ими по не писанному праву назначенные), «агрессивный» (например, «дизайн» в рекламе), «цинизм» (уже без определения – «здоровый»). Или – «прагматик». Когда мы обошлись с Белоруссией «прагматично», мы себя этим словом вполне оправдали, когда же получили «прагматичный» ответ, возмутились. Золотое правило морали не для нас. Мы даже басни не читаем. Кажется, такое состояние общества Ницше называл «ироническим существованием».
О повсеместном внедрении воровского жаргона я уже не говорю, это язык современного предпринимательства, но не творческого, производительного (вспомните Бердяева и Франка!), а опять-таки распределительного. Созидательные устремления на этом языке не выражаются. Не выражаются на нем и судебно-правовые действия. Кто сегодня говорит о судебной риторике? Кто может продемонстрировать убедительную речь, будь то защитник или обвинитель? Если таких речей мы не слышим, значит, решаются дела не по праву, а по мзде. Что же касается речей политиков, то в них уже ценится хотя бы грамотность речи, о ее диалектической направленности на прояснение сути дела надеяться приходится не всегда. А бурные дебаты в думе, когда дума стремительно переходит в действие, минуя речь, достаточно знамениты.
Теперь представим себе русский язык как предмет образования. Многократно уже возмущались деятели культуры сокращением его преподавания в школе. То же касается и литературы. Требуется как раз обратное – язык поставить во главу угла. Русский язык должен быть и в учебниках физики, химии, ботаники - представлен в своем образцовом виде. То же следует сказать и о предмете литературы, ее следует изучать в образцах, а не в исторически представленных артефактах. Например, скудно представлена поэзия, ибо нет представления об образцовых текстах. Зато причисляют к литературе рок-поэзию, язык которой вряд ли отличается особой поэтической грамотностью. К тому же молодым людям этого языка не избежать, это в какой-то мере тот же язык улицы, дискотеки, на нем скорее «корчатся безъязыкие» (перефразируя Маяковского), чем разговаривают. Или есть такое популярное, как иным кажется, течение – постмодернизм, сам себя определяющий как яд для классики. Надо различать, где литературная пародия, а где пародия на культуру. Необходимо также изучать образцы научной и деловой речи наших ученых и общественных деятелей, таких как Менделеев, Тимирязев, Павлов, Вернадский, Рерих, Розанов, Иван Ильин, Лосев. Хрестоматийная основа образования еще слабо разработана, включая пересмотр литературы советского периода. Как ни печально, но то время дало больше образцов именно изящной словесности, нежели нынешнее. Кроме всего, в своей устной речи учитель должен быть ритором, даже если он преподаватель физкультуры.
Учение о правильной речи, правильном именовании и толковании акад. Ю. В. Рождественский называл этическим центром философии языка. Язык в его верном понимании и применении помогает избежать ошибок как в управлении обществом, так в обхождении с собственной судьбой. У русских (всех, говорящих и думающих по-русски) нет иной объединяющей ценности, кроме русского языка. Язык творит культуру и нравственность, а на них зиждется хозяйство, финансы и производство. Японцы поняли это, сделав основой своего высокотехнологичного бизнеса интеллект и речь, вот и процветают без подножного корма, то есть без полезных ископаемых. Потому для нас русский язык и должен стать нашей национальной русской идеей.