Как ни юли, Июль,
на дюжину ночей окрест
чудит самум, и окна занавесил его искристый тальк.
Я, горе-казначей годины,
зачеркнув всю ересь прочих версий июльского стиха,
задерживаю слух на этой,
оттого ль, что в грохоте рыдвана почтового –
ни крыл стрекозьих, ни, подавно,
моих пернатых слуг.
И потому ли, что,
пускай ничуть не весть,
а приглашенье от кого ни есть, куда-то
на праздник образин, бал нежити, невесть откуда
месяц в ночь мне прочит, –
соглядатай твоих, Июль, забав, –
я подчиняю скрип строки возне колес, телеге заоконной...
Пустынный замер зной, как фармацевт над колбой,
над миром пыль искрит.
Как ни юли, Июль,
о цвете не речем,
но в гамме звука как ты беден!
Не затем ли в разносчики вестей
я, горе-казначей годины,
твой буран избрал, что, незатейлив пускай узор ландо,
однако, не указ тебе ничто –
один лишь розыгрыш, и (шельма!),
взамен письма, увы, приносишь приглашенье..,
добро хоть не на казнь.