За мускулом зрачка...

 

* * *

И Шуберт на воде...
О.М.


И Моцарт чуял зов за рамкою клавира,
и Мандельштам летал над рощею стиха.
За мускулом зрачка - иная данность мира,
доподлинно жива и в паузах тиха.

Нездешний этот луч, небесный бег пунктира,
неуловимо быстр и ласково упрям,
искупит семь грехов скудеющего мира
и хаос освятит и вызлатит бедлам.

Ты прав, что прежде губ - уже родится лепет.
Какой-то новый век задуман впереди.
Мы не посмеем знать, кто наши ноздри лепит,
пока не подан знак -
извне и во плоти...



* * *
М.

Меж милостью и милостыней — зыбкий,
дрянной на вкус и запах воздух дней.
Но я живу теперь твоей улыбкой,
чья слабость и велит мне быть сильней.

Родной детеныш, агнец светло-русый,
наследник мой, загадка ста колен...
Свой век — то злой, то молчаливо-грустный –
я претерплю. Мне ни к чему обмен

пространствами, а также временами.
Добра и дара хватит мне и впредь.
Лишь меж землей и небом, лишь меж нами
прошу тебя: не торопись взрослеть!



Шмель


Не мешайте летать шмелю.
Я чреватость его люблю.
Он летает не по закону —
по наитию и во хмелю.

Под порогом, меж кирпичей,
в халабуде садовой ничьей
(ибо я там раз в год бываю)
он живет без всяких ключей.

Не мешайте любить шмелю.
Что за дело жучью-жулью,
с Баттерфляй ли толстяк флиртует,
с китаянкой ли Шао Лю?

Бочковатость его легка.
Шкура тигра — его бока.
Хоботок достает до донца,
до нежнейших глубин цветка.

Не мешайте гудеть шмелю.
Брат альтисту и скрипалю,
на медовой блюзовой ноте
чертит плавную он петлю.

И не я ему пел мадригал.
Лишь в апреле, когда он взлетал,
говорил я: «Сенсей, за зиму
ученик твой взрослее стал...»