"То, что я исторгла из себя,
было моей верой".
А. Жулавский. "Одержимая".
Когда, охвачен сплином, ты лежишь,
Перебирая струны мандолины,
И в потолок бессмысленно глядишь,
Стараясь в трещинах угадывать картины,
Не мучай струн – для грусти нет причины.
Свой праздный ум гламуром позабавь,
Займи его игрой для посвященных:
Ну например, кощунственно представь
Каренину. Без платья. В панталонах.
(Широких, в сборочку, на бедрах приспущённых.)
Вот с Вронским в поезде знакомится она.
Флиртует с ним, а он флиртует с ней.
Они не замечают, что она обнажена,
Ведь это плод фантазии твоей,
А значит – прочь стесненье, будь смелей!
Вот эпизод другой: торс выставлен наружу.
Увлекшись, в сладострастном кураже,
Скандалит Анна со своим несчастным мужем,
А он не видит, что супруга неглиже.
(То видишь только ты, я говорил уже.)
Грудь вялая, с узором синих веток,
Трясется кнопками скукуженных сосков,
А на спине следы глубоких меток
От снятого корсета и шнурков
Остались отпечатком сброшенных оков.
На скачках, в театре, на балу, в столовой
У Анны странный, инфернальный вид.
В нелепых панталонах, полуголой
Она на службе пред иконами стоит,
И климакс линзами в глазах ее горит.
А вот любовнику закатывает сцену:
Власа распущены, как есть, дезабилье,
Снует по комнате, винит его в измене.
(Отметим в скобках, что такое дефиле
Поставить мог лишь современный кутюрье.)
Склоняя Вронского вступить в законный брак,
Попутно пуговки на лифе проверяя,
Она в балетном фуэте вдруг закружилась так,
Что мы, со стороны за Анной наблюдая,
В восторге замерли, вращения считая.
Я вижу, ты повеселел немного
И даже инструмент подале отложил.
Что ж, хватит трещин в потолке для эпилога –
Их будто специально случай прочертил
И он же плесенью, где надо, оттенил.
Чтоб сплин твой окончательно развеять,
Продолжим вязь рисунков толковать.
Ну, например: подмышки Анна бреет,
Или она, пред тем как умирать,
Зануду Левина ведет к себе в кровать.
Теперь не въявь, а тоже понарошку
Представь, что там, у бездны на краю,
Каренина, ее супруг и Вронский
Вдруг изменяют в корне жизнь свою,
Объединившись в шведскую семью.
Судьбу Карениной зеркально отражая,
В углу две линии образовали крест.
То сын Сережа, эстафету принимая,
Подрос и с мамой совершил инцест
(На потолке так много скользких мест).
В другом углу, где сырость проступает,
Пятно являет нам еще один секрет...
Однако хватит – время наступает
Закольцевать классический сюжет
О том, как Анна покидает высший свет.
Вообрази, что перед тем, как лечь на рельсы,
Она под платье не надела панталон.
И вот, хмельные вездессущие путейцы
(Они в то время дружно орошали склон),
Услышав громкий вопль, полезли под вагон.
На насыпь вытянув из-под колес две половинки,
Дивились хамы наготе, разинув рот.
Потом, почесывая пах через ширинку,
Один из них сказал: «Ну, бабы! Во народ!
Уж больно волосаты ноги и живот!..»
О том, что видели, писателю Толстому
Они решили телеграммой сообщить,
Добавить по сто грамм по случаю такому,
А тушку к доктору в санчасть препроводить,
Чтоб зад к спине покойнице пришить.
Смотри: по центру, чуть правее абажура,
Дубовый гроб, толпа, оркестр, цветы.
Свисают ленты на венках, как сигнатура,
Рецептом вечным от житейской суеты,
И даты выбиты на аверсе плиты.
Толстой с Онегиным, Белинский с Честертоном
Скорбят и низкие поклоны бьют,
Бюль-Бюль Оглы с Иосифом Кобзоном
За упокой души вполголоса поют
(А за углом путейцы водку пьют).
Лежит в гробу любви свободной жрица.
Могильной синью тронуты виски.
Вдруг шевельнулись у Карениной ресницы.
Сквозь саван, будто виноградные стручки,
Червями извиваясь, проросли соски.
Восстав из гроба, руки протянула,
Из-под ногтей сочится серый гной,
В конвульсиях дрожит мускулатура,
И взгляд пустых глазниц блуждает над толпой –
Взыскующий, злопамятный, немой.
Шагнула раз-другой и, изогнувши шею,
Взлетела, далеко внизу оставив Летний сад.
В толпе, собой от горя не владея,
Каренин с Вронским, взявшись за руки, стоят
И взглядом Анну провожают в ад...
Прости, мой друг, я напугал тебя немного.
Конец романа можно изменить.
Жива Каренина. Ей оторвало ногу.
Теперь романов Анне не крутить,
Нет денег у нее, чтобы протез купить.
Стоит на паперти за подаянием старуха,
Слюна, пузырясь, изо рта течет,
В лохмотьях, с костылем, всегда под мухой,
Смердит, икает, заживо гниет...
Ну, как тебе подобный поворот?
Зачем, прижавшись к стенке, ты лежишь,
Пытаясь спрятаться за декой мандолины?
Зачем со страхом в потолок глядишь?
Надеюсь, понял ты? Для грусти нет причины –
В извивах трещин так заманчивы картины...
11. 9. 2007