Картинная галерея поэта. Парад метафор

 

Читая том за томом Льва Аксельруда, не перестаём удивляться:
о чем бы он ни писал, в каждом его стихотворении неизменно
присутствует своя изюминка открытия. Многие произведения
тридцати, сорока, а то и пятидесятилетней давности ничуть
не устарели: удивительно свежо звучат и сегодня. Строки поэта,
даже вырванные из контекста (а это, как известно, стихам
противопоказано), продолжают оставаться живыми. Ибо исполнены
такой изобразительной силы, что позволяют говорить об
Л. Аксельруде как о неувядающем художнике слова. Вот лишь
некоторые мазки его вдохновенной кисти, не подвластной годам.


ГОД 1948-й, (АВТОРУ – 15 ЛЕТ).
ИЗ ЦИКЛА «В ДВЕ СТРОКИ. ЭКСПРОМТЫ»


Из ящика поднявшись, кобра
стоит подобьем перископа.

Все ветки облетели, но, будто напоказ,
висят стручки акаций, как профили колбас.

Несу с базара три арбуза.
Какая сладкая обуза!

Ущелье это – как перрон:
гор эшелоны с двух сторон.

Извилиста дорога, как будто за меня
волнуется: из детства гоню вперёд коня.

…..
Год 1950-й. Перед нами – стихотворение, где тонко и точно
выражено в слове душевное состояние подростка, впервые в жизни
покидающего родные пенаты. Полурадости его, полупечали
аккомпанирует мерный перестук вагонных колес: «Так хорошо быть
взрослым! // В окне – леса да пашни. // Всё дальше я от дома! //
Увы, всё дальше, дальше... // Берёзки в чаще хвойной, // гляжу,
играют в прятки, // как грустные сединки // у мамы в тёмной прядке».


ГОД 1954-й. МОНОСТИХИ:


На горле пространства – петля горизонта. Война.

Жрал да пил. В жизни побыл он, как в забегаловке.

Словно в кокон, в себя ухожу. Обернусь ли крылатым?

Не трудовая разве – записная книжка поэта?


ГОДЫ 1957 – 1959:

ОБЛОМАЛИ

Ещё вчера зубов был полон рот.
С улыбкой до ушей подсолнух мой
поднялся над оградой в полный рост
и – поплатился рыжей головой.

Теперь у стебля – сиротливый вид.
Как память – прожелть в зелени травы.
Не видно солнца в небе – день стоит
подсолнухом без головы.


ПУТНИК


В снегу за мной – следов живая очередь.
Свисают с крыши леденцы зимы.
Готов ли, друг, чайком меня попотчевать?
О, пар уюта из дверей избы!


КУКАРЕКУ

«Какая скукота сегодня во дворе:
кур что-то не видать,
лишь воробьишки скопом…»

И молодой петух, взяв чисто ноту «ре»,
сам крыльями себе восторженно похлопал.



1960-е годы. О прирожденно-образном, толщей времени
не замутненном восприятии мира красноречиво свидетельствуют
строки Л. Аксельруда, взятые нами наугад из его цикла стихов
«ОСТАНОВКИ (детская железная дорога)», цикла, равно
интересного как читателям юным, так и нам, взрослым людям:


ПОЛУСТАНОК
ПРЕДГОРНЫЙ

Мимо рельсовых полос
к стебелькам, стоящим в ряд,
квочка, словно тепловоз,
за собой ведёт цыплят.

Вьётся тропка сквозь овсы.
Даль вечерняя тиха.
На закате гор зубцы
алым гребнем петуха.
1969


РЕЧКА НЕПОСЕДА

По другому руслу
в разгаре летних дней
ловко, будто ящерица,
скрывшись меж камней,
убежала речка...
Видишь? Под мостом
старица зелёная –
оторванным хвостом.
1964


РАЗЪЕЗД
РЫБАЦКИЙ

К воде с высоты облаков
лучи протянулись, как лески,
и, словно счастливый улов,
трепещет листва в перелеске.

Эй, солнце! Вот русла изгиб.
Где клёвое место – показывай.
О сколько щекочущих рыб
у тихой речушки за пазухой!
1969


ИЗ ТРЕХСТИШИЙ 1970 – 1995 ГОДОВ: :

* * *
Над автострадой поднят меч дамоклов –
шлагбаум в красных пятнах. Он готов,
всегда готов перерубить движенье.


* * *
Человек прислонился к зеркальной стене
и, похоже, прирос к своему отраженью.
Сиамские близнецы.


* * *
Снег, узрев с высоты своей город святой,
седовласым паломником к тёплым камням
припадает смиренно. И тает в блаженстве.


* * *
Предо мною белеют морские валы,
друг за другом идущие от горизонта.
Их, как титры, читаю.


* * *
Над культяшками бывшей аллеи кружится
гнёзд своих не нашедшая стая грачей.
Небо – в чёрных, кричащих осколках рассвета.



ИЗ ПЯТИСТИШИЙ РАЗНЫХ ЛЕТ:

* * *
Прости, декабрь! Упущенное за год
так яростно пытался наверстать я,
что, кажется, загнал тебя, как лошадь,
и ты сегодня за моим окном
не снег, а пену хлопьями роняешь.


* * *
Подлёдные рыбы, чтоб воздуха свежего
истосковавшимся ртом хватануть,
торопятся к лункам, где ждут их крючки.
Вон сколько любителей подышать
в железном ведре трепыхается!


* * *

Как в маленький концлагерный барак,
набиты в коробок десятки спичек –
худущих, молчаливых, обречённых.
Проходит в напряжённом ожиданье
их жизнь: кто будет следующим взят?


* * *
Февраль – к концу. На стёклах поутру
узором витража синеет наледь:
то ль горы в дымке, то ли волны моря.
Видать, на отпускное лето планы
рисует здесь мечтательный мороз.


* * *
Мост речной – на подъёме.
Его половины
обрели независимость.
Что же с дорогой?
Перерезанным горлом лежит.


* * *

Ледяное молчанье сосулек,
этих слитков вчерашней зимы,
март, весёлый наследник её,
не задумываясь, разменял
на звенящую мелочь капели.


* * *

По скверу, мимо занятых скамей,
бредёт старик – худой, как единица.
Прогуливает собственную тень,
которая то забежит вперёд,
то преданно за ним плетётся сзади.


* * *

«Рождён в неволе», – гордо возвещала
изящная табличка в зоопарке.
Прочтя, взглянул на тигра. Стало грустно:
тенями от железных прутьев клетки
его полоски показались мне.


* * *

Будто выбежав на перемену большую,
окружили меня перед школой дубки.
По стволам их похлопываю ладонью:
как вы, милые, выросли, как возмужали!
Те смущённо листвой шелестят.


* * *

Волны, вечно стремящиеся к земле,
только здесь понимают, что им не прижиться,
не найти себе места на берегу.
Присмирев и вконец обессилев, они
умирать возвращаются в море.


* * *

Теракт на рынке. По частям собрав,
куда-то увезли тела погибших.
Но всё ещё кровавят душу мне
разбросанные взрывом по земле
куски арбузов – алые на чёрном.


* * *

Уйду – и обернётся обелиском
пирамидальный тополь, мной взращённый.
И вы поймёте: белый пух по вёснам –
моя неумирающая нежность
к живому миру, что оставил я.


C сожалением прерываем череду поэтических жемчужин Льва
Аксельруда. Это лишь малая часть того, чем мы хотели бы поделиться
с другими своей радостью как читатели. Ибо в данном случае именно
благодарный читатель берет в каждом из нас верх над холодным
критиком. Мы чувствуем себя детьми, неожиданно попавшими на
праздничный пир. В дополнение не можем не процитировать строки
мастера, которые характеризуют в равной мере книги его самого:
«Передо мной, как скатерть самобранная, // развёрнуты страницы
антологии, // в которой – полной чашей – горечь горькая, //
и соль, и сладость века моего. // О, этот пир горою – пир поэзии!»

Далеко не каждого хорошего поэта, даже классика, с полным
основанием назвали бы мы художником в изначальном смысле этого
понятия. Лев Аксельруд с его необычной поэзией может кому-то
нравиться, не нравиться, но одно в нем очевидно, несомненно,
неопровержимо: он – подлинный художник слова.
Художник с большой буквы.

СТАТЬЯ ЧЕТВЕРТАЯ. Соответствует четвертой главе
послесловия «Лирическая энциклопедия века»
к четырехтомному Собранию сочинений
поэта Льва Аксельруда. Авторы послесловия –
Наталья Ивановская и Иннокентий Ермаков
при участии выдающегося русского ученого,
культуролога, литературоведа, поэта, переводчика,
академика Сергея Аверинцева (1937 – 2004).