И однажды я подумала,
почему я должна говорить, если мне молчится,
Или говорить, когда для меня есть время?
И тогда я решила научится писать красиво так,
Чтобы люди - знакомые и посторонние, пусть даже лениво
Читая, читали меня, а кто-то – чтобы читал между строк.
А вообще, немногие понимали, зачем надо так,
а не обычным способом передавать свои мысли.
А вот затем, что
Друзьям, родным и знакомым проще было говорить самим,
Чем слушать, отчасти в этом была виновата сама
Потому что никогда не говорила конкретно,
Всегда что-то пространное,
А неопределенность бесит – это понятно.
Мне не прощали, если я делала промахи.
Пусть даже крошечные.
Били ногами, кричали до самопроизвольного кровопускания
Из моего тела.
Мне обещали, часто, что там, дальше – будет лучше.
Но вот я приходила туда, и оказывалось, что «лучше»
Похоже на горизонт, то есть его никогда нет на месте,
А если зреть в корень, то нет вовсе.
И вот тогда я научилась плакать так,
Чтобы меня не принимали за гота, эмокида или дебила.
«Хорошая девочка, только скучная», так говорили,
И в целом, я добилась, чего хотела.
А потом были неизлечимые больные,
Идущие за мной, словно преданные щенки.
Однажды я не выдержала и утопила их,
Всех до одного, своих единственных настоящих друзей,
Представляете?
Страшный я человек. Хотите верьте, хотите нет.
Но верить во что-либо стало для меня дурным вкусом,
И одновременно запретным плодом, объектом черной зависти ну и так далее.
Гадания всевозможные утверждали, что когда-нибудь я стану великим человеком,
А мне хотелось сейчас, чтобы размазать по стенке всех тех,
Кто размазал по ней же когда-то мою веру.
Было больно выходить на свет после поисков вечной тьмы
Люди шарахались, дети плакали и я тоже, я тоже боялась их.
Один сумасшедший ученый взял да и придумал для меня гуттаперчевую,
Удивительно правдоподобную маску
И теперь я девочка–клоун, глупый, смешной, бесцветный.
Не надо жалости – так жизнь стала для меня возможной.
А жить хочется всем - даже пустоте, вроде меня.