Распыл шипящего японского аромата...

 
Распыл шипящего японского аромата
с привычкой окончания на «до»,
лизавшего запястье сквозь шелк халата
и вороватым взглядом ласкавшего бедро.
Как не сказал поэт, забудь про телевизор,
развесистый диван, засада храбреца.
Уж лучше Карамзин, с историей и Лизой,
чем сериал от третьего лица,

из прошлого сезона, где в моде был вельвет
и осень крутилась винилом с пластинки,
грифельной крошкой легшей в портрет
небытия, лезвием несуществующей финки,
вложенной в правый рукав пиджака,
опознанного на фотографиях суперобложки,
днем из жизни глупца, чья строка
наплывала в ровном мурлыканьи кошки,

в прошлом сезоне, где цены прыгали вверх,
упёртым десятиборцем, принявшим допинг.
Завтра красавица снова наденет кожу и мех,
уступая насилию периодической дроби.
Армейский стиль побеждает карман, камуфляж,
война не окончена, отложена на послезавтра.
В лазурь Ботичелли вплывает бессмертный страж –
«Авакс», бросая звук в режиме «квадро»

на землю, где господствует бетонный квадрат
и параллелепипед ему вторит подголоском.
Условный ад зрачка, тому кто небогат,
и на родном любовь к потрёпанным берёзкам
поёт который век, подтянутый урод.
А рядом баня, рига, крематорий
просты, как вбитый в печень апперкот.
Сия архитектура родственна рессоре,

несущей груз функциональной красоты.
Услада глазу, сердцу протестанта.
Пруды, замаскированные под канал, мосты,
и в ужасе готов кричать «атанда»,
но не кричишь, молчит тестостерон,
теперь увы, колготки лишь колготки.
И наступает медленно со всех сторон
пора, в которой трудно жить без водки.

Семь голых дев, с готовностью ложатся в череп.
В глазницах темнота, эквивалент труда.
В вокзальном ожиданье, каждому по вере,
и деревням, объединеным в города,
воздастся запахом азотной кислоты,
из выхлопа автомобиля рвущегося к морю.
И дерево, не завязавшее плоды,
хранит младенца вздох, умершего от кори.

 Февраль 2003