Ещё не забыто плаванье,
Но, видно, мы стали старше.
И в гавани, в тихой гавани
Стоят бригантины наши.
Ещё паруса потёртые
Готовы взметнуться снова…
Пока ещё мышцы твёрдые,
И гордое зреет слово.
Ещё башмаки с набойками
По палубе могут топнуть.
И мы пока слишком бойкие,
Чтоб взять, да и враз утопнуть.
А если прижмёт негаданно
Да так, что и не отвертишься –
Не надо свечей и ладана,
Пусть Эльма огни засветятся.
Пусть ляжем костьми калёными
На дно – ничего не спросим…
А море волну зелёную
Качнёт, словно кроны сосен.
* * *
Считается, что мне не больно –
Не ощущаю, не должна…
Я состраданья недостойна –
Я лишь кирпичная стена.
Те пули, что в меня попали,
Сквозь ткани мягкие пройдя,
Во мне навеки застревали,
Торча, как шляпки от гвоздя.
А капли крови, крохи плоти –
Мои впитали кирпичи.
Я, как ступень на эшафоте,
И мой удел: всегда молчи!
* * *
Я стройна, я изящна и гибка,
Мною лично уже решено,
Что фигурой на первую скрипку
Подхожу, несомненно, давно.
И для этой возвышенной цели
Я на подвиги шла, не страшась.
Но не вышло, видать, подсидели,
Упустила единственный шанс…
В ожидании божеской воли –
Я на скрипке творю чудеса.
До истерик, до слёз, до мозолей
Занимаюсь я по три часа
Дополнительно, то есть – сверх меры!
Я стремлюсь к путеводной звезде.
И готова, как все пионеры,
Я на всё, и всегда, и везде!
Не для славы я двигаю горы…
Слава – блеф, и признание – дым!...
Лишь бы только глаза дирижёра
Стали чуточку ближе к моим…
* * *
Ах, Греция-легенда,
Пристанище богов.
Извилистая лента
Скалистых берегов.
Плеснёт волной морскою,
Бегущею ко мне.
А я коснусь рукою
Расщелины камней.
Где узкую мордашку
Скрывает испокон –
Не мышка и не пташка,
А сцинковый геккон.
* * *
Море отдыхает на закате,
Золотисто-розовой волной
Задевает – по подолу – платье
И шуршит камнями за спиной.
Берег неглубокого залива
Окружён зелёною стеной –
Здесь пятисотлетние оливы,
Наблюдают, словно бы, за мной,
С чёрными корявыми стволами –
Пусть не вечны – вечнозелены –
Вслушиваясь в споры между нами
Да в ритмичность ласковой волны.
Кажется, такою красотою
Можно любоваться сотни лет:
Отдыхать под звёздной чернотою
И встречать над скалами рассвет.
И опять, жару превозмогая,
Ждать заката, розовой волной
Любоваться… Край земного рая!...
Но ничто не вечно под Луной…
Линию бессрочного маршрута
Проложила я на карте грёз.
Но, пока живая, почему-то
Верится, что это не всерьёз.
Подожду ещё совсем немного,
Прошепчу последнее "Прости!"
И шагнув на лунную дорогу,
Добреду до Млечного Пути.
* * *
Приснилось мне: широкая дорога,
Сиянье незажжённых фонарей.
И наш маршрут: наверно, в гости к Богу,
Или навстречу Вечности, скорей…
Цветущий луг – без края и предела,
Жужжанье пчёл над самой головой.
А я в упор в твои глаза глядела,
И силуэт в них отражался мой.
Мы плыли в этом мареве над лугом,
И глядя вниз с немалой высоты,
Тебя хватала за руки с испугом –
Но так спокойно улыбался ты.
Невидимый сияния источник
Дарил неуловимое тепло.
А я ждала, что звякнет колокольчик,
И скажут: "Ваше время истекло!"
И снова мы смеялись до упаду,
Цветочной перепачкавшись пыльцой.
И ты не удивлялся, видя рядом
Моё не постаревшее лицо…
* * *
Когда идёт волна отлива,
Одной подвластная Луне,
То неуверенно-тоскливо
В тот час становится и мне.
Как будто обнажаю душу,
Дотоле скрытую волной.
И оставляю голой сушей
Секрет души моей морской.
И одержимо-терпелива,
Захлопнув створки тишины,
Я верю, знаю, жду прилива
Солёной, пенистой волны.
* * *
Словно стрелка на компасе, я
Вся дрожу и мечусь от волненья,
Опасений своих не тая,
Но упорно держа направленье.
Вроде просто, но это понять
Первый встречный – способен едва ли:
Каково это – изнемогать
От влияния всех аномалий.
И сомненья сводили с ума,
Но пыталась найти объясненья,
Отчего отступает зима
Перед лучиком слабым, весенним?
Не учесть колебаний моих
С точки зрения здравого смысла.
То, что явно для всех остальных –
Для меня, как весов коромысло.
Мне б чего-нибудь – наверняка,
Чтоб уже навсегда – без опаски.
Указующий перст ли, рука?
Свежий ветер и яркие краски…
Ариадной сплетённая нить,
Выводящая странника к свету…
Я сумела бы всё объяснить –
Но тебе не понравится это.
* * *
Ветер крепчает и балл
Душит, как петля на шее.
Быстро окончился бал,
Мы ещё жить не умеем.
Мы не спасёмся у скал –
В море – скорее, скорее!
Шторм паруса истрепал,
Тряпками виснут на рее.
Смерти костлявый оскал
С каждой минутой страшнее.
И седина у виска,
Пеной на волнах белеет.
Мир и клеймил, и ласкал,
Уничтожал и лелеял…
Что наливалось в бокал –
Делало жёстче и злее.
Что же на сердце тоска?
Новые будут идеи.
Видишь: полоска песка,
Ну-ка, греби веселее!
* * *
Дождались, наконец-то зимы,
И любуясь родным и исконным,
Залегли бы на печку и мы,
Обмотавшись ряднишком посконным.
И до самой весны – только в клеть,
Дать скотине, скребнуть по сусекам.
И на печке улечься и млеть –
Так само уготовано веком.
А на юге – ребятам – не спать:
Знай, работай – по три урожая
Ежегодно… то сеять – то жать.
Мне их жалко… Судьбина такая…
А у нас, коль сумел до весны
Дотянуть, уповая на бога,
То дождёшься, глядишь, новины –
И опять всё не так уж убого!…
Оттого в бесконечной ночи
Обрели мы пристрастье к мечтаньям,
Что тягучей зимой на печи –
Так приятно весны ожиданье…
* * *
Расставлены акценты, сверхзадача –
Сверхрежиссёром определена.
Обязана мозги переиначить
Прелестных текстов псевдоглубина.
Актёры приодеты – всё, как надо –
Не оскудеет спонсора рука.
Фигуристая прима – как награда –
Не зря в её глазах сквозит тоска…
Подметено – не слишком, но терпимо.
Все точно знают – это пыль кулис.
А если "соль" игры проскочит мимо,
Ну, не придётся кланяться – на бис.
Премьер поддал. А где других видали?
Вполне потянет – с видом простака.
Никто ведь и не пикнет о скандале –
Хотя в душе готов наверняка.
Промеж кулис упрятанною ложью –
Не испугаешь зрителя вовек:
Его запросы, в сущности, ничтожны –
Пришёл слегка развлечься человек.
И старикан-герой готов на фору.
Пастух над паствой – правит вечный бал…
Совсем забыла, кто это сказал:
"Весь мир театр, и люди в нём – актёры"?…
* * *
Хорошо, когда тиха волна,
И едва-едва ласкает берег –
Но такая ласковость скучна –
Мне нужны находки и потери!
Надо плыть волне наперерез,
Если море слишком разгулялось,
Разбудить задор и интерес,
Побороть секундную усталость.
И когда растущая волна
Набегает с моря мне навстречу –
Я на волю ветра отдана.
Я ловлю волну! Тушите свечи.
* * *
Возникает меж небом и морем
Поначалу чуть видный просвет,
И является зрелище вскоре –
Удивительней, в сущности, нет.
Синева к горизонту стекает,
Оплавляясь лучами зари,
Красота возникает такая!
Ты, прищурив глаза, посмотри.
Искры блещут всё ярче и ярче –
Не напрасно мы щурим глаза:
Опрокинулся сказочный ларчик,
Где опалы, сапфир, бирюза…
Заиграли в предутреннем свете,
Под пронзительной синью небес…
Где ещё ты отыщешь на свете
Хоть частичку подобных чудес?!
* * *
Оглянуться назад...
Ах, как хочется!
Но нельзя – слишком быстро теченье реки.
Только миг, только взгляд:
Имя... отчество...
Если живы, то, в общем, уже старики...
Поверни, рулевой!
Я попробую
Что-нибудь в этой жизни иначе сложить.
Не шути надо мной,
По-недоброму:
Не пытаюсь я двум господам услужить.
Ты же дока во всём:
Чертишь линии,
И по лоциям точным ты выверил путь.
Но маршрут ни при чем:
Руль заклинило.
И кричи – не кричи, а назад не свернуть.
* * *
Вольная моряцкая душа,
Свежими просолена ветрами.
Океанским воздухом дыша,
Роль свою играла в бурной драме.
Где шторма ревели, и скрипя,
Мачтовые рушились махины,
Лишь душою чистый, как дитя,
Что едва лишилось пуповины,
Добровольно мог себя отдать
Всем стихиям яростным на волю,
Ощущая бури благодать,
И саднящий привкус горькой соли.
Избегали царственных ковров,
Где столь многим сладко бить поклоны.
И отринув скопище богов,
Одному молились Посейдону.
* * *
Море – от кромки прибоя – вздымается ввысь,
Кажется, это застывшее тело цунами.
Суша с водой в единении вечном сошлись,
Право возможного выбора – здесь, перед нами.
Выбравший сушу – останется берег топтать,
Выбравший море – растает в лазурном просторе,
Он возвратится, чтоб только борта залатать,
И оглянувшись, опять устремляется в море.
Выбор довольно жесток, но судьба такова,
Что выбирать доведётся не раз человеку.
И не всегда прозвучат те, что надо, слова,
И не войти нам вторично в знакомую реку.
Воду в кулак – не старайся – вовек не зажмёшь,
Тает песок, как вода, убегая меж пальцев…
И, несомненно, я сразу почувствую ложь –
Стать бы скромней нам с тобой, на Земле постояльцам.
Было б нелепо Колумбом себя представлять:
Не напасёшься на каждого нынче Америк…
Вот оно, море – стихия, купель и прамать,
Вот твоя гавань, причал и твой ласковый берег!…
* * *
Я, конечно, не бык на арене в Севилье,
Но возникло сравненье –
Не выкинуть слова…
Достаёт до кости острие бандерильи,
Окружённая тенью,
Топчусь бестолково.
Пусть не машет судьба ярко-красной мулетой,
Всё пытаясь напрасно
Меня ошарашить.
Я утратила вдруг восприятие цвета.
И взираю бесстрастно
На праздник вчерашний.
Я, как раненый бык, всё кружу по арене,
И мозжит моя рана,
И не заживает.
А вращенье земли ничего не изменит.
И не кажется странным,
Что вновь не права я…
* * *
Мне улыбок своих не жалко,
Но они, словно свечка, зыбкие.
Холодна подо льдом русалка –
Промелькнёт серебристой рыбкою…
Полнолунье, любовь, мечтанье –
Вот не очень святая троица…
Малорадостно состоянье:
Ждать и ждать, когда речка вскроется.
Но наступит момент цветенья,
И очнётся природа сонная.
А пока – лишь воды движенье
Шевелит растенья придонные…
* * *
Помолу рад трудолюбивый мельник,
Не в тягость, если лестница крута.
И дровосек уходит в старый ельник –
Его работа, в сущности, проста,
Как прост воскресный день – и понедельник…
Но это та, святая простота,
Какою прост ночной пирог в сочельник,
И верность – непорочна и чиста.
Простой горшок из рук своих скудельник
Сажает в печь – и суть его свята.
Согреет лучше шуб – простейший тельник,
И жечь не будет скорбь и маета,
Когда поймёт деляга и бездельник,
Имеющий солидные счета,
Что мастерство – стократ дороже денег,
А накопленья – глупая тщета.
* * *
Нам бы за амбарами да ригами,
Жить, не сомневаясь ни черта…
Но сочится социум интригами –
И кусок не донести до рта.
Нам бы каравеллами да бригами –
Управлять спонтанно, не с листа,
Утоляя финиками, фигами
Голод свой – вот это красота!
Русь не зря прославилась расстригами –
Нам догматы – сущая туфта…
Мы живём – единственными мигами –
Нам граница: так себе – черта…
Нас не взять измором и блицкригами.
Очень уж душа у нас проста,
Характерна вспышками да сдвигами.
Тропочка крута, сума пуста...
Общество опутало веригами:
Справки, документы, паспорта…
Никуда – без них… Лишь рядом с книгами
Жизнь проста, прекрасна и чиста.
* * *
Стихи, как будто камешки на чётках,
Перебираю… Где-то есть изъян,
А что-то – удивительно и чётко,
И глубиной – потянет на роман.
Одни – своей красивостью пугают,
Иные – остротой горячих слов…
Порою впечатленье, что другая
Писала их, касаясь облаков.
Из странных снов возникнет впечатленье,
Цепочкой слов прольётся на листок –
И вот уже журчит стихотворенье,
И кто узнает, где его исток.
Несу стихи, как раны с поля битвы –
Любая кровоточит и мозжит.
Я каждый стих читаю, как молитву,
А голос мой – предательски дрожит…
* * *
Я вышла на простор,
Навстречу всем ветрам,
Над горькою землёй
Я стала на колени…
Сквозит немой укор –
Разор и здесь, и там,
Иссосанные тлёй –
Деревья, словно тени,
Колышут на ветру
Костлявым помелом.
Листве их по весне
Не распуститься снова.
И я с землёй умру,
Тоскуя о былом,
В котором больше мне
Не предоставят слова.
Охватит тишина,
В мертвящее кольцо,
Природа до меня
Не донесёт ни звука.
Лишь музыка одна
Дохнёт в моё лицо,
Аккордами звеня –
Опора и порука…
И будет всё равно:
Жива, иль не жива.
Аккордам в унисон
Я попаду впервые…
Возникшие давно
Заветные слова
Уронят лёгкий звон,
Как капли дождевые.
* * *
Раскрошилась земля, и над самой водой
Оголённые корни повисли…
Я – один на один – с неизбывной бедой,
В голове, словно сполохи, мысли.
Обсуждать эту боль с дорогими людьми –
Только множить страданья зеркально.
Это ж ясно и так, что у нас, чёрт возьми,
Только с виду всё, вроде, нормально.
Мы мотаем судьбою назначенный срок,
Непосильной обложены данью.
А земля навсегда утекла из-под ног –
Потому не хватает дыханья.
* * *
Луг – не луг, и пустырь – не пустырь,
Много зелени всякого сорта.
По тропинке, в ботинках потёртых
Я иду. Впереди – монастырь.
По обочинам тропки – ивняк,
Лебеда, да созревший репейник.
Разбросал неизвестный затейник –
Что попало, везде, кое-как.
А тропинка гудит под ногой –
И гудят от усталости ноги…
Так выходит: подводит итоги,
За меня – вечно кто-то другой.
Не умея продать – я дарю.
И не жду благодарности, просто –
По кустам человечьего роста
Я сама свою тропку торю.
А успею дойти или нет,
Я уже не узнаю, пожалуй,
Ну, да, ладно: вперёд – самый малый!
А встречающим – общий привет!
* * *
В шорах, сбруе, подпруге:
Не увидишь ни зги…
Копошатся в испуге,
От мыслишек, мозги.
Наши мышцы – упруги,
Но повсюду враги.
В уши бьют "буги-вуги",
И постны пироги.
То пыхтим от натуги,
То сбоим вполноги,
Где друзья и подруги?
Отзовись! Помоги!
Всей братвою – на струги,
И вовек не моги
Под житейские вьюги
Горевать от туги!
Пусть постромки и дуги
Не стесняют шаги.
Всё вернётся на круги –
Разойдутся круги…
* * *
В отрогах гор – бушующий поток
Зажат в ущелье дамбой насыпною,
И путнику усталому глоток
Не отыскать под каменной стеною.
По новым руслам пущена вода.
А что и как – виднее инженеру…
А в зоне затопленья – города,
Чьи жители, исполненные веры,
Что усмирён и выверен поток,
Спокойно спят. Притушенные лампы
Незримо пьют в ночи электроток,
Полученный со станции на дамбе.
И лишь в кошмарах видится пока
Больным, накрытым бреда пеленою,
Что рушится плотина, и река
Сметает всё стремительной стеною.
* * *
Лёгкой дымкой туман над водою
Расстилается, с ветром играя,
И идут облака чередою,
С розоватой каёмкой по краю.
Берега то круты, то покаты.
По воде – конвульсивные токи.
Опускается солнце к закату,
И сгущается тьма на востоке.
Над рекой, как над линией фронта,
Слабый отсвет пока ещё брезжит,
Но закат, остриём горизонта,
Зазевавшийся лучик – обрежет…
* * *
Тихонько тает берег за кормою,
А впереди безбрежный океан…
Теряется за «пахотой» морскою
Романтика чужих, далёких стран.
Возможно ли: привыкнуть к колыханью
Пучины ненадёжной за бортом?
Мы океан обкладываем данью –
С лихвою рассчитаемся потом…
Своей судьбой, поделенной на вахты,
Тоской, разлукой с милыми людьми…
Покуда ни просолишься в штормах ты –
Понять того не сможешь, чёрт возьми:
Какая есть она – судьба в полоску!
Когда на берегу – неверен шаг,
А палуба – своя родная, в доску –
А если понял – значит, ты моряк.
А моряка – зовёт далёкий берег,
И бухта, где бросают якоря…
И вдаль манят – находки и потери,
Над океаном – дивная заря.
* * *
Внезапно стихли птичьи голоса
На всём, подвластном слуху, побережье,
И с дрогнувших листов стекла роса,
Оставив след на выцветшей одежде.
И в этой непривычной тишине
Зашелестел песок широких пляжей,
И показалось почему-то мне:
Всё чуть иначе выглядит, и даже
Пошире стала пляжа полоса,
А небо чуть сильней заголубело,
Не возвратились птичьи голоса,
А краешек воды с полоской белой
Всё дальше, дальше берег обнажал,
Как будто что-то всасывало воду.
А вдалеке, у чуть подросших скал,
Темнеющих и в ясную погоду,
Скопилась чернота. И странный шум,
Все звуки на земле перекрывая,
Стал нагнетаться. И пришло на ум,
Что это – сон, что в жизни не бывает
Такой щемящей сердце тишины,
Такого наплывающего гула…
Но зрелище поднявшейся волны –
В мгновение к реальности вернуло…
* * *
Подводит твердь,
Скользит моя нога –
Хватаю жердь
С названием "слега".
Подводит друг,
От подлости его –
Такой испуг,
И больше ничего.
Подводит враг:
Всё с тыла норовит…
И в толк никак
Не взять, где что болит.
Подводит свет –
Весьма слепит глаза.
И столько лет –
Ни "против" и ни "за".
Подводит мир –
Несладкое житьё:
Кому-то – пир,
Похмелие – моё…
Подводит плоть:
Плутовка не верна,
Но держит, хоть, –
Кирпичная стена!...
* * *
Меня швырнули за борт, как балласт,
И дали по рукам, чтоб не цеплялась.
При помощи к ногам приросших ласт,
Плыву теперь, хоть вдоволь нахлебалась.
И судно – скрылось в море без следа,
Ни жалости не зная, ни стесненья.
А сколь горька забортная вода,
Кто пробовал – поймёт без поясненья.
Мне не протянут руки моряки –
На них арест в чужом порту наложен.
Они, как я, сгорают от тоски,
Ожог души страшней ожога кожи…
Одна лишь мысль, один лишь краткий миг –
Такая боль: навзрыд, в надрыв, и в крик!
* * *
Горбаты и хромы
Приверженцы задних рядов,
Поскольку хоромы
Не строятся с честных трудов.
Сердитый Юпитер –
Юпитер – поэтому прав!
Напрасно хотите,
Чтоб свой он умеривал нрав.
Хоть кесаря доля
Довольно обширна на вид,
Но вольному – воля:
Господню урвать норовит.
Воловьей породе –
Юпитера куш – не моги!
Хоть каждому, вроде:
Башка, две руки, две ноги…
Кто здесь, рядом с нами,
Соседский прибрал каравай –
Чужими горбами,
Глядишь, и намылится в рай.
А тот, кому сложно
Усвоить подобный урок,
Запомнил надёжно,
Что бедность – совсем не порок.
Уж, чья бы мычала!
Себе-то – накину платок.
Поскольку сначала –
Не выйдет, хоть вот – локоток!
Избегнувши бучи,
Затихну, довольна судьбой…
А тем, кто покруче –
Нет лучшей защиты, чем бой.
И многим не внове
Навязанный "образ врага"…
Бодливой корове
Частенько даются рога!
* * *
Внезапно мне открылось откровение:
Я – зимний, серебристо-белый лес.
Меня не тронет смена настроения,
И криз гипертонический исчез.
Мне хорошо под снежною одеждою,
Не бродят соки, листья не шуршат,
Я простою под этой шубой снежною
Ещё четыре месяца подряд.
Я не хочу ни пищи, ни внимания,
Не льются слёзы, и не душит спазм,
Ни грусти, ни печали, ни терзания,
И я, состарясь, не впаду в маразм.
В покое, в равнодушии, в молчании
Светло и несгибаемо стою.
Мне незнакомо горькое отчаянье,
В неравном обретённое бою.
Поймите! Это – в сфере понимания:
Я – зимний, серебристо-белый лес!
Я не сошла с ума, и я в сознании –
Аутотренинг! Я снимаю стресс…
* * *
Свежий ветер надул парусами
Простыню на соседнем балконе
И играет цветными трусами,
Будто гюйсом – на парусном фоне.
Словно не было старости, словно
Даже зрелость ещё на подходе…
То, что время – довольно условно,
Ощущаю, согласно погоде.
Эти дивные запахи лета:
От листвы, от цветов и от пашен –
Свежим ветром подхвачены где-то,
Вдалеке от дорог и от башен,
Населённых безликой толпою,
Устремлённой к абстрактной наживе…
А пройти бы безлюдной тропою
К зеленями украшенной ниве.
А вдохнуть бы букет разнотравья,
Не отравленный смрадом бензина.
Помечтать бы о светлом и давнем,
Принести бы – не из магазина –
Из леска – земляники, столь густо
Наполняющей дом ароматом,
Огурца бы колючего, с хрустом,
Прямо с грядки, как было когда-то…
То, что запахи будят желанья –
Мне известно давно и поныне.
Этот странный закон мирозданья
Вносит жизнь в городскую пустыню.
* * *
Эта касса, в зелёном бараке,
Где окошечко забрано сеткой.
Где в закатном сквозном полумраке,
Наклонились поникшие ветки
Слева – справа, не зная обрезки,
И своей шелестящей листвою,
Ловят ветер, прохладный и резкий,
Над горячей моей головою.
Где большие железные урны,
С той эстетикой прошлого века,
Отрицающей лоска котурны,
Лишь удобство суля человеку,
Где скамейки, изогнутых линий,
Повторяющих линии тела,
И газон распустившихся цинний,
Так бы села и молча глядела…
Как мелькают в огнях электрички,
Маскируясь в листве придорожной,
И считала по старой привычке
В них вагоны, с тоскою острожной…
А потом, у кассирши в окошке
Я б купила картонный билетик…
И мелькнула, скользнув на подножку:
Силуэт в электрическом свете…
Принимая любое соседство,
Как когда-то, без тени укора.
Не ревнуй, я уехала в детство.
Я вернусь… Обязательно… Скоро…
* * *
Приплыли подорожники в Америку
На кожаных матросских башмаках,
Сначала порассеялись по берегу,
Потом в других протоптанных местах.
Его назвали просто замечательно
Туземцы, автохтоны, дикари:
«След Белого» – красиво и мечтательно…
Не веришь, так в словарик посмотри.
Помимо джина, бус и подорожника,
Религию везли на край земли.
Потом с воображением художника,
Индейцами туземцев нарекли.
Конечно, занимались просветительством:
За золото и даже просто так,
Приобретя, при общем попустительстве:
Паслёновые, сифилис, табак…
А нынче на просторах Света Нового
Уже не удивляет никого
«След Белого» – умелого, весёлого –
Хозяина всего, всего, всего…
* * *
Сражались за огонь и территорию,
За золото и даже за жену –
Куда ни сунься в чёртову историю,
Наткнёшься на проклятую войну.
А кто из них правей, кто виноватее –
Не мне, необразованной, решать.
Обидно, что все войны, без изъятия,
Себе на плечи взваливает Мать.
Какие-то имперские амбиции:
Всегда найдут, что меж собой делить,
А, между прочим, варвара – с патрицием,
По сути-то, почти не отличить.
Конечно – Рим! Известность и величие,
Дороги, что ведут со всех сторон…
Но если вникнуть – главное отличие:
Отсутствие на чреслах панталон…
* * *
Я тебя не зову искупаться, когда ураган,
Но в умеренный шторм это здорово, честное слово.
Если гонит волну неуёмный седой океан –
Заходи, не спеша, не мечись у воды бестолково.
Надо чувствовать сердцем приход подоспевшей волны,
И в последний момент прямо грудью кидаться навстречу –
И тогда эти пенные гребни тебе не страшны,
И вода не накроет, а будет всё время по плечи.
На бескрайний простор надо, глаз не спуская, смотреть,
Чтобы гребень тугой не накрыл неожиданно сзади.
Это – просто – восторг, заставляющий плакать и петь,
Это вовсе не то, что резвиться на штилевой глади.
Не бояться воды – это светлый и радостный дар,
Ведь когда-то давно все мы вышли из бездн океана.
И когда не смогу выносить свой душевный пожар,
Я, на берег придя, погружусь в океан, как в нирвану.
* * *
Отбился бык от стада, в древности,
И оказался в лабиринте.
И замычал, сперва, с напевностью:
«Спасите, выведите, выньте!»
А пастушок, весь в угрызениях,
Пошёл искать его под вечер.
И заявляю с сожалением,
Что состоялась эта встреча.
На зов надрывного мычания
Его в момент примчали ноги.
А вот потом пришло отчаянье:
Не отыскать назад дороги…
Он поделился со скотиною
Горбушкой хлеба из котомки…
Рыдаю пред такой картиною:
Спустя лет сто нашли потомки
Лишь часть останков – вот оказия!
А остальное – съели волки…
Но склонен человек к фантазиям –
И нынче – том стоит на полке.
В котором – плод воображения –
А не ребёнок Пасифаи –
Сюжет достоин уважения,
Но истину – теперь мы знаем!
* * *
В скальных расщелинах бьётся вода,
Зеленью тронуты бурые камни.
Глядя на воду, почти что всегда
Хочется думать о чём-нибудь давнем.
То ли ритмический плеск виноват,
То ль духотища во всём виновата,
Но возвращается сумрачный взгляд
В бездну событий, прошедших когда-то.
Вслед за прибоем волокна травы
Мерно качаются влево и вправо.
По закоулкам больной головы
Всплыли медузами строки и главы.
Рыбка случайная – пойманный гид –
Мысли уводит, куда и не надо:
Это печалит, а то – веселит,
Чем не круги, хоть не Дантова, ада…
* * *
Продаются земли, души, тело –
Где тут Бог? Здесь – тысяча чертей!
Может быть, махнуть в Венесуэлу –
Там и Бог, и жизнь, как у людей!
Право, братцы, слушать надоело:
Лезут к власти сволочь и злодей…
Хочется махнуть в Венесуэлу –
Вот где воплощение идей!
Нас и Солнце прежде лучше грело,
И друзей – во всех краях полно…
Чавес возродил Венесуэлу!
Мы же влезли в полное говно.
Мы всегда работали умело –
Ибо голова всему – народ.
Научи же нас, Венесуэла,
Не позорить пролетарский род!
Я стара, а то бы я посмела –
И не только строчками стиха…
Хороша страна Венесуэла –
Чем же наша Родина плоха?!
* * *
А у страха людского – глаза велики,
Могут панику сеять без толку.
И у нас – не такие большие клыки –
Мы обычные серые волки…
Нас свирепей собаки бойцовских пород
И крупнее – и весом, и в холке.
Генетический страх вам уснуть не даёт,
Вас пугает название: «волки».
Мы не ходим дозором у ваших домов,
И не ставим железных капканов.
Это вы нас лишили земель и кормов –
Даже негде зализывать раны!
А на вырубках, просеках бывших лесов –
Нашим лапам и больно, и колко.
А у вас есть замок и тяжёлый засов,
И во всём виноватые – волки.
Стоит лишь распустить осуждающий слух –
Вы же любите перестраховку –
И последний из нас тут же выпустит дух,
Ведь у вас – вековая сноровка.
Люди, люди, вы детям внушаете страх,
Создавая зубастые маски,
И о злобных, жестоких, коварных волках
Сочиняете глупые сказки.
* * *
Закон морского братства – нерушимый,
Сегодня ты – за бортом, завтра – я…
Своих семей лишённые мужчины –
Особая, моряцкая семья…
Во имя светлых целей иль разбоя
Сошлись на неустойчивую твердь.
Горды ли, недовольны ли собою –
Зато есть шанс – красиво умереть!
Уйти в необозримое пространство,
Где властвуют Зефир или Борей…
Как неизменно вод непостоянство,
Так вечна и романтика морей.
И сквозь века – живёт морское братство
На всех просторах океанских вод,
Но переделать в каперство – пиратство –
Вот это, впрямь, был королевский ход.
* * *
А в Париже, говорят, всё по-старому,
Не пугается никто летом дождика…
Ситроэны растворят вечер фарами,
На Монмартре утром встанут художники.
А на Пляс де ля Конкорд – все в согласии,
Нынче зона, говорят, пешеходная.
Парижанин подбежал, чмокнул пассию –
Парижанка – потому – очень модная.
Обелиски Пер ля Шез – смотрят вехами,
Со слезами, говорят, там не справится.
А гетеры с Пляс Пигаль – переехали,
Нынче им на Сен-Дени больше нравится.
Елисейские поля – это улица,
О полях, пройдя по ней – и не вспомните.
Но такая красота – не любуется
Только тот, кто навсегда заперт в комнате…
А на Эйфеле – опять – всё приезжие,
Да всё плюнуть норовят, да на головы…
Снова утро над предместьем забрезжило,
Стало небо Сен-Жермен – цвета олова.
Откликаться на «мадам» – так понравится,
Что забудешь про своё имя-отчество…
В отражениях витрин – я – красавица:
Умирать после Парижа – не хочется!
* * *
Уж, право, лучше бы штормило –
Тогда при деле экипаж,
А в этот штиль ничто не мило,
По пустякам впадаем в раж.
И от заката до рассвета
Над океаном – полный штиль,
И паруса висят, как ветошь,
Чьё назначение – в утиль.
И стало больше безыдейных,
Чья вера кончилась в успех,
А припасённого портвейна
Уже хватает не на всех.
И от рассвета до заката
Всё говорит, что нам – кранты.
Стоим, ни в чём не виноваты,
В немногих милях от мечты.
Слюним без толку наши пальцы,
В надежде заманить ветра,
И утомившихся скитальцев
Терзает адская жара.
Висят, как тряпки, наши флаги,
От скуки – бьёмся до крови.
И лишь на донышке во фляге
Осталось чуточку любви…
* * *
В мире столько паскудства и скверны,
Сколько пены в прибрежной волне.
В мрачноватой портовой таверне
Мне сегодня уютно вполне.
Здесь такие царят ароматы –
Что там всякий парижский парфюм!…
И звучит усыпляющим матом
Ненавязчивый кухонный шум.
Чад жаровен, табачные волны
И кофейный густой аромат…
Кружку ромом до края наполню,
Чокнусь с кем-то, почти наугад.
После третьей – хотите – проверьте –
Все, кто рядом, друзья – до конца,
До девятого вала, до смерти –
Наплевать, что не помню лица.
Бородатые, бритые люди –
Разобьют, если надо, пари,
Убаюкают, после разбудят,
Не дадут помереть до зари!
А потом, кто трезвее, кто – пьяный,
В чём, по сути, не вижу вреда –
Мы уйдём по своим океанам,
Где светлее и чище вода!
* * *
В душном трюме паримся толпой,
Потеряли счёт: где дни, где ночи.
Давимся разваренной крупой,
Вонь терпеть уже не стало мочи…
Потные и липкие тела,
Смрадное, тяжёлое дыханье,
Волны нежеланного тепла,
И волны забортной колыханье.
Нас набили в трюмы, как сельдей,
Как толпу животных без эмоций,
Позабыть об имени людей
Лет ещё на двести нам придётся.
Невтерпёж – ложись и помирай,
Сохнут губы, заострились скулы:
Для души – одна дорога, в рай,
Тело же – достанется акулам…
Кто сказал последнее "прости" –
Может в океане оставаться,
Ну, а тем, кто выживет в пути –
Светит пекло хлопковых плантаций…
* * *
От никонианства и от скверны
Мы ушли в далёкие скиты.
Старине мы преданны и верны,
А сердцами – ясны и чисты.
Нам претят поклоны поясные,
Нам – земные незазорно бить,
Четырёхконечные, простые
Нам конфузно крестики носить.
Против Солнца Крестный ход – не гоже –
Троеперстье – Каина печать,
Мы не петухи, чтоб с ними – тоже:
Аллилуйя – трижды прокричать.
Мы ушли: непросто и кроваво
Протекали годы и века:
Нашу память, нашу честь и славу –
Растворила Времени река.
Вот беда: всё то, что без движенья –
Хоть и по намереньям благим,
Всё ж обречено на вырожденье,
Мы – не первообразы другим!
* * *
Беги, родной, ведь я ж не зря
Тебе задал овса сегодня,
Слаба короткая заря,
Темнеет лес предновогодний.
Уж, как бы мне на этот раз
Не вышли боком эти ели…
Поздненько барин дал наказ –
Пораньше б выехать успели –
Не пробирал бы до костей,
Нет, не мороз, а страх резонный –
В такое время – жди гостей
На тракт наезженный, казённый.
Ну, так и есть, Господь, спаси,
Никак, беду себе накликал!...
Давай, родимый, выноси!
Я на весь лес, привстав, загикал…
Давай, Саврас, не подведи,
Ведь ты ж конёк ещё не старый!
Сердечко ёкает в груди,
Да и моё – с твоим на пару.
Хлестнул – не больно, так, любя,
По большей части, для острастки,
Руками вожжи теребя,
По крупу шлёпаю Савраску.
И он мотает головой,
И чую, прибавляет шагу.
А я дрючком, как булавой,
Машу, себе придав отвагу.
Мне не сидится – не с руки –
На лапнике тепло, но колко…
Гляди: усадьбы огоньки –
Спаси, Господь! Отстали волки!
* * *
И раз, и два, вперёд-назад…
Собьёшься – хлыст уму научит.
Такой он, наш и рай, и ад:
Суровый, душный и вонючий…
Да кто же знал, что мой удел –
Рвануть, не дожидаясь фарта.
А весла длинные галер –
Не ученическая парта.
Назад-вперёд – скрипит доска,
Саднят кровавые мозоли.
Я здесь узнал, что есть тоска –
Сильней любой телесной боли.
Назад-вперёд, назад-вперёд –
Без перерыва, в ритме сердца,
Течёт в глаза солёный пот –
Не успеваешь утереться…
Без фарта сунулся в петлю –
Теперь я слаб, костляв, измучен,
На океан, что так люблю,
Смотрю в отверстия уключин.
Кляни иль нет судьбу свою:
Но твёрдо знай, что карта – бита,
И жди, что борт в любом бою
Пропорет лезвие бушприта.
* * *
Давят своды пещеры,
Давит низкий и скошенный лоб,
И надбровные дуги
Нависают над хитрым прищуром.
Ни надежды, ни веры,
Только метод ошибок и проб,
Да пустые потуги
Продвиженья вперёд – на смех курам…
Разделили барана,
Кто сильнее – забрали своё.
Вот и метод отбора –
То ль естественный, то ли не очень.
А зализывать раны –
Разучились – уже не зверьё.
До чего же не скоро
Мастерство медицина отточит…
Нам до лампочки – прав ли
Этот Дарвин, а может, не прав.
Если созданы богом –
Видно, с очень большой похмелюги…
Подвергается травле
Каждый, чей за пределами нрав…
Мы-то – были прологом.
Вы – в кого же такие зверюги?
* * *
Чует сердце: будет абордаж.
Пики приготовлены заране.
А в душе – такой ажиотаж –
Словно мы во власти буйных маний.
Койки чуть качает океан,
С ними в ритм качаются мужчины,
То, чем каждый нынче в стельку пьян,
Позже назовут адреналином.
Тем, кто спит, не снится ничего –
Явь похлеще сна, пожалуй, будет.
Над врагом разбитым торжество
Омрачает мысль: они же – люди…
Люди, как и мы, и также спят,
С дреками и кошками в запасе…
Мысль мелькнёт порой: на кой нам ляд?...
Гонишь, как и мысль о смертном часе.
Вхрапывает мерно экипаж,
Втягивает душный запах плоти.
Что с того, что завтра – абордаж –
Мы ж не на гулянке, а на флоте.
Нет огней призывных маяков,
Нам не встретить свет, в ночи манящий,
Но вдали от милых берегов –
Знаем – не уснёт вперёдсмотрящий!
Вовремя команду капитан
Даст к не долгожданному подъёму.
О безумстве, смерти, боли ран –
Расскажу кому-нибудь другому.
* * *
О, Господи, ну, и народу здесь!...
Ну, я крылат – за это – слава Богу,
Уже давно я выучил дорогу –
Но вот в толпу – поди, попробуй, влезь!
Ну, чуть вспорхнул… не крылышки, а смех,
Господь не мог получше расстараться –
То не полёт – попытка трепыхаться…
Откуда же возьмётся здесь успех?
Ещё колчан по заду вечно бьёт –
А зад-то – голый, видели, наверно.
Уже на нём мозоль – куда как скверно –
А тут ещё, поди – прицелься влёт!
И попади – за промахи меня,
Пожалуй, проклянут на перекличке…
И целюсь я, скорее по привычке,
Чем по веленью страсти и огня…
А потому – сам чёрт не разберёт,
Кого и с кем навек соединяю.
Веду на случку человечью стаю –
А на любовь надеется народ.
Всё – суета, и сам я – в суете,
Приелось мне рутинное занятье.
Я попадаю в цель. Но вот проклятье –
Всё цели попадаются не те…
* * *
Уговорами, ложью и силой,
С отдалённых и ближних селений –
К океану, что общей могилой,
Стал для нас, обратившихся в тени,
Пригоняли в цепях. Даже стадо
По саваннам пасётся свободней…
Это было правителям надо –
И почти позабыто – сегодня.
Как на долгие, долгие годы
Уподобили негров – товару…
Как несли океанские воды
Невиновных – на божию кару.
Сколько нас поглотила пучина!..
Им-то что – набирали с запасом:
Наши женщины, дети, мужчины –
Становились костями и мясом…
Чёрным мясом – для купли-продажи!
Миллионы голов кучерявых –
Без семей, без отчизны, и даже,
Без имён, без свободы, без права.
Я рассказывать в красках не буду,
Что снесли наши чёрные спины…
Обещала религия Вуду –
Возвращение душ из чужбины.
Не нашли мы ни щели, ни лаза,
Не случилось ни дива, ни чуда…
Так и вышло – живыми ни разу
И никто не вернулся оттуда.
* * *
Среди племён сложились отношения,
Но все живут в условьях нестабильности,
Исход войны навязывал решение –
В горячности – на уровне дебильности.
В периоды затишья – относительно –
Нам не казалась жизнь сиропом с мятою,
Всегда в походе, напряжённо, бдительно
Следили за травинками примятыми…
Кусок вовеки сам ко рту не просится –
Поди, поймай его в лесу да в прерии!..
На зверя нелегко с копьём наброситься –
Порою возвращались и с потерями…
У нас проблем своих – как на пожарище:
Болезни, пища, бой за территорию…
А тут ещё Колумба со товарищи –
Припёрло к нам… (А дальше – курс истории).
* * *
Ты живёшь на другом берегу,
И никак не могла я решиться –
Распахнуть две руки на бегу
И вспорхнуть над рекою, как птица.
Ни лодчонки, моста, ни плота,
Ни парома, ни узкой дощечки –
Между мной и тобой – пустота,
Над пространством извилистой речки.
А луна высоко над рекой…
Позабыв на траве босоножки,
Я, взмахнув на прощанье рукой,
Побежала по лунной дорожке.
Но недолго держала вода.
И теперь я в другом хороводе,
А сюда – выхожу иногда –
При туманной и лунной погоде.
И брожу по прибрежным кустам,
Не на том берегу, а на этом.
Почему-то я снова не там,
И твой берег опять под запретом.
То ли омутом кружит вода,
То ль дурманят цветы иван-чая…
Но никак мне не выйти туда,
Где берёза ветвями качает.
Я всё так же на вид молода,
В той разлуке, что ты не заметил…
А на берег, на твой иногда
Выбегают весёлые дети.
Напряженно ловлю над водой
Детский криков звенящие звуки.
Ты выходишь – худой и седой –
Посмотреть, как купаются внуки.
А когда твоя жизнь наяву
Оборвётся сухою травинкой,
Я на берег к тебе приплыву
Увядающей белой кувшинкой…
* * *
Ушей перепонка-мембрана
Устала от воплей ночных...
Хочу на плато Путорана –
Из этих условий больных!
Хочу в одичавшие дали,
К озёрам в крутых берегах,
Да, верю, признаться, едва ли,
Что всё не рассыплется в прах…
Найду ли клочочек покоя,
Где жизнь не отрава, а мёд?
Ведь было же что-то такое…
Когда? Кто теперь разберёт!
Там реки текут, куда надо,
В упорном стремленьи – вперёд,
И Родины славной награда
Однажды героя найдёт!
Там слов не доносится бранных –
Всю ночь со двора – до утра…
Пора на плато Путорана –
Я чувствую сердцем: пора.
Волшебное, странное слово,
Каперна моя, Зурбаган –
Пристанище сердца больного
Средь прочих провинций и стран.
Взойду по пологому склону
В далёком и дивном краю,
И к богу, к примеру, Амону,
Направлю молитву свою.
Не Бали, Непал, или Бирма –
А горных массивов гряда –
Боюсь только: нынче турфирмы
Таскают туристов туда.
А вдруг, в самом лоне покоя,
Куда только я забреду,
Отыщется что-то такое,
Что в обморок я упаду.
К примеру, полянка объедков,
Окурков и банок пустых –
Всё то, что мы видим нередко
В районах привычно-жилых,
И ночью под своды палатки
Ворвётся всё тот же раздрай!...
Тогда я уйду без оглядки –
На самый обрывистый край!
* * *
МОНОЛОГ РАСКОЛЬНИКОВА
А всё-таки жизнь – несуразная –
Ведь даже не думал о том…
И как же всё было по-разному:
Одна… И другая – потом…
Старуха задавленно взвизгнула,
А эта – упала молчком.
А дьяволы? Дьяволы изгнаны.
Вернулись и вьются клубком
В больной голове взбаламученной,
И клином – уходят к окну…
Душа – до предела измучена –
Когда же я снова усну?
Я спал? Кто-то ходит по комнате –
Прикинусь, что сплю. Тишина.
Всё кружится в чёртовом омуте…
Ага! Утонула она!
Да, это не я, а течение
Под камень её занесло.
Душа не находит спасения –
Где воздух? Дышать тяжело!
Ах, как она руку откинула,
Как – прядку отбросить со лба…
А первая, первая – сгинула,
Так просто, такая – судьба…
И тело, об пол, с тихим шорохом,
И стук головой – по доске,
И тряпки рассыпались ворохом,
Платочек остался в руке…
Ну, две, не одна – нету разницы…
Я – тварь? Я – герой? Я – дурак?
Ухмылкой поганою дразнится
В углу нарастающий мрак.
Глаза – удивлённые, круглые –
Её, или дьявола взгляд?
Какие-то красные уголья
Безумным пожаром горят.
Когда бы мне ведать заранее:
Я червь, или бог, или царь?
Откуда – такое отчаянье?
Я – тварь! Я – дрожащая тварь!
* * *
На колени на солнцепёке,
Не побрезгую, припаду.
Как ввалились худые щёки
В этом страшном земном аду.
В окровавленных струпьях кожа,
Крови – лужицей – натекло…
А лицом – стал ещё моложе,
Будто высветило чело.
Упаду я монеткой медной
У худых загорелых ног,
Чтоб, со вздохом его последним,
Осознать – это с нами – бог!
* * *
О, эта взваленная роль:
Наивен автор, режиссура –
Ни к чёрту, дивная фактура –
Осталась в прошлом – гол король!
И мизансцены – никуда!
Провинциальным гастролёрам –
Ещё, пожалуй, было б впору –
Вписаться, но не без труда.
Костюмы? Ладно бы – в упор –
Из зала смотрятся, как ветошь!
Держать бы паузу – так нет уж!
Бессмысленный, тягучий спор.
Какой-то псевдодиалог,
Как продолженье монолога,
Местами – вычурного слога,
Местами – текст весьма убог,
И отсебятины – полно,
В местах, где тексты не годятся –
Не провоцирует оваций
Она уже давным-давно.
И у кого? Почти пустой
Мой зал с акустикой неважной,
Но я безумно и отважно
Сражаюсь с этой немотой.
Но от сочувствия – уволь,
Поскольку знаю, без сомнений:
Худрук когда-нибудь отменит
На плечи взваленную роль!
* * *
Железный занавес закрыт,
И я отрезана от зала.
Над сценой – реплика звенит,
Что героиня прокричала.
Она осталась здесь навек,
Зависла, в воздухе кружится,
А в закутках – не тает снег –
Из пенопластовой крупицы.
Немного Кафки и Дали,
Наивность Кэрролла – в придачу…
Здесь, как ни странно – соль земли –
Нигде так искренне – не плачут…
Реальный мир уже давно
Абстрактней авангардной пьесы,
Безумней страшного кино,
В нём несомненны – только бесы,
Нас обуявшие. А здесь,
В пространстве под колосниками –
Людской компот, да вот он, весь:
И с умными, и с дураками.
С самоотдачей – до конца,
С волненьем диким – на премьере,
И с выражением лица,
По Станиславскому – «не верю!».
Мой светлый вздох издалека
Не отразится от кулисы,
Как застарелая тоска
Несостоявшейся актрисы.
И вновь меня подстрелит влёт
Незакулисное пространство,
Где светлых чувств – наперечёт,
Где лишь трагедий постоянство.
* * *
Заботливо обшили нам мозоли
Кусками толстой кожи, чтоб наш брат
Не ощущал уж очень острой боли,
Одолевая раскалённый ад.
История – достаточно простая:
Шагаем мы с покорностью рабов,
Ежеминутно чувствуя, как тает
Насыщенный водою жир горбов.
Свой норов – усмиряем на маршруте,
Не тратя лишних сил на ерунду,
Всем существом стремимся к той минуте,
Когда почуем воду на ходу.
В терпении, в выносливости – фору
Давали очень многим на веку…
А норов пусть показывает боров,
Лежащий у корыта на боку.
Вам не понять, какое это чудо:
Тепла, солоновата, как всегда,
Но слаще всех нектаров – для верблюда –
У морды долгожданная вода!
* * *
Ах, римляне, любители распятия –
Наглядно, очевидно, назидательно…
Возможно, вызывает неприятие –
Но вписано в историю – блистательно!
Горел Джордано Бруно дымным пламенем:
Любили наши предки представления –
И становился светочем и знаменем,
Грядущие взвихряя поколения.
Сегодня мы – приверженцы гуманности,
Зато бандитов видимо-невидимо,
У нас порой в ходу такие странности –
Средневековью было бы не выдумать.
А многие не знают, как же лихо нам,
Гораздо хуже, чем бывало ранее.
Нас могут и распять... но, так, по-тихому,
Не привлекая лишнего внимания...
* * *
Я вижу: встрепенулись паруса,
Висевшие доселе мёртвым грузом,
Видать, по камню чиркнула коса,
И понесло судьбу осенним юзом.
Нас умерщвляет этот полный штиль,
Когда вздохнуть – и то бывает нечем,
Когда вокруг на много сотен миль –
Пейзаж безжизнен и бесчеловечен.
Пока не ветер – свежий ветерок,
Ещё слегка вздыхает от бессилья,
Но парус на него уже налёг,
Уже поймал в распахнутые крылья.
Ещё немного – вздут и напряжён –
Он обретёт дозволенную силу –
И понесёт… Кого-то – на рожон,
Кого – к победе, а кого – в могилу!..
* * *
Стены замка добротны вполне,
И окованы медью ворота,
Для надёжности – их
Изнутри завалили камнями.
Не пройдёт ни на борзом коне,
Ни пешком, ни наскоком с налёта!
Охраняем – своих,
Как в бою – драгоценное знамя.
А чужие – нам всем – не указ:
Человечье безмозглое стадо.
Пусть подохнут они
За пределами крепости нашей –
Прочь из сердца их всех, как и с глаз!
Этих лишних проблем – нам не надо.
Нам на многие дни
Хватит зелени, мяса и каши.
Пусть погибнет весь мир от чумы –
Злобной язвы жестокого века –
Каждый сам за себя!
Только сильный – достоин спасенья!
Ни за что не расхнычемся мы,
Пусть ребёнок, старик и калека –
За стеною, скорбя,
Станет корчиться в страшных мученьях.
Никогда не решатся они
Нам подбросить мясца чумового –
Не для них, слабаков,
До подобной додуматься мысли.
Но, боюсь, наши дни –
Всё равно сочтены, право слово:
Наш характер таков –
Как бы сами – себя не загрызли…
Словно в банке паучья семья,
Что всегда пожирает друг друга –
Это свойственно нам:
Нас Фортуна стегает по крупам,
Коль под хвост попадает шлея,
Мы несём, кто со зла, кто – с испугу,
Так, что тошно чертям –
Мы ведь шли к своим целям по трупам…
* * *
Запылали в каминах дрова,
Жар волнами исходит оттуда.
От угара болит голова,
Или это, пожалуй, простуда…
Это барину – бал-карнавал,
А меня, разбудив до рассвета,
Камердинер совсем загонял:
То – внеси, или вынеси – это…
Чтобы в дровах недостатка не знать,
Чтоб свечей в канделябрах хватило –
Потому: развлекается знать,
А за нею – и правда, и сила.
То прохладно – подбавь огоньку,
То окошко открой, если душно…
И немало разов на веку
«Исправляли» меня на конюшне.
Хоть неграмотен – сильно учён:
Плетью, розгами да батогами…
Что же: ждать до скончанья времён,
Чтобы враз поквитаться с врагами?
Скоро ноги отсель унесу,
Если что – я парнишка таковский –
Я слыхал, в Кистенёвском лесу
Колобродит с ватажкой Дубровский…
* * *
Не успели, вот и не успели,
Пропустили свой коронный миг.
И над иорданскою купелью
Прозвенел младенца звонкий крик.
Не успели. Расступились воды,
Камни зарыдали, вопия.
Через незатейливые годы
Проползла дорогою змея.
Не успели. Хоть весьма спешили
И распять, и сжечь, и запороть
Крепкую, цветущую и в силе,
Молодую яростную плоть.
Из груди, простреленной навылет,
К небу вырывается душа.
А палач уже верёвку мылит,
И топорик точит не спеша…
* * *
Мы черпаем носом и бортом,
Мы режем волну попёрек,
Забыты и богом, и чёртом
На стыке торговых дорог.
Обычно спокойный, сегодня
Под нами бурлит океан,
Фортуна, проклятая сводня –
Мы поздно раскрыли обман.
Купились в портовой таверне,
За ломаный грош продались,
И рвёмся мы к звёздам из терний,
Цепляясь за жалкую жизнь.
Несчитаны долгие мили,
Морской взбушевался дракон…
Последнюю мачту срубили –
Приказ капитана – закон.
Уже не гадаем, не чаем,
Что кто-то услышит вдали
Гортанные выкрики чаек,
Увидит клочочек земли…
* * *
«Как же дрались мы – до смертного стона,
Жаль – не убили меня до сих пор!
К милой землице припала с поклоном,
Как пережить мне подобный позор?
Всех мужиков потоптали татары,
Бабы с детишками жались в углу…
Это ужаснее божеской кары:
Приторочили верёвкой к седлу!
Как ни брыкалась – татарин с ухваткой,
Ловко мне руки назад заломил –
Страшный, немытый, вонючий да гадкий…
Господи, свет мне отныне не мил!..
Выберу миг – убегу или даже…
Глотку себе перережу ножом!
Я и не знаю, что может быть гаже –
Жить с этим иродом в доме одном?..
Как же мне солнышко ясно светило,
Как же под ноги стелилась трава!..
Вот оно, солнышко – разве не мило?
Разве не так же мягка мурава?
Бог с ним, что нехристь, что лик узкоглазый,
Говор нерусский да хищный оскал –
Он же меня не ударил ни разу,
Только похлопал – видать, приласкал.
Ишь, улыбается, машет рукою,
Мяса кусок из котла достаёт,
Ноги накрыл мне верблюжьей кошмою –
Как поглядишь – не такой уж урод…»
Так вот свой гнев поменяла на милость
Пра-пра-пра-пра-пра-пра… бабка моя…
И в результате на свет появились
Предки мои, а за ними – и я…
* * *
Оно мне надо? С каждого – обол,
Да изо рта у мёртвого – противно.
Но я гребу бессмысленно, как вол,
Хоть и настроен крайне негативно.
К чему? Что за вопрос? Да – ко всему:
Река мутна, покойники – угрюмы…
Хоть песню б кто завёл, да ни к чему –
Видать, заели горестные думы.
И что им горевать – ведь знают все,
Что смертны – годом позже, часом ране –
Фортуна крутит всех на колесе,
И как там в чём – а в смерти – не обманет!
Могли бы к этой мысли много раз
За жизнь свою привыкнуть и смириться!
Один бы спел, другой – завёл рассказ –
А им бы всё рыдать, стенать и злиться.
Туда-сюда мечусь из века в век –
Знай, утешаю: всё, мол в божьей руце…
Не понимает глупый человек:
Чужой тоской могу и захлебнуться!
* * *
Больно пробитым рукам и ногам,
Много больнее разбитому сердцу…
Стих, наконец, оглушающий гам,
Шлющий проклятие мне, иноверцу.
Залиты кровью глаза – не могу
Видеть того, что творится в округе,
Вижу лишь тех, в отдалённом кругу,
Жмущихся тесно друг к другу в испуге.
Я же добро всему миру несла,
Зла не желая ни правым, ни левым.
Нету грехов у простого посла –
Много грешней Орлеанская дева.
Хлеба и зрелищ желает толпа,
Зрелища многим дешевле даются:
Волей властителя, волей попа –
Не совершить никаких революций.
И у меня – нулевой результат:
Горше всего – откровенно и честно –
Мне осознанье напрасности трат.
Я не святая и я не воскресну…
* * *
Мы речь обрели и ещё, так сказать,
Умение мыслить абстрактно.
Но то, что взамен довелось утерять,
Уже не воротишь обратно.
Мы голы и слабы, зубов и когтей
Лишились в процессе отбора,
Но – разумом – создали столько затей,
Похлеще вселенского мора.
Нарушив естественный, точный отбор,
Маячим на линии фола.
И наша судьба с незапамятных пор
Вершится рукой произвола.
Мы заняли место в цепи пищевой –
На самом верху – не по праву.
Поэтому вечный союз мировой
Народам земли – не по нраву.
* * *
В порядке всё: рангоут и шпангоуты,
Надстройки судовые, паруса…
И ветер нужных галсов, нету повода
За что-нибудь пенять на небеса.
Идём вперёд, команда – сверхнадёжная –
Случайных да приблудных – никого.
И всё же настроение тревожное,
Не у меня – у всех, до одного.
Возможно, это облако белёсое?
По курсу справа, кажется, растёт.
Не надо приставать ко мне с вопросами –
Ответов у меня – наперечёт.
Ведь не земная твердь – стихия зыбкая –
Под нашим килем – верь ей иль не верь…
И скалится дурацкою улыбкою –
Нельзя – во избежание потерь.
Не обмануло сердце – чёрной точкою,
По курсу слева – судно вдалеке…
Вот так оно: решились – одиночкою,
Без каравана, дескать, налегке…
А если что – одни – крутись, как можется:
Обычаи жестоки, нрав суров…
Так вот он, тайный повод, чтоб тревожиться:
Чей флаг, не разобрать – друзей, врагов?...
Встречаться – нет особого желания,
Плыви себе, пожалуйста, всех благ!
Но вижу – сокращают расстояние –
Ну, так и есть: на мачте – чёрный флаг…
* * *
Я вчера победил на арене быка,
И не первого в трудной карьере.
Я-то знаю, что значат и боль, и тоска –
Быть распятым на жёстком барьере…
И копытом под рёбра – знакомый удар,
И лицом по песку – не в новинку.
А сегодня меня кружит пьяный угар,
И петляет у моря тропинка.
Я с утра возвратил все былые долги,
Не зовя, не жалея, не плача…
Что над морем туман, и не видно ни зги –
Это очень большая удача.
Над белёсой и пенной прибрежной волной
Распласталась огромная птица
И гортанно кричит, повторяя за мной:
Ты же знал – это может случиться!..
Завлекает пологая линия дна,
А вода холодна и приятна.
Обезболила рану крутая волна,
Не давая вернуться обратно.
А на пляже следы заплывают песком…
Это море – как выход и крайность.
Я убит был – вчера, на арене, быком –
То, что умер сегодня – случайность.
* * *
Жарит Солнце – бессменно на вахте,
Ожидая восхода Луны.
Это лучше, чем в угольной шахте:
Хоть обвалы-то нам не страшны.
И валы – не обещаны, вроде…
Но идём-то, не зная, куда,
И не рады хорошей погоде,
Ибо скисли еда и вода.
Ночью звёзды не кажут дорогу –
Горсть брильянтов на чёрной тафте…
Мы взывали и к чёрту, и к богу,
Да молитвы творили не те.
Кем-то спутаны цели и карты,
И разжижены ромом мозги.
И цепляясь за перты и ванты,
Наш «смотрящий» не видит ни зги.
Стрелка компаса мечется в круге,
И кидается с веста на ост.
Разуверились люди друг в друге –
Это значит, пора на погост…
Не доходят сигналы и вести,
Погружается звук в синеву…
Ну, да крысы – пока что на месте –
Это значит, что мы на плаву.
* * *
А в Париже, говорят, всё по-старому,
Не пугается никто летом дождика…
Ситроэны растворят вечер фарами,
На Монмартре утром встанут художники.
А на Пляс де ля Конкорд – все в согласии,
Нынче зона, говорят, пешеходная.
Парижанин подбежал, чмокнул пассию –
Парижанка – потому – очень модная.
Обелиски Пер ля Шез – смотрят вехами,
Со слезами, говорят, там не справится.
А гетеры с Пляс Пигаль – переехали,
Нынче им на Сен-Дени больше нравится.
Елисейские поля – это улица,
О полях, пройдя по ней – и не вспомните.
Но такая красота – не любуется
Только тот, кто навсегда заперт в комнате…
А на Эйфеле – опять – всё приезжие,
Да всё плюнуть норовят, да на головы…
Снова утро над предместьем забрезжило,
Стало небо Сен-Жермен – цвета олова.
Откликаться на «мадам» – так понравится,
Что забудешь про своё имя-отчество…
В отражениях витрин – я – красавица:
Умирать после Парижа – не хочется!
* * *
А у берега вода – замутнённая,
Проскочить её скорей – дело верное.
Здесь оплата, как и прежде – подённая,
Да и радости дают – кружкой мерною.
Не расщедрятся вовек, не расслабятся,
А заборы – всё сплошные – положено,
Не какая-нибудь там сетка «рабица»,
Так и ходишь меж заборов – стреножена.
Но зато – на глубине – всё до донышка,
Не загажено оно, не заплёвано,
Лишь буйки на якорях – цепи в звёнышках,
Словно с берегом вода окольцована.
Я б хотела за буйки – да не велено:
Там не далее до дна, чем до берега…
Там, наверно, глубина не измерена –
У спасателей – скандал и истерика…
* * *
Проложен курс – и много чудных стран
Готово встретить судно и команду…
Но не всегда умеет капитан
Держать в руках разнузданную банду.
А иногда, как раз, абориген
Встречает так, что впору удавиться…
Да и у нас не каждый – Поль Гоген,
Мы – жертвы неоправданных амбиций.
Не миновали бури и шторма
Невзрачную посудину со стажем,
И ходовая рубка, и корма –
Уже давно не в лучшем виде, скажем…
Скрипит досками судно, но вперёд
Идём, зажав в зубах обрывки стонов...
Быть может, всё же дело не дойдёт
У нас – до открывания кингстонов.
* * *
Я тебе расскажу пару-тройку прелестных историй
О чудесной стране, что прекраснее всех на планете…
Свежий ветер приносит дыхание тёплого моря,
С ароматами трав сочетая в волшебном букете.
Прижимаюсь спиной к заскорузлому телу оливы,
И касаются лба оперённые листьями ветки,
Только в этой стране можно быть бесконечно счастливым,
А в местах остальных, к сожаленью, недолго и редко.
Там среди островов так теплы и прозрачны проливы,
Над руинами марево жаркими струями вьётся,
Там обычные женщины часто настолько красивы,
Что и боги сдержать не умели порою эмоций.
Ты настройся на лад – и послышатся ритмы сиртаки,
И в легчайших туниках по кругу задвижутся тени,
И в слезах прибежит Пенелопа на берег Итаки,
Чтоб у пенной волны опуститься опять на колени…
* * *
Как ни бейся, но рано иль поздно случится:
Напоследок глотну подогретой водицы.
Осознаю, как члены мои ослабели…
И придут за душой – за обещанной данью,
И поймают её – на последнем дыханьи.
Как, почти на излёте, осколок шрапнели…
А потом, как положено в мире треклятом,
Будет что-то выискивать врач-патанатом
В столь бездушно-бесстыдно разложенном теле.
Он раздвинет края и груди, и брюшины,
И плечами пожмёт, не увидев причины.
(А чего они там обнаружить хотели?)
Распластает и взвесит, почти, как на рынке,
То, что тело хранило в своей сердцевинке…
(Раз, пожалуй, тридцатый – на этой неделе.)
Продолжая процесс, он рукою неробкой
Лихо спилит мою черепную коробку
И пройдёт по домам, что уже опустели…
В духе времени, мельком подумав о Боге.
Но и там не отыщет больших патологий,
Даже с помощью лоботомической дрели…
И запишет (а что же ему оставалось?),
Что причина кончины – банальная старость –
Мы, по жизни, до срока – весьма устарели…
И не надо гаданий, и общих теорий:
Я от горя умру, от вселенского горя.
Отзвучав, как прощальная песнь менестреля.
* * *
Грязь, и сырость, и гнилостный запах,
И в окопах – вода по колено.
Про царя тут шептали: измена…
Ну, а мы, в оползающих сапах,
Прозябаем, и нам – дальше носа
Не видать. Суетясь бесполезно,
С нашей логикой, вечно железной,
Сочиняем простые вопросы…
На которые нам не ответят
Ни цари, ни герои, ни боги.
Гулко чавкают мокрые ноги,
Даже солнце в окопы не светит…
Нам – война: шевельнись – и получишь
Пулю в лоб, или в спину шрапнелью…
И замрёт под колючей шинелью
Ком сердчишка… А, может, так лучше?...
А кому-то, известно в народе:
Мать родная – война. И покуда
Мы здесь мрём – там жируют иуды,
Нынче ироды, каины – в моде.
* * *
Надоело уже прибегать к полумерам,
Я вняла голосам, раздававшимся свыше,
Я ещё и сейчас их отчётливо слышу,
На волшебной земле, что воспета Гомером.
Виноградные лозы скользят по шпалерам,
Образуя живую природную крышу,
Что трепещет, шевелится, будто бы, дышит,
И лучами играет чудесным манером.
Я нашла в этом мире прелестную нишу:
Чистый дворик, и сочные грозди кишмиша,
От болезней – слегка опылённого серой.
И дыхание моря – то громче, то тише:
И картинка – словами никто не опишет:
Море скалы целует – с надеждой и верой.
* * *
Я был маленьким, клейким и нежно-зелёным,
Разорвавшим оковы чешуек смолистых,
Рядом – тысячи братьев – огромного клёна
Молодая листва – под высоким и чистым
Ослепительным небом весеннего утра
И под ласковым солнцем, встающем с востока,
Мы считали, что жизнь образована мудро…
И всё ждали какого-то нужного срока.
Мы грубели, нас мыло тугими дождями,
Даже как-то побило нечаянным градом.
На рябине соседней, большими кистями,
Зрели ягоды, нашим открытые взглядам.
А на наших ветвях семена вызревали,
К нашей радости, ибо – не знали последствий.
И хоть кто-то из нас догадался едва ли,
В перспективе каких мы находимся бедствий.
На ветру мы шуршали всё громче и суше,
Стали ночи длиннее, ветра холоднее…
Проносили корзинами вишню и груши,
Запах яблок и слив становился сильнее.
И однажды тот срок подошёл, вероятно:
Всем своим существом ощутил я преграду
Между мной и стволом… Это так непонятно
Показалось – ведь был он по-прежнему: рядом…
Но холодная сушь нагнеталась исправно,
В желтизну с краснотой повело мою зелень.
А вокруг всё менялось, но вот, что забавно:
Так же зелены были и сосны, и ели…
Тот ужасный момент передать не сумею:
Я отрыв ощутил и простор под собою,
Трепеща на ветру, очутился в траве я,
Чуть придавлен такой же красивой листвою.
Что нас ждёт впереди – нам ли ведать. Природа
Всё решает за нас – судия, повелитель…
Говорят, так случается: годы и годы –
Каждый – только послушный судьбы исполнитель.
* * *
Дел у меня – невпроворот –
Ведь я – Всевышний…
Вот, первый раз за этот год,
Завис над крышей.
Я оглядел весь шар земной,
Весьма дотошно…
И вот не знаю, что со мной –
Настолько тошно.
Они, творения мои,
Казалось: перлы –
Ведут кровавые бои…
А кто там первый,
Кто начал бой, кто виноват –
Понять не в силах,
И даже здесь, у божьих врат.
А на могилах:
То полусгнившие кресты –
То монументы,
Не слишком дивной красоты.
Венки да ленты…
А ведь насколько велика
Была идея:
Произвести не дурака
И не злодея.
Чего ж так слепки – далеки
От эталона?
Не с той ноги, не с той руки,
Не тем фасоном…
И, вроде, заповеди дал –
Весьма успешно.
А кто теперь здесь правит бал?
Не я, конечно!..
Не получилось волшебство:
Бардак да муки…
Я, по примеру кой-кого –
Умою руки…
* * *
Зачем-то мы вновь учинили
Загадочный этот вояж:
Морские и прочие мили…
Сменился не раз экипаж.
А кормчий… То след вырожденья,
То пьянство причиной тому,
Что видимость псевдодвиженья,
Увы, не ведёт ни к чему.
То буря, то мели, то рифы,
То – вовсе – Бермудский провал…
Останутся, разве что, мифы,
От наших метаний у скал.
Реальных событий трёхмерность
Сотрётся с течением лет.
Да, разве когда достоверность
Тебя волновала, поэт?
Да разве живые примеры
Твоею водили рукой?
Встречались ещё у Гомера
Мы с точностью фактов такой.
Не верь в благодарных потомков,
Когда это было и где?..
Биясь о прибрежную кромку,
Мы рвёмся к открытой воде.
* * *