ТОЛЬКО ОГЛЯНИСЬ
1993 год.
* * *
Вот я память вперёд пролистнул
На четыре страницы.
Там, как птицы,
Вспорхнули ресницы –
Может, ветер вспугнул?
А твои голубые глаза –
Две большие обиды.
Я молю: «Не показывай вида,
Тебе плакать нельзя…».
Но уже появилась слеза,
Приготовилась падать…
Значит, я не вперёд, а назад
Пролистнул свою память.
* * *
А души что?
А души ждут тепла
И смотрят в безвоздушное пространство…
Растёт число самоубийств и пьянство
Уносит в землю бренные тела.
А что тела?
Всё молят: «Дай нам днесь!» -
Их крик дошёл почти до истерии…
А вдруг архангел прилетит к Марии,
Чтоб снова сообщать благую весть?
Раскрой, Мария, детские уста,
Кровавые отбросив полотенца,
И выдохни на божий свет младенца –
Живого всемогущего Христа!
Поверь, Мария! В эту блажь поверь!
Безвыходность прими, как аргументы…
Когда уйдут последние клиенты,
Не закрывай на всякий случай дверь…
А что потом?
Досужая молва
Расскажет миру про такое чудо:
Явился белый ангел ниоткуда
И вот… Мария сына родила…
…А над землёй, кружась, в одеждах белых
Сам Гавриил несёт благую весть
И смотрит вниз, и всё не может сесть –
То детский дом, то дом для престарелых…
НАСТАВНИК
На морозе сталь хрупка, как жесть,
И скрипят резиной черенки,
Но старшой доволен: «Дело есть!
А без дела жить-то как, сынки?»
В землю входим туго, как в гранит,
С громом отдирая каждый ком…
«Ничего, - старшой нам говорит, -
Выроем и сядем – помянём…»
А потом дымимся у костра,
Водку пьём, стараясь дрожь унять.
«Вы, - хрипит, - почти инженера,
Потому обязаны понять,
Что у нас живые не в цене,
А мертвяк – и в Африке мертвяк!
За такой мороз – цена вдвойне!
Это только сдохнуть, чтоб за так…»
Мы стоим молчим – ничтожный вид,
Мы не возражаем, дескать, ложь!
Ты, старшой – бездомный инвалид,
Ты не прав! Да что с тебя возьмёшь?!
Мы молчим… И всё идёт, как есть –
И старшой доволен, и ещё:
На море сталь хрупка, как жесть,
Но – сто двадцать рубликов на шесть
Подели-ка? Оч-чень хорошо!
* * *
А помнишь, Пётр, как мы с тобой, играя,
Таскали со двора охапки сена
И прыгали со старого сарая,
И ты, неловкий, вывихнул колено?
А помнишь, Пётр, уроки в старой школе? –
Ты отставал тогда по всем предметам,
И наш учитель строг был поневоле,
И он тебя наказывал при этом?
А помнишь, Пётр, как мы с тобой бежали?
Из дома – в ночь, за счастьем, а в итоге –
Мы заблудились. Помнишь, как лежали
Пред нами две безмолвные дороги?
Ты пошутил: «Одна дорога – слава,
Любовь, богатство. – Мрак! Весь путь – вслепую!
Она ведёт налево. А направо –
Там будет свет! Бери себе любую…»
Ах, Пётр, прости! И не суди так строго.
Я плохо жил, вся жизнь моя – отрава!
Когда б я знал, куда уйдёт дорога,
Которая вела тогда направо!
И я б по ней пошёл, не выбирая,
Как ты теперь, я преуспел бы в службе…
А помнишь, как мы бегали, играя…
Впусти меня! Открой ворота рая!
По старой дружбе…
Х Х Х
Неужто вы и вправду все прозрели?
Неужто все – вчерашние слепцы?
Завидую. Вы просто молодцы.
Я не шучу. Серьёзно. В самом деле.
А я всё слеп. И глух. Всё, как в бреду.
Что происходит, я не понимаю.
Я буду уповать – я уповаю! –
На ваше зренье. Я не подведу.
Я слеп и глух. Но вам благодаря
И я прозрею, я даю вам слово.
Что нужно мне? Что нужно для слепого?
Наверное, одно – поводыря.
Так дайте руку! Я уже иду,
Уже спешу за зрячими, за вами.
Не нужно утешать меня словами –
Я глух, но я сказал – не подведу.
А слов не надо, все слова – враньё.
Так было. Так проверено веками.
Я сам. Я всё потрогаю руками,
Тем более, что всё теперь – моё.
Мой поводырь! Откликнетесь! Вы здесь?
Ведите же меня туда, где люди.
Я не смогу понять, что завтра будет,
Но я зато пойму, что нынче есть.
Вот площадь… вот слетелось вороньё
И надо мною кружится – напрасно!
Теперь и я прозрел! И мне всё ясно…
А слов не надо! Все слова – враньё!
НЕПРИМИРИМЫЕ
И от церкви их отлучали,
И из партии исключали.
Всё за мысли-то их крамольные,
Да за речи-то их противные…
Ох, уж эти нам недовольные!
Некрещёные! Беспартийные!
Но и мы – собирали собрания,
Потому что – не лыком вязаны!
И вопрос обсудив заранее
Обличали их безобразия!
Пригвождали к столбу позорному
И клеймили до самой полночи.
Убивали их по-особому,
Чтобы жить не мешали, сволочи!
Запоздалое наше прозрение…
Им, ушедшим, оно без надобности.
Кто бы нас наградил презрением?
Кто простил бы нам наши слабости?
Х Х Х
Не было керосина –
Часто не довозили.
Около магазина
Вечером псы бузили.
Около магазина
Дом наш стоял с крылечком.
Место – почти низина,
Прямо за домом – речка.
Тёмными вечерами
Бабушка говорили:
«Счастье не за горами…» -
Очень меня любила.
Очень меня просила,
Чтоб закрывал я глазки.
Не было керосина,
Но были сказки!
Х Х Х
У всех времён свои законы.
Свои вопросы и ответы.
На крестный ход несли иконы.
На демонстрацию – портреты.
Я помню лики, помню лица –
Вверху, плывущие над нами.
Мы шли, несчастные, молиться,
Счастливые – махать флажками.
Молились о насущном хлебе,
«Ура!» - кричали в общем буме,
Надеясь – нас поймут на небе
И не поверят на трибуне.
Х Х Х
Поля ширь, пшеничный колос –
Жизнь и большего не надо…
Но опять я слышу голос,
Он зовёт меня куда-то:
«Ты взойди на колокольню,
С колокольни видно поле,
И дышать куда привольней –
Воздух вольный, чуешь – воля?!»
Я взойду на колокольню
И окину взглядом поле.
Здесь дышать куда привольней –
Воздух вольный, то есть – воля!
«Ты постой на колокольне,
Ты испей её прохлады.
Ты – спесивый и крамольный,
Но дождись своей награды!»
Постою на колокольне,
Выпью синюю прохладу.
Я – счастливый и довольный –
Жизнь! – и большего не надо!
«Ты, спесивый, но довольный,
Может, спрыгнешь с колокольни?
Коли Богу ты угодный,
Не приткнёшься ты о комья!»
Я не спрыгну с колокольни,
Не приткнусь ногой о комья –
Умирать легко, но больно,
Хоть и воля, хоть и вольный.
Постоял чуть-чуть и хватит!
Только что уйти мешает?
«Прыгай! Ангелы подхватят!» -
Искушает… искушает…
Х Х Х
Кривда, неправда, враки…
Ложь заменили ложью, -
Будто бредём во мраке
Или по бездорожью.
Вспомнил реку Непрядву
И Куликово поле,
Как сермяжную правду,
Скрученную до боли.
Выпил боль до конца,
И сердце качнулось глухо:
«Живи! Во имя Отца,
Сына, Святого Духа!
Будут бои и драки.
Будешь царём и вошью…» -
Будто бреду во мраке,
Во мраке по бездорожью…
Х Х Х
Размытый свет идёт из жёлтых окон.
Всё снег да снег. Снежинка – белый кокон.
В ней – микромир. Она совсем живая.
Она скользит, как рана ножевая.
Её срок жизнь точно обозначен,
Она умрёт под утро - не иначе.
Весь этот мир устроен очень мудро…
Угрюмо выйдут дворники под утро,
Проснёшься ты, спросонья выпьешь чаю,
Ворвёшься в этот мир, не замечая,
Что выпал снег, скрипящий тихой болью,
Что дворники на раны сыпят солью,
Что свет стекает из закрытых окон,
Что под ноги скатился белый кокон…
* * *
Я вижу – сосульки сползают с карниза,
Сползают и падают, шлёпаясь гулко.
Как будто их вечер на нитку нанизывает –
Безлюдного чёрного переулка.
Разбитый фонарь одинокой улиткой
Прилип к серебристому краешку лужи,
Да свет моей лампы – размытый и липкий –
Свисает наружу.
В стекле отраженье – нелепой фигуркою
Похожий на белого грустного слоника –
Застыл телефон, окружённый окурками,
Увязший в холодную муть подоконника...
Друзья мои! Милые, добрые, старые,
Прошу вас, придите – мне так одиноко!..
Проклятые нервы расхлопались ставнями
Печальных погашенных окон…
Никто не услышал. И ночь не ответила.
Сосулька сорвалась и начала падать…
Лишь месяц качнулся блестящей отметиной,
А может, зарубкой – на память!
* * *
…Но однажды дошли до края
Люди, изгнанные из рая…
И свой взор устремили к Богу,
И просили ни много, ни мало –
Указать им одну дорогу,
Чтобы лучше, чтоб легче стало…
И тогда им пришло знаменье –
В небе чёрное оперенье.
«Это – смерть! – зашептали люди. –
Он послал эту смерть за нами!».
Приготовились, будь что будет! –
И закрыли глаза руками…
Чёрный ангел кричал надсадно,
Чёрный ангел просил посадки!
Но молчание – беспощадно,
А с молчащего взятки гладки.
«Он послал меня к вам, как милость!» -
Крикнуть ангел успел, сгорая.
Удивлённо над ним склонились
Люди, изгнанные из рая…
Х Х Х
Я не верю в паруса
алые,
Но бывают чудеса
малые.
Например, рассвет забрезжит
Или полночь час пробьёт,
И меня актёр заезжий
В свой спектакль позовёт.
Ах, какое это чудо!
Жаль, всем видеть не дано –
Там русалки, полногруды,
Пьют шипучее вино.
Месяц красный, месяц чёрный,
Месяц в яблочко – горит!
Там сибирский кот учёный
О Сибири говорит.
А что кот уснёт в тарелке,
Бабы-Ёшкины проделки.
И разбитая посуда,
И разлитое вино –
Ах, какое это чудо,
Жаль, всем видеть не дано!
День и ночь померкнут в блеске,
И задёрнут занавески,
Будто занавес падёт.
Всё пройдёт.
И жизнь пройдёт.
И актёр рукой махнёт,
И уснёт
На хлеборезке…
* * *
Умчатся последние птицы,
погаснут последние гроздья.
Останутся только души,
осенние души-подранки.
И если устанет железо,
его отдадут на гвозди.
А если устанут люди,
то вставят портреты в рамки.
А мне ничего не надо! –
Но катятся тихие слёзы.
А мне ничего не надо! –
Но слёзы чисты, как совесть…
Когда умирает правда,
это жестокая проза.
А если умрёт надежда,
это печальная повесть…
Х Х Х
…И ты мечтал – от гнева и бессилья, -
Что будет миг, когда раскинешь крылья
И ринешься в тот самый главный бой…
Но что с тобой?
Вставай же, час не ровен…
Нет! Миг твой безвозратно проворонен
И враг разбит!
И торжествует враг!
Ты скинут со счетов, ты похоронен.
И всё не так.
Ну, что ж теперь?
Мечтая о былом,
Утрись крылом…
* * *
Все уходят, держать бесполезно.
Все уходят, держи – не удержишь.
- Правда, чаще всего по болезни?
- Правда, чаще всего?..
- Нет, реже!
В серых буднях угрюмых, облезлых –
Растворяются наши желанья.
Мы придумали сами болезни,
Для ушедших ища оправданья.
Нам всегда не хватает покоя –
От обид, от тоски есть ли средство?
Приложи руку к сердцу – ноет?
Ты считаешь – болезни сердца?
Сердце просит чуть-чуть вниманья,
Ведь вниманье так мало стоит!
Сколько в мире непониманья…
Приложи руку к сердцу – ноет?
Наши будни плывут над бездною,
И желанья – всё реже, реже…
Все уходят, держать бесполезно!
А никто и не держит…
* * *
Плюшевый медведь учил порядку –
Сам гасил неоновую лампу,
Спать ложился в детскую кроватку
И под щёку клал смешную лапу.
Просыпались мы под птичье пенье,
Заплетали кукле Машке бантик.
А потом меня учил терпенью
Оловянный маленький солдатик.
Но однажды все ушли куда-то
Из большого сказочного лета,
За чертой багрового заката
Растворились, канули бесследно.
Я кричал, я звал их неустанно,
Мне на это ветры отвечали:
-Поищи в горах Афганистана,
Много там солдатиков встречали.
-Не волнуйся, будет всё в порядке, -
Доносили ветры Чернобыля, -
Просто куклы заигрались в прятки
И вернуться вовремя забыли…
Мне бы жить по щучьему веленью
И шагать по жизни без оглядки –
Я научен стойкому терпенью,
Верю я в железные порядки,
Но – сверну направо – мир фальшивый,
Но – сверну налево – мир жестокий…
Где вы – Мишка плюшевый плешивый
И солдатик оловянный стойкий!?
* * *
Теплушка захлебнулась в детском крике.
Вагон усталый дёрнулся на стыке
В неведомую жизнь бегущих рельс.
Замкнулась цепь, пронзая воздух звонко,
И голос: «Покажите-ка ребёнка!» -
Мне известил, что начался мой рейс.
Лицо склонилось: «Ой, какой курносый!» -
Надтреснутый, весёлый бал матроса,
Как гром в образовавшейся тиши –
Пошли по кругу шутки, разговоры…
Я закричал: «Да мне ещё не скоро!
Я не родился…» - «Значит, поспеши!» -
Сказал солдат, угрюм и озабочен:
«Земля – крестьянам, фабрики – рабочим,
Вся власть – Советам! Столько нынче дел!
Давай, сынок, родись, ты очень нужен,
И вот тогда и выдюжим, и сдюжим!» -
Но я тогда родиться не успел…
А может быть, родился? Я не знаю.
Я только помню – пустота сквозная
И полусвет, а может – полумрак,
Вагон трясёт, и ветер лезет в щели,
И поезд мчится к неизвестной цели,
И за окном полощет красный флаг…
Вдруг поезд встал у тёмного откоса.
Куда-то в ночь ушли солдат с матросом,
И грянул залп, а может быть – звонок,
Вновь затрясло, погас огонь в буржуйке,
И бородатый в кожаной тужурке
Вдруг произнёс: «Всё кончилось, сынок!
Теперь усни… Родишься вновь не скоро –
Лет через тридцать или через сорок…
Ты будешь жить… Ты будешь зван на суд…
Там будут нас судить, но нас не встретишь,
Но помни, сын! – ты жизнью всей ответишь
За то, что ехал с нами… пять минут!».
Х Х Х
Свет погас.
Темнота над избами
Стынь качает.
«Коммунизм не для всех – для избранных…
Чтоб их с ихними коммунизмами!» -
Дед серчает.
Окунулась, ушла околица
В промозглый вечер…
«Упаси нас, Святая Троица!»» -
Старая бабка молится
На тощие свечи.
Завтра с жалобой бабка пойдёт
По инстанции:
«Нехристь пятые сутки пьёт!
Нехристь свет в дома не даёт!»
Нехристь – Ванька с подстанции.
Бабка верит – сомнений нет –
Во все величества:
Ваньку снимут, наладят свет…
Коммунизм – это сельсовет
Плюс электричество!
* * *
Как ты сказала? К чёрту на рога?
Нет, ты не знаешь ничего о Севере!
Там океан – сурово, но рассеянно
Швыряет глыбы волн на берега.
Там ночь так ночь – разлившаяся тушь.
Там день так день. Там облака – барашками.
Там старый норд ленивой промокашкою
Ложится на стекло апрельских луж.
И там всё лето тёплый рыжий ёж
По горизонту ползает уверенно.
Там всё прекрасно, даже климат северный.
Махнём туда!.. Ну что же ты ревёшь?!
Х Х Х
Осенний дождь – зануда и пропойца –
Опять завёл кладбищенский мотив.
Пятнистый шар растрёпанного солнца
Скатился в зону дальних перспектив.
Нет-нет, мы от природы не зависим…
Но почему туманятся глаза,
И я ищу в колоде старых писем
Знакомые когда-то адреса?
РЕВНОСТЬ
Весна – это шлюха и сводня,
Растлитель невинных душ, -
Облезлая, как подворотня,
С колёсами серых луж.
Безумная, бесшабашная –
Исчадье грехов и бед!
Весна – это что-то страшное,
Когда тебя рядом нет!
Х Х
Вечер то звёзды, то небо раскрашивал,
Тёмные краски всё больше сгущая…
Я у тебя ничего не выправшивал,
Ты ничего мне не обещала.
Просто стояли в немом напряжении,
Просто смотрели куда-то в пространство,
Где зарождалась в беспечном движении
Сущность людского непостоянства.
Там наз землёй проплывали столетия –
Что нам до них, если молоды, если?..
- Вот и закончилась наша комедия, -
Произнесла ты,
И звёзды исчезли…
Х Х Х
Не любишь? Не хочешь?
А хочешь – сгину?
Пустыми глазницами лоб свой выгрызу?
Пусть так! Но после –
Я через глину
Червём дождевым возле ног твоих вылезу!
Не любишь? Не хочешь?
Я – принц и нищий,
Любовь принявший смертельной дозою.
Я отражаюсь в твоих глазищах –
Смотри, любуйся, как ловко ползаю!
Не любишь? Не хочешь?
Придумай хитрость!
Скажи, что любишь и ценишь прошлое.
Сама вперёд только ногу выбрось,
Глядишь – расплющен твоей подошвою!
Не любишь? Не хочешь?
Ну, ладно, ладно…
Я пошутил… Всё забыто. Кончено.
Но – что?! Что тянет тебя обратно –
На это место, где червоточина?!
Х Х Х
Ты назвала себя канатоходкой,
Во мне стальную твёрдость усмотрев,
И лёгкою, танцующей походкой
Ступила на расшатанный мой нерв.
Канатоходка, милая, не мучай –
Я не стальной, и не моя вина –
Я буду для тебя –
Смертельный случай,
А ты –
Смертельный номер –
Для меня…
Х Х Х
Осенний ветер растянул мехи.
По стёклам дождь размазывает слёзы.
На будущее ветрены прогнозы,
И там дождей холодные штрихи.
Они не затушёвывают грусть,
Увы, им одиночество подвластно.
Мне кажется, порою, что напрасно
Язык дождей я знаю наизусть,
А то нашёл бы, с кем поговорить,
Пред кем достать и распечатать душу…
Но кто меня так долго будет слушать
И так, как дождь, правдиво слёзы лить?
Х Х Х
Пора печальная,
Пора осенняя –
Моё отчаянье,
Моё спасение.
О, как мне каяться
И плакать хочется,
И негде спрятаться
От одиночества.
Где звуки трубные?
А где веселье?
Идут угрюмые
Дожди осенние.
Льёт нескончаемо
На город каменный.
Пора печальная.
Пора раскаянья.
Деянья грешные
Да мысли пошлые –
Теперь всё внешнее,
Теперь всё прошлое.
И слёзы падают,
Как очищение,
И жду – наградою
Придёт прощение.
ОЖИДАНИЕ ПОГОДЫ
Чайка, парящая тихо-тихо.
Судно. Каюта. Гитара. Чай.
Семнадцать десять – губа Порчниха –
Стоим, подпирая тоской причал.
Замкнутый мир из мгновений соткан.
Стрелки часов замедляют бег.
Холодно. Дождь. И по крайним сопкам –
Чёрный, весенний, нетающий снег.
Выйду на бак. Напугаю чаек.
Эхо мой крик унесёт в пустоту.
Сам говорил, мол, в порту не качает.
Пусть бы качало, если б в порту…
Замкнутый мир от меня независим.
Я сам независим, смотрю веселей,
Как крупные капли сползают с лысин
Красных резиновых кухтылей.
РАССКАЖИТЕ О МОРЕ
Что ж, о море? Вы рыбу умеете шкерить?
Это очень легко, вы мне можете верить.
Шкерить… шкерить….
Не думать о тёплой каюте…
Время быстро летит –
Восемь рыбин в минуте!
Позабыть про усталость. Плевать на мозоли.
Ерунда то, что щиплет ладони от соли
И порой чешуя залетает в глаза…
Восемь рыбин в монуте… Четыре часа…
Шкерить,
Шкерить
И шкерить!
Для пая!
Для плана!
Проклинать свою жизнь и ругать капитана
На единственной ноте охрипших басов –
Все четыре… все восемь… двенадцать часов!
А иначе – зачем это море? – без толку!
Шкерить, шкерить и знать, что полгода – недолго!
Что, счастливый, однажды вернёшься к кому-то…
Просто шкерить – и всё! Ради этой минуты…
Х Х Х
Нас венчали не в церкви,
Нас вообще не венчали.
Корабельные цепи
Якорями бренчали,
Да команда шипела,
Да намёки судкома.
Ну, какое им дело,
Сколько жён у старпома?!
Языки почесали
И болтать перестали.
Нас с тобой расписали
В Корабельном Уставе.
Это было в Панаме.
Две недели до дома.
Не пиши своей маме
Ничего про старпома.
ВСЁ ПРОСТО
А зовут её просто – Таня.
И глаза у неё печальны.
И сидит она в ресторане,
Потому что зашла случайно
В этот самый обыкновенный
Ресторан «Полярные Зори».
Она замужем. Муж военный.
Вот и песня «За тех, кто в море!»
Как всё кстати и как некстати:
Она счастлива, любит мужа.
Но на улице дождь и слякоть,
И к тому же… А что к тому же?!
Капитану второго ранга
Можно быть за неё спокоёным…
Вот теперь заиграло танго,
Закружилось в дыму застольном.
- Вы танцуете?
- Да, немножко… -
Протянула, смутившись, руку.
Невзаправду всё. Понарошку.
Понарошку – листва по кругу.
Понарошку – и дождь, и слякоть.
Понарошку – и пьют, и спорят.
Понарошку – хотелось плакать
И не хочется больше – смотрят…
Танго кружится, увлекая,
По душевной своей орбите…
- Вы красивая… вы такая…
А зовут вас как, извините?
А зовут её просто – Таня.
И глаза у неё печальны.
И сидит она в ресторане,
Потому что зашла случайно…
Она счастлива. Любит мужа.
Вся в заботах – семья, квартира…
Возвращаться одной… по лужам…
Очень холодно… очень сыро…
А на севере по полгода
Всё такая стоит погода…
СТАРПОМ
«Так и жизнь пройдёт, как прошли Азорские
Острова.» В.Маяковский
Она написала: «П помнишь, тогда
Ты говорил мне, что море стальное?
Теперь-то я знаю, что море – вода,
Как наша любовь, и как всё остальное!»
Он скомкал письмо: «Значит, точка! Каюк!» -
Поднялся на мостик: «Беда – не горе!»
Услышал – на петлях полярных вьюг
Скрипели Ворота Карского моря.
Подумал: «Стальное! Ты не права…» -
Запел веселее про стёжки-дорожки…
Но боль приближалась, как острова
Шараповы Кошки…
ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ
В первый рейс уходили с песнею –
Как недавно, ещё вчера…
А теперь – одному на пенсию,
А другому – на слом пора.
Отходили своё, отрыбачили,
И теперь – на законный покой…
Боцман с грустью погладил ржавчину
И вздохнул глубоко.
А потом – оглянувшись с опаскою
На знакомый до боли порт –
Начал мазать зелёной краскою
Старый, ржавый, побитый борт.
Размечтался – светло и искренне –
Мол, в деревне есть водоём,
Предлагают место на пристани.
Вот туда бы махнуть
Вдвоём!
КОНЕЦ РЕЙСА
И когда прохрипело над судном: «Шабаш!»
В долгожданном лебёдочном визге,
Пароход развернулся и на абордаж
Взял солёные пенные брызги.
Вот теперь
можно курс проложить на восток,
Мерить мили и путаться в мыслях,
С переборки сорвать календарный листок
В перечёркнутых прожитых числах.
Вот теперь
можно думать про женщин и СПИД,
И, считая весь мир виноватым,
Пить в каюте технический спирт,
Разбавляя его дистиллятом.
Вот теперь
можно старые раны лизать
И мечтать – до озноба, до дрожи…
Всё нам спишется!
Всё теперь можно списать!
И себя, разумеется, тоже!
БЫВАЛЫЙ МОРЯК
Придав бутылке должный крен,
Моряк бывалый вам расскажет,
Как лихо он мочалки вяжет,
И перед вами гордо ляжет
Кудрявый пропилен.
Вы позавидуйте слегка,
Как очень добрые соседи
Его мочалке цвета сельди,
Сработанной из старой сети
Надёжно и наверняка.
Вновь память выплеснет в стакан,
Потом вовнутрь из стакана –
Рассказ, как повлиял на план
Душещипательный роман
Буфетчицы и капитана.
Вы не смущайтесь, пусть он врёт.
Моряк бывалый – славный парень.
Он и мочалку вам подарит,
И поиграет на гитаре,
И песню грустную споёт.
Но не расскажет никогда,
Как он своей подруге верил,
Как мили мерил,
Рыбу шкерил,
Вернулся – запертые двери…
Да, впрочем, горе – не беда!
И он вздохнёт: «Беда – не горе!» -
И вновь нальёт: За тех, кто в море!
ДАВАЙ ПОСПОРИМ
Давай поспорим,
что море пахнет.
А пахнет море
солёной вахтой,
Скрипучим тралом,
смолёным тросом,
Ледком, авралом
и альбатросом.
Запомни, парень,
по крайней мере,
Что море пахнет
не так, как берег.
Волна на планширь
заходит глыбой.
Да, море пахнет
проклятой рыбой
Треской,
кирзою
и робой драной,
Тоской,
слезою
твоей желанной,
Твоей любимой
подруги нежной -
Неисправимой,
ревнивой,
грешной!
А деньги? Деньги
для винных стоек!
Но по идее –
и это стоит:
И спирт лакаешь,
и пашешь, пахарь!
Зато ты знаешь,
чем море пахнет!!!