У дома Кшесинской
в шинелях, в бушлатах
военные люди
стоят и сидят.
Кто чистит винтовку,
кто ладит заплату
на свой побуревший
от пота бушлат.
Покой бивуака –
не верится как-то,
что эти солдаты, –
чуть тронь их, – хоть в бой,
что кто-то грядущее
делает фактом
и их всех, как в омут,
зовет за собой.
Секунды, минуты
вплетаются в нити,
а нити основой
вплетаются в ткань.
Не будет той ткани
потом знаменитей:
она – это время,
не просто – а грань.
Грань между Россией
былинной и новой,
грань между надеждой
одной и другой,
грань между элитною
властью, дворцовой,
и тоже элитною,
но «трудовой»,
грань между судами
над теми, кто против
«помазанных Богом»
подняться посмел,
и теми, кто новым –
куда, мол, ведете?! –
царям и придворным
служить не хотел,
грань между страною
забитой и... тоже,
и прежде и после –
вождей на распыл.
Но что же за грань,
если все так похоже,
какой же в ней смысл
или есть или был?..
У дома Кшесинской –
вернемся к началу –
военные люди
стоят и сидят.
Кто чистит винтовку,
кто ладит заплату
на свой побуревший
от пота бушлат.
И вдруг всех, как ветер,
приводит в движенье
взволнованный шепот:
«Товарищи! – Он!» –
«Кто – Он?» – «Я не помню...»
В глазах напряженье...
«...Ну тот, что на Финском...
Гляди на балкон!»
Стремленье, движенье –
поближе, поближе...
К Нему, Он – взволнован,
но вот говорит...
О чем? Да о том,
что мы знаем из книжек, –
апрель не Октябрь,
но и он не забыт.
Мы помним: в той речи –
энергия веры,
что будет меж тьмою
и светом та грань,
что все костоломы,
рвачи, изуверы
останутся в прошлом,
как прочая дрянь.
И слово, как вирус,
как чары гипноза,
стремительно входит
в солдатские лбы,
а там, упрощаясь
до бзика, до позы,
тотчас разжигает
желанье борьбы.
«Мы этих буржуев,
эсеров, кадетов –
ты только скажи –
изничтожим навек!
Подумаешь – птицы!
Да мы их – дуплетом!
Богатый – он сволочь,
а не человек!»
Тот там, на Финляндском,
и здесь, на балконе,
о мире свободных
людей воду лил.
Внимали, как дети,
но всякий ли понял,
что Он им за ношу
на плечи взвалил...
У дома Кшесинской
в шинелях, в бушлатах
военные люди
стоят и сидят.
Уже не солдаты,
еще не солдаты...
Что жизнь им готовит?
Не спит Петроград.