«Это свет разума, холодный и земной.
Древеса разума черны. Свет синий.
Травы изливают свои беды у ног моих, будто бы я – Бог,
Укалывая мои щиколотки и бормоча о своем смирении.
Душные, полные испарений туманы обитают здесь,
Отделенные от моего дома рядом надгробий.
Я просто не вижу его, чтобы туда попасть.
Луна – не дверь. Это лицо, само по себе,
Белое, как костяшки, и до ужаса встревоженное.
Она влачит за собою море, будто мрачное злодейство; она тиха,
С О-образным зевом полного отчаяния. Я там живу.
Дважды в воскресенье колокола будят небо –
Восемь великих языков, заявляющих о Воскресении.
В конце они трезво и протяжно называют свои имена.
Тис заострен. Он готической формы
Взор скользит по нему вверх и видит луну.
Луна – моя мать. Она не мила, как Мария.
Ее синие одежды обнажают маленьких летучих мышей и сов.
Как я хотела бы поверить в нежность –
Лицо статуи, облагороженное свечами,
Склоняющее, ко мне особенно, свой нежный взор.
Я падала долго. Облака расцветают,
Синие и таинственные, над ликами звезд.
В стенах церкви святые будут синими,
Плывя на нежных стопах над холодными скамьями,
Их лица окоченеют от святости.
Луна ничего этого не видит. Она нага и дика.
И откровение тиса – темень, темень и тишина».
Sylvia Plath – The Moon and the Yew tree
"This is the light of the mind, cold and planetary.
The trees of the mind are black. The light is blue.
The grasses unload their griefs at my feet as if I were God,
Prickling my ankles and murmuring of their humility.
Fumy spiritious mists inhabit this place
Separated from my house by a row of headstones.
I simply cannot see where there is to get to.
The moon is no door. It is a face in its own right,
White as a knuckle and terribly upset.
It drags the sea after it like a dark crime; it is quiet
With the O-gape of complete despair. I live here.
Twice on Sunday, the bells startle the sky -
Eight great tongues affirming the Resurrection.
At the end, they soberly bong out their names.
The yew tree points up. It has a Gothic shape.
The eyes lift after it and find the moon.
The moon is my mother. She is not sweet like Mary.
Her blue garments unloose small bats and owls.
How I would like to believe in tenderness -
The face of the effigy, gentled by candles,
Bending, on me in particular, its mild eyes.
I have fallen a long way. Clouds are flowering
Blue and mystical over the face of the stars.
Inside the church, the saints will be all blue,
Floating on their delicate feet over cold pews,
Their hands and faces stiff with holiness.
The moon sees nothing of this. She is bald and wild.
And the message of the yew tree is blackness - blackness and silence."