Я папашу видел редко, был папаша капитан,
Ой, же ты, иллюминатор, ой, дейдвуд и кабестан!
Ой, ты, матушка Одесса, ветродуй-гиперборей,
У папаши мать - еврейка и отец, пардон - еврей.
Но не все-то в океанах, в пенногребенных морях
Бороздятся капитаны. Вот-ка он - стоит в дверях!
И меня не повитуха, и не знахарь, не шаман -
В свет пустил волшебнорукий акушер Грауэрман.
Нота "фа" стоит четвертой, но на то она и "фа",
А вот графы… Ой, голуба, ой, ты, пятая графа!
Пораскиньте-ка мозгами (шибче всех - кто в галифе),
Кто бы мог я быть на свете вот по пятой по графе?
Жизнь - её сластить бы надо, да перчителей полно,
И отчизна погружает нас в… Вот то-то и оно.
Ой, муссоны и пассаты, ой, рассветные красы…
А над родиной торнадо, КИТЕЛЬ, ТРУБКА И УСЫ.
Под личиной капитана (коммунисту ли к лицу?)
Мой папаша скрыл злодейства и идейную гнильцу.
Нет, в ЧК не отоврешься, не срастить коварства нить:
Море Черное и с Белым он хотел объединить.
Повзболтать их после смычки - и валяй, рабочий класс,
В Сером море бултыхайся. Серость русскому - как раз.
Посодрали с капитана и шевроны, и шнурки,
А с башки фуражку с "крабом", а в квартире дневники…
Знаем мы врага мастырки, нас на том не проведешь.
И за шкирку. И в Бутырку. Камо, узниче, грядешь?
За два года наизнанку, а не то гляди - дух вон,
Ты пойдешь у нас в сознанку. Ну, колись: где враг? Кто он?
И папаша за два года (да, Бутырка - не курзал!)
Про кого чекистам надо - все до капельки сказал.
Что тут молвишь? Миллионам проистек на том капец,
Но, однако (Божья воля?) - сохранился мой папец.
Всю вернули одежонку, пораженья нет в правах…
-Но вот сын у вас - вражонок. И жена - увы и ах.
Тесть - зловещий враг народа. Теща и жена - они
В пользу клятой панской Польши в терроризм вовлечены.
"Отрекаюсь" или "каюсь", что он прежде произнес,
Мой папаша на Лубянке? Патетично или в нос?
И возвысился во славе, замелькавши возле касс,
Публицист и социальный выполнит любой заказ,
А еще фантаст, спичрайтер, полемист и колумнист,
Но попрежь русскоязычья - беззаветный коммунист.
Ну, а я, проблемный отрок, от кого и МУР устал?
Средь бандитов и отребья по-сорнячьи вырастал
Никаких авторитетов. Неотесан. Вспыльчив. Груб.
Человечья заготовка для ЗК. А следом - в труп.
Всем родителям московским (тут сошелся клином свет),
В жизни всякого хлебнувши - я намерен дать совет:
Деток умненьких и смирных, без отца иль при отце
Обязательно растите ближе к центру. В "А" кольце.
Я ж из Марьиной из Рощи, и предание свежо:
Спасовал пред этой Рощей аж нарком Н.И.Ежов!
Ну, а время - что же время. Был брюнетом - стал седой.
Пятилетки, семилетки замелькали чередой,
На рассвете в Коммунарке уж не лязгает затвор,
И повсюду узы дружбы, и Варшавский договор,
Палачи забыты ЧОНа, слова нет "заградотряд"…
Наша сила - Дом ученых и отряды октябрят!
И в ученом этом Доме, под присмотром коммуняк,
Состоялись пышно "Чтенья" и братания сходняк.
И вкруг Дома "персоналки", все-то чинно, все без толп,
А президиум, как глянешь - что ни личность, то и столп.
И с трибуны всяк оратор крыл про неразрывность уз,
Армянин с азербайджанцем, молдаванин- гогоуз
Обнимаются по-братски, тут уж правда нагишом,
Аж в Осетии не страшно называться ингушом!
Вроде - ярко и не поза, и не красное словцо,
Но - вкусок официоза. Страсть - но так, заподлицо.
В этот пиковый моментец, привстряхнувщи снулый зал,
Встал в президиуме некто и возвышенно сказал:
Мол, войны и лихолетья превозмогши смертный груз
(Говорю вам как воитель, патриот и белорус) -
Все мы настежь держим двери, всё в нас братству нараспах
При гармонии ушанок, тюбетеек и папах.
Тут уж зал расшвелился, нет овациям границ,
Бурный выплеск состоялся фотовспышечных зарниц,
Ну, а коли спад оваций (да под будущий кураж),
То пора и столоваться, ну, пополнить калораж.
А при каждом знатном Доме непременен кулуар,
А при каждом кулуаре непременен писсуар,
И как будто бы случайно (для вопроса про Моздок)
Я со знатным белорусом обустроился в рядок.
И бубнил, что да, в сраженьях, чей накал был несказанн,
Были сплошь обмороженья у героев-партизан,
Верхних, нижних окончаний ампутировали тьму…
Но вот среднюю конечность - коротили ли кому?
С очевидною тревогой, как на рифы Лаперуз,
На меня взглянул, пописав, коммунист и белорус.
Но как к днищу каравеллы прилепляется полип -
Так и я от белоруса в кулуарах не отлип.
Вот скажите, так спросил я, я не столь в науки врос,
Отчего накоплен с детства преизряднейший вопрос:
Есть на свете град Одесса. Основатель - Де Рибас.
Там в синагогальном хоре был певец. Профундо-бас.
И жена-негоциантка (между нами, антр ну)
У него была еврейка. И еврей любил жену.
В гармоничном этом браке (и погромов страхи прочь!)
Родились у тех евреев два ребенка. Сын и дочь.
Как же это получилось, иль умом я заскоруз:
Оказалась дочь - еврейкой, а вот отпрыск - белорус?
"Никогда" милей "не поздно". Сделав горестно рукой,
Рек папаша: ты опознан. Понял я, кто ты такой.
Жизнь - она не фунт изюма, три деревни-два села,
Ведь не кто-нибудь - Лубянка нас с тобою развела.
Нынче день - не день вчерашний, что и глаз не подыми.
Не курю. А было страшно…Угости-ка подымить.
Стойкость там черпать откуда? Там, в подвалах у ЧК,
Все-то стенки. А наганы - не у всякого чека.
Там, в подвалах, вмиг волосья расцветятся серебром…
Вот я и переметнулся. Из евреев стал сябром.
В этом, ясно, доля блуда и отступничества стать,
Но за волю ботокудом, печенегом можно стать.
И простились, больше в жизни ничего не вороша,
Не окрысившись впустую, будто окунь на ерша
Геть, колеса да турусы, и еврейству дать отбой.
Мы отныне - белорусы, ты да я да мы с тобой.
А на родине успехи и движение вперед.
Гордость вас не распирает? Мы поможем. Разопрет!
От рекордной свиноматки был приплод во сто голов,
И взрастили кукурузу в тумбах письменных столов,
Сгусток всех индустрий гари, вклиняясь меж небесных тел,
Наш улыбчивый Гагарин по орбите полетел…
Вот опять же Энгельс, Дарвин. Их ли мысли нам в размер,
Что они намозговали, англосэр и дойчехерр?
Как, по-ихнему, развился, уж простите, уж авек
На планете не советский - отвлеченный человек?
Вот, мол, в некую эпоху, что не годен даже в суп.
Жил-был первопозвоночный на планете. Трубкозуб.
И в какую-то там эру, съев неведомый кристалл,
Сделал бурную карьеру. То есть - обезьяной стал.
И вот эта обезьяна, спрыгнув с дерева, взяла
В руки палку. И кореньев палкой в пищу надрала.
Так вот за тысячелетья (как на голову да снег)
На планете появился первый первочеловек…
Там - века. У нас же блитцем, вмиг один генсеком стал,
Спрыгнув с мостика комбайна и осилив "Капитал"!
Так у нас, в стране Советов, изо всех её щелей
Перло счастье. Нет наветов. И сплошной тебе елей,
До небес коптят заводы. Тучен колос.Шпарят ТЭЦ.
Тут под будничность триумфов впал в бесстрашье мой отец.
Чу - не бьют интеллигентов, эту общества мездру,
И позвал меня папаша срочно к смертному одру.
Вот, сказал он, средь несчастий, средь борений и атак
Из евреев в белорусы я качнулся. Все не так!
Пусть семья -отчасти стайность, пусть далек родимый кров -
Но была над нами тайна. Время снять с неё покров.
На Лубянке не чурались, вот же олухи и пни,
Влезть во всё. Но над "Моралес" не задумались они!
Тупоумны. Малознатки. Морды вкривь, на тате тать,
Арифметика в пределах - ребра как пересчитать.
Приземленны, не шурупят в формулах высоких сфер,
А в Гишпаньи жил Моралес, инсургент и флибустьер!
Так чекисты обмарались, не читали про Писарр.
Наш предтеча - дон Моралес! Кабальеро и корсар!
Я ответил: что ж, резонно, если уж об этом речь:
Из Испании - евреи - не могли мы проистечь.
Очевидно я испанец, плоть от плоти той земли,
(Ведь евреев там под корень лет как триста извели).
То-то с самой колыбели, даже ранее еще
Мне все бластилась паэлья и отвратен был борщок.
Да, теперь осмелься только всяк издательский гондон
Пред фамилией моею не проставить это:"Дон".
И чтоб снялись кривотолки и возможные шу-шу -
Я про нацию:"Испанец" - гордо в паспорт запишу.
И фиаско. Катастрофа. Вот так взяли на фу-фу:
В паспортах искоренили душку пятую графу!
И пошел я, горемычен. как помоями облит.
Кто же я, босяк безродный? Чур меня - космополит?
Не обнюхался с папашей досконально и общо.
Проживи папаша дольше - кем бы я побыл еще!
А теперь-то кто я стался? Интересное кино!
Мне без нации болтаться? Словно в проруби говно?
В чистом поле как останец, не семит, не белорус,
Подозрительно испанец и ни в коей мере рюс?
Пусть такие и сякие стерпят все и ни гу-гу -
Я ж без нации в России жить конкретно не могу.
Отрешимся от апатий, абортивности и дремль,
Я двубортное надену - и куда? Конечно, в Кремль.
Там бытует подполковник. Попрошу его, чтоб внял,
Он ведь, если что захочет - все уже поотменял.
Он без устали радеет, как внедрить во всем лафу:
Пусть отменит он отмену на заветную графу!
Только помнить, чтоб не брякнуть с детства въевшийся "шолом",
А "заране благодарны" и "покорно бью челом".
Соберет в Кремле хозяин ассамблею иль ОСО:
Точка пятая опоры и такое ж колесо,
А еще читай в повестке жирным пятую строфу…
И, возможно, восстановят душку пятую графу.
А уж тут не промахнусь я (семя сыпь не на межу!),
Я охулки с пятым пунктом на себя не положу,
Кину шлепанцы на сметник, нынче жизнь - что в бутсах кросс
И в графе "национальность" запишу:"Единоросс".
Тут - раздвинься, горизонты, и карьера - зашибись,
И чего бы ты ни слямзил - всенародно крикнут:"Бис!"
Не придумаешь умнее, я сознаньем в это врос:
Легче сбагрить ахинею, если ты единоросс.
И, идя по жизни храбро, хоть Иван ты, хоть Халил,
Не возьмут тебя под жабры, сколь бы ты ни нашалил.
Я вливаюсь. Не дождаться, чтоб я, влившись, оробел,
Что велят - готов одобрить воплем в тыщу децибелл,
Новой нации находка - по всему я парень-хват,
У меня в глазах горенья - как в ЕЭСе киловатт!
Кто приметлив, скажет сразу: вот сроднения черты
(Оппоненты ж содрогнутся и пооткрывают рты):
При общеньях, при дебатах, даже бухаясь в кровать -
Я умею по-грызловски страстно ноздри раздувать.
Придвигайся, счастье, близко, я достоин, я таков:
Я могу вертеть как Слиска шейной группой позвонков.
Не сдержать меня, борзова, лишь поводья отпусти.
Гляньте: отмобилизован. Допустите процвести!
А.Моралевич.