Иду я по дороге. Это - я так называю, дороге. А дороги-то самой и не видно, снегу навалило… выше крыши. А там где должна быть дорога лишь впадинка. Там где полозья должны быть, снега чуть меньше, но все равно проваливаюсь больше чем до колена. А справа и слева огромные снежные пологие горы. И ни одного следа. Знать, первая иду. Шагаю я, шагаю: одну ногу вытащу из снега, переставлю, другую ногу вытащу – переставлю. А дышится так легко и свободно. Притомилась чуть-чуть. Остановилась. Хорошо-то как! Солнышко-то какое ясное и улыбается во всю ширь своей золотозубой улыбкой, а верхние снежинки , что лежат на высоких снежных горах резвятся наперебой и сверкают своими бочками, то одним бочком повернётся и блеснёть, то другим.
И не выдержала моя-то тут душа, да как распахнется во всю ширь, и как вырвется наружу, да как закричит: "Э-э-эй… Э-гэ-э-эй… люди добрые-е-е… хорошо-о-о-то ка-а-ак…". И взмахнула душа моя крыльями, и... запрыгала я на месте... взлетая: вверх-вниз.... вверх-вниз... Прыгала я, прыгала и столько сил у меня прибавилось,… и пошла я дальше переставлять свои ноги, будто костыли... Но как-то легко переставляю. А улыбка на лице, прям до ушей...
Иду я иду, а навстречу идут двое, что первая - молодая женщина, а что вторая - чуть постарше её будет. Идут так, словно никого не видят. Сумрачные такие, словно монашки. Смотрю, там где они идут уже и тропка вихляется. Поравнялись мы, а я и спрашиваю: "А что там впереди дорога-то есть?" Они молча посмотрели на меня, одна
- кивнула, и не останавливаясь пошли они дальше. Постояла я посмотрела им вслед. Да й сама двинула в путь. Смотрю, а впереди, вроде как снег грейдером расчищен. И вот где последний стежок грейдер-то сделал, там, как ров с высоким обрывом. Я приостановилась. Смотрю вперёд.
Вдруг вижу: из этого рва женщина взбирается, да быстро так взбирается, как будто за ней кто-то гонится, и, толи сопит, толи всхлипывает, гляжу, а слёзы-то слёзы – всё лицо-то залили. Вся раздетая - это в такой то мороз?! А фигурка-то фигурка - стройненькая в светленьком платьице и платок в правой руке держит - воздушный такой, а когда припадает, когда ноги-то в снегу вязнут, так платочком вместе с рукой, как ресничками взмахивает. Взобралась она на край этого обрыва со стороны снежного рва, гляжу, а за ней парень бежит молодой такой, светловолосый, а тело-то тугое и мускулами всё играет. Гляжу на лицо, и не по себе-то как-то стало, а лицо-то всё злое и кричит ей: «Зоя, Зоя…»... Смотрю я на них...
И тут картинка эта обрывается и пошла другая картинка.
Утро. Я в сумрачной комнате - типа пансионата, с какой-то женщиной. Комната просторная, но неуютная. В правом от двери углу моя постель, прикрыта тёмным одеялом, сдева другой женщины. Женщина приводит себя в порядок, двигается по комнате. Я подошла к зеркалу. Под зеркалом на полочке вся косметика и расчёски этой женщины. И вдруг, стук в дверь. Открывается дверь и в неё заглядывает светловолосый, красивый, улыбающийся парень. Взглянул на меня таким взглядом, что у меня и сердце обмерло: "Неужто ко мне?". А он увидел меня, улыбнулся и говорит "Выйди…". У меня и сердце бешено заколотилось, неужели ко мне... и такой красивый...
Я смотрюсь в зеркало надо бы расчесаться, волосы-то мои светлые длинные, ещё слегка у корней после душа влажные, а локоны рассыпались по плечам такие пушистые и слегка шелковистые. Ищу я, ищу свою расческу, точно знаю, что их было у меня две, а найти не могу... ни одной. Сердце бешено колотится, бегаю по комнате, куда ни посмотрю, всё вижу расчески соседки своей. Одну маленькую даже в руки взяла, но знаю же, что чужой чесаться-то не буду, тут же и бросила. Потом под подушкой нахожу свою старую белую расчёску (не знаю, как она туда попала?) с тремя или четырьмя сломанными зубьями. Лихорадочно схватила, быстро расчесалась и выхожу из комнаты.
Выхожу из комнаты, а там... светлый такой (после сумрачной комнаты показался, прям, ликующий), тёплый, огромный зал, типа фойе на втором этаже. С одной стороны огромные светлые окна, с заглядывающим солнышком. На окнах прозрачная тюль с крупным рисунком цветов того же белого цвета. У окна стоят огромные кадки, в которых растут огромные зелёные кусты комнатных цветов. Выхожу я, значит, из комнаты, а парень берёт меня за талию и смотрит на меня вопросительной обворожительной улыбкой. Вначале мы посидели за столиком, попили чай, а потом он повел меня к окну. Стоим мы у окна, солнышко светит, а он держит меня за талию и спрашивает: "Ну, что?..." и замолкает, как будто я дальше знаю тему вопроса. А я стою в его объятиях, и так хочется радоваться: Неужели… неужели… такой красивый... Но внутри – в душе тревожно как-то мне, и всё мне кажется, что я его где-то уже видела... Но он так обворожительно улыбается, как будто тёплым туманом обволакивает, но... скозь эту обволакивающую улыбку, иногда, вдруг прорывается откуда-то из глубины что-то зловещее... Вот так и стою, то вдруг вся таю, то вдруг вздрагиваю всем своим телом...
Обрывается.
Дальше.
Я снова в начале этой же заснеженной дороги, но там уже много следов, смотрю собаки, много собак, штуки три-четыре такие крепкие, такие пружинистые, бегут по этой дороге и я бегу вместе с ними. На мне слегка накинуто пальтишко, простоволосая, волосы от ветерка развеваются, руками прижимаю к груди запахнутые полы. И бегу, усиленно работая плечными суставами, стан слегка наклонён вперёд. Смотрю в середине дороги между колеями сугроб, и подбегают туда "мои" собаки, а из-под этого сугроба бодренько вскакивает ещё три крепкие, лоснистые собаки, а четвёртая, самая большая поднимается с трудом, и ей как бы трудно встать, шерсть влажная.. И все эти собаки рванули с дороги влево. А там большой участок поля, примерно, как дворовый футбольный стадион, расчищен грейдером, но не до конца, потому что всё поле белоснежное, а по краям огромные горы сверкающего на солнце снега. Эти собаки к чему-то подбежали, некоторые во что-то вцепились и стали тащить из-под снега. И стоят там люди, человек десять и один милиционер. Подбежала и я. Вижу тело женщины и двух мужчин. Женщину я узнала сразу, это была та в светлом прилегающем платье, а мужчин я не знала. Тела были ещё не остывшие, потому что, когда один человек, может медик, но без халата, поднял одного мужчину за одну руку, то голова и вторая рука безжизненно свесились, а на той руке, за которую он поднял, была татуировки. Мужчина был лет двадцати шести, до пояса голый, и когда его подняли, то его худое туловище слегка перекосилось, и были видны под кожей ребра. Кто-то среди людей сказал его фамилию-кличку, но я её не запомнила. Второго мужчину я не увидела.
Мой взгляд замер на девушке, которая ещё недавно бежала мне навстречу…
И вдруг проблесками, как это, иногда, показывают в фильмах, моя память, как в фильме, стала вспоминать… вот бежит девушка… вот за ней гонится светловолосый парень… вот, снова девушка... взбирается на верх снежного рва… вот она карабкается… вот она бежит в полный рост, в страхе оглядываясь назад… вот снова парень… но он ещё далеко… но бежит он быстро… лицо парня перекошенное от злости… вижу хорошо этот череп, эти правильные черты лица, перекошенные от злости до неузнаваемости … вдруг проблеск… лицо парня, который меня обнимал … злое лицо парня, который гнался за девушкой… Лицо улыбающееся … лицо злое … лицо… лицо… ещё, ещё, ещё… Стоп! Лица совмещаются… Это - один и тот же человек!...
Что он хочет?... Я следующая?... Да. да, - ведь я же свидетель!
Мой вскрик: "Милиционер, я знаю, кто это сделал…"
И я проснулась.