Я проходил мимо церкви,
Старинный, старинный собор.
Легонько зелёные ветви
Касались небес, как багор.
Там мирно сидела горгулья,
Вниманием каменных глаз,
Смотрела, ей подмигнул я,
И бросил парочку фраз.
И неспешно пошёл по дороге,
Что к дому меня привела,
А стоя уже на пороге,
Придумал горгулье крыла.
А вечер кошачьей походкой
Кругом гулял по земле,
И город его стал находкой
Во времени странной черте.
И только лишь ночь опустилась,
И окна закрыла звезда,
Горгулия вдруг оживилась,
И крылья раскрыла тогда.
Под песню ночных заблуждений,
Прохожих и просто зверей,
Молитвы, слышны, приведений,
Ищущих неких дверей.
А ветер играет и свищет,
Да слышится шорох листвы,
И только Горгулия ищет
Свечей небольшие костры.
Но вот уже свечи погасли
И убраны свитки в сундук,
Но будто бы крылья нависли,
И вот-вот послышится стук…
«Чего ты хотел, человече?»
Из мрака меня вопрошал
Голос, как колокол к вече,
Так что же, я отвечал:
«А кто ты, создание ночи?
Я вроде не знаю тебя…
Не вижу твои же я очи;
Зачем же нашло ты меня?»
Язык заплетался с испуга,
Не знал, что в забвенье сказать;
Мне не хватало лишь плуга,
Что б сердце своё распахать.
А голос ответили спокойно:
«Поверь, мы знакомы с тобой,
Сегодня, хотя и невольно,
Связало нас нитью одной.
Я крыльев не знал от рожденья,
С тех пор, как меня изваял
Из горного, мастер, каменья,
И именем глыбу назвал.»
Я стал понимать понемногу,
Кто растворился в ночи.
Сейчас помолиться бы Богу,
Но мысли, как пепел в печи.
Шажок осторожно я сделал,
Сказал в безмятежную ночь:
«Не знаю, что там наделал,
Но заходи, я не прочь.»
Крылья захлопали громче,
Тьма, как волна, поднялась.
Будто бы стало мне жарче,
А глыба вперёд подалась.
Горгулья сидел предо мною,
И вновь изучая смотрел…
Он явно не был сатаною:
«Ну, говори, что хотел.»
«Нашел я тебя, что б сказать,
Спасибо тебе, человек,
Твоё лишь уменье мечтать
Открыло свободы мне век.
Придумал горгулье ты крылья,
Камень заставил ожить,
Мне был собор, будто келья,
Теперь я могу и пожить!
Теперь я могу, наконец-то,
Гордо расправить крыла,
И как Галилея комета,
Сбылась наконец-то мечта!»
В волненье стоял и смятенье,
Недвижим, как каменный бог,
Хоть близок я был в пониманье,
Но вымолвить слова не мог.
Горгулья смотрел не моргая,
Закончилась гулкая речь,
Сказал он, уже улетая:
«Тебе себя надо беречь!»
Он уходил по-английски,
Прощанье ему невдомек,
А Лунный и Солнечный диски,
Пророчат ему путь далёк.
Звёзды, ни много, ни мало,
Вальс танцевали слегка.
Такого ещё не бывало,
Не бывало такого пока.
Имени он не открыл мне,
Имя своё он сберёг,
Наверное, лучше, что б в тайне,
Имя своё он стерёг.
Ночь в забытьи пролетела,
Не вспомнить, что было тогда.
Ранняя птаха запела,
Вот пробудился когда.
Сном, а может быть явью,
Окутана память моя.
«Памятью, но не любовью,
Окутана повесть твоя.»
Так думал я о недавнем
Госте из темной тиши,
Который, будучи камнем,
Имел уж зачатки души.
Чьи глаза никогда не смотрели,
Но видели больше других;
Уши ничто не ловили,
Но слышали лучше живых.
И сердце его трепетало,
Хоть не было вовсе его.
О том же, что в нём заиграло,
Рассуждения нет моего.
А ночь отыграла Сонату,
Близится действо к концу,
Ночь уступает рассвету
Место, сойдя по крыльцу.
Сложно судить о законах,
Царящих в природе вещей.
Можно судить о системах,
Писаных лишь для людей.
Решил прогуляться немного,
Подумал, поможет понять.
Сидел горгулия, строго
На постаменте опять!
Без страха смотрел и сомнений,
Мне было немножечко жаль,
Что этих чудесных видений
Не было вовсе… как жаль.
Как жаль, что горгулья не сможет
Смотреть, говорить и летать.
Но так он, наверное, сможет
Имя своё охранять.
К лицу его я пригляделся,
Мы с ним похожи чуток.
Наверное, я размечтался,
Души расшатался колок.
И я зашагал по дороге,
Небо вдыхая и свет.
В облаке Солнце, как в тоге,
Любая мечта есть рассвет.