На пляже работа — от скуки скули
и солнцу бока подставляй терпеливо.
А вон сухогруз проползает вдали
мазутным пятном в переливах залива.
Испортил пейзаж отдыхающим он,
курортников вид его просто коробит,
как будто в зеркально-паркетный салон
вошёл работяга в промасленной робе.
Шипит разговор, как волна по песку,
что кончилось море борьбы и исканий,
что мир моряков на опасности скуп,
привычен, как график в общественной бане.
Вот раньше!.. Цвели на заре небеса,
врывалась в лагуну пиратская шхуна,
и смертной тоской заливало глаза
пронзительно-синее око тайфуна.
Рубились в тавернах, и пили вино,
с красавицами у причалов прощались,
грузили пиастры на трюмное дно,
а не повезло — так на реях качались...
Такой разговор — как по коже наждак.
Да что вам — своих неприятностей мало?
А сердце стучало: «Ты тоже моряк!»
А совесть ни слова сказать не давала.
Что мне ещё надо? Волна так нежна,
что в ней и спросонья утонешь едва ли,
вон дремлет, газетой прикрывшись, жена,
вон дети визжат — видно краба поймали!
Мир без потрясений и нервных потерь,
и я — не бродяга в семье, не обуза,
и кто-то мою принял вахту теперь
на ржавом от соли борту сухогруза.
А раньше? А раньше – не день и не год
романтики вашей имел — хоть залейся:
в свинцовые гребни ныряющий борт
и скука почти бесконечного рейса.
Что знает моряк? И что видит моряк? —
Погрузки, причалы, авралы и тали.
Мы только на суше, и то под коньяк,
любителям о приключениях врали.
О, как вдохновенно звучали слова
про спрута, что дремлет в пучине веками,
про необитаемые острова,
набитые тайнами и сундуками.
О Южном Кресте вспоминали мы гимн,
о смуглых красотках плели небылицы.
А жёны меж тем уходили к другим —
звала их короткая жизнь торопиться.
И дети взрослели почти без отцов,
чему-то учились и чем-то болели...
Я вашу романтику видел в лицо,
когда мы от шторма уйти не успели.
Он гнал нас на норд и топил, и месил,
и не было мира в бушующем мире!
Машины уже выбивались из сил
на нашей полузатопленной «Лире».
Хрипел океан, задыхался, рычал,
гремел по бортам и ломился с размаха.
И танкер панамский в эфире кричал,
ругался, молился и плакал от страха!
И я не забуду, наверно, вовек,
каким бы покоем меня не лечили,
как бился о камни измученный «грек»
от нас только в миле! А мы проскочили...
Сказать, как мы пили на берегу,
чтоб не разрыдаться от гнева и горя?..
И больше я в море идти не могу,
себе заберите проклятое море!
Что мне ещё надо? — волна так нежна,
что в ней и с похмелья утонешь едва ли!
Вон дремлет, газетой прикрывшись, жена,
вон дети несчастного краба поймали.
Себе я не враг и детишкам не враг.
И любо мне с ними мотаться по пляжу!
А сердце заноет: «Ты тоже моряк!»
Так я с ним уж как-нибудь лично полажу!
А кто без романтики не проживёт
и киснет в тоске, как на пляже медуза, —
давай, поднимай паруса и — вперёд,
на ржавом от соли борту сухогруза!