Памяти Алексея Ганина
Есть ли совесть незримая в мире?
Что ты славишь сегодня, поэт?
Перестройки и гульбы, и вихри
затянули тебя в безответ.
А в далекие годы расстрелов
за прозренье – в былинных полях
погибали поэты, смело
оставляя себя в стихах.
Словно Сирины-птицы о воле
возмечтавшие, о живом
русском хлебе… Вот их-то застолье -
с чьей-то скорбью и страшным грехом!
Их-то совесть - в глаголах русских,
их-то судьбы – с историей – в хлест!
Среди трав золотисто-русых
в красный час – их последний покос.
Мы немало видали печали…
Только их-то прозрение - вслух!
И опять мы молчим, как молчали,
но не в нас ли - былинный дух?
Но не в нас ли – их Плач Обидин,
Жля и Зга их прозревших вежд,
и не нам ли с Ключами Марии
запоручен русский рубеж?
Мы немало видали печали…
Но на русские рубежи
не звезда прилетает ночами
к нам, а грач от былинной межи.
И стучится в сердца, и голос
древней Судной Трубы - его глас!..
Но взметнется ли хлебный колос
и насущный, и вечный - от нас?
* * *
В чем русский путь?
В сомнениях? В утратах?..
В угорьях Бобришных у реки?..
Звенят льняные нити в ткацких станах,
и устилают Русь половики.
Иди по миру с именем родимым,
но не сходи с лоскутных этих троп!..
В чем русский путь? –
в умом необозримом
Отечестве,
в любви к отцам - по гроб!..
В Николах, в Дионисиях, в Мариях…
В годах былинных,
в строгих «Житиях»…
В самой твоей судьбе, в твоих крестинах,
в благословенных Пушкинских словах!
Неси, как крест, по жизни
Русский короб,
в котором и дедина, и вся Русь…
Окошко спросит: Ты вернешься скоро?
Ты низко поклонись, скажи: Вернусь.
Когда вернешься –
сядь за стол дубовый
под вечные святые образа…
И Сталинград, и Поле Куликово
ты помяни…
Без памяти – нельзя!
Родня, соседи «В горнице» Рубцова
во имя этой встречи станут петь…
И русский путь
откроется от слова,
от песни, как родник, что был и есть.
КРЕСТЬЯНСКИМ ПОЭТАМ
Умирает соборность крестьянского мира.
Где искать потаенную книгу «Златые уста»? –
В ней начало Руси… летописная миткаль -
в переплете осохлом, в буквицах – береста.
Николай, Алексей… От поминок к поминкам
каликой перехожей речь родная идет,
и растет в семь цветов, и восходит велико
к небесам русский путь, собирая народ!
Нам бы радугой встать, как Господним заветом,
что не сгинут крестьянское слово и хлеб!..
Павел, Пимен, Сергей,
Петр, Василий… С рассветом
в поле русском поют память вам плуг и серп!
С нами: Ганин, Васильев,
Клычков и Орешин,
Карпов, Клюев, Есенин… крестьянская рать!
От поэзии русской и от России
вас хотели отсечь, отсекая - разъять!
Но кладет в русский короб – Господь синеокий
потаенную книгу «Златые уста»,
и по ту – от Бутырской, и по эту – дороги
вы стоите, воскреснув, как в ризах, в стихах!
* * *
Я расту из глубины Глушицы.
Я давно укрыта тишиной.
Берег в травах, как отрезок ситца,
кажется мне с небо шириной.
Так красивы были бы рубахи
и платки… но не скроить, не сшить.
И приходят тучи, словно свахи,
на смотрины… но кого любить?..
В подолах у туч – сокрыты свитки,
в свитках тех - сокрыты имена.
Справлены по женихам поминки,
выпит кубок горького вина.
Не прильнет никто к тропе- убрусу.
Ветер, словно Ганина гармонь -
лемеха растянуты над Русью,
до иных, до праведных времен.
* * *
памяти Александра Романова
Петряево… качели деревянные…
Лети с мольбой своей к Поэту в жизнь!
Окошко высоко, но ставни ладные
открыты. Лишь под небушко качнись!
Все живо… Ася пьет чаек из блюдечка,
на лавке на листках – стихи, стихи…
Коли заглянешь в дом в окошко с утречка
увидишь тропки в жизнь – половики,
и печь, и чугунки с картошкой, с кашей
и самовар, и фотографий хор.
Он тут, Романов Александр, он чаще
теперь глядит на деревенский двор.
Рискнешь ли ты взлететь, пусть на качелях
и встретиться в окне глазами с ним?
И все сказать, что не смогла при встречах,
когда он рядом был?..
* * *
На душе – легко,
свет - не за горами.
Думаешь стихом,
пока ты при маме.
В кринке – молоко,
на шестке - припеки.
Время велико,
пока ты при Боге.
БОРОВЕЦКАЯ КАРТОШКА
Боровецкая картошка…
Вологодская картошка…
В жизни – больно,
в жизни – тошно,
но когда лежит в мешках
клубень к клубню,
то гармошка
запевает в деревнях.
Заболею, онемею,
упаду, рассыпав бусы,
на больничные убрусы…
Но заместо
скорби скорой
принесите мне картошки,
той
рассыпчатой, ядреной!..
Отварите – боровецкой,
настоящей,
крепкой,
русской!
Землю – Ангелы копали,
Божьи росы –орошали,
и несли златые тяпки,
чтоб ее огрудить – бабки!
Сорняки-чертополохи
и сурепки – через руки
ребятишек босоногих
улеглись в копены - круги!
Ах, какая там земелька! -
складень дождика и солнца.
Походила деревенька,
знать, с бадьями от колодца!
Реки Сухона и Пучкас
уж не раз
гостевать Кузьма-Демьяна звали…
И в Большом Дворе под квас
пироги с картошкой
подавали!
Шло Кощеево -
все в красных сарафанах
да с солеными грибами,
Кромовесово в рогатых кичках
да с морошкой,
шла Рязанка -
поводила синими очами,
шло Обросово в кафтанах
да с гармошкой!
-Не стелите плач-травою
мне постели,
положите головою
к боровецкой дальней сени!
Отварите, принесите,
той, что жжется
паче солнца!-
Вологодской,
боровецкой,
с хлебом черным,
с крупной сольцей
да в мундире!..
Я вдохну
ее силы корневые,
и тогда, как на духу,
к вам вернусь,
мои родные!
* * *
Приглядите за моей строкой.
В мир иной я выйду ненадолго.
Я найду себе и ей покой.
Но покуда в терниях дорога -
приглядите за моей строкой…
Дайте ей и ручку и перо,
лист бумаги, пусть занятье будет!…
С ней у нас с рождения пошло:
отлучусь, она и ждет в закуте
или у окошка ждет неслышно…
Приглядите… Чтоб чего не вышло…
* * *
Не пишутся стихи.
Белым-бела тетрадь.
Молчат уста строки,
и буквиц не слыхать.
Заместо слов следы
серебряные вижу,
но пенья запятых,
как прежде, я не слышу.
Так и проходит миг,
за ним проходит день,
не начат черновик,
бела чернил метель.
Все глубже даль и ширь
чистейшего листка.
На веточке снегирь.
как красная строка.
* * *
Последние утки,
последние утки летят.
Последние звуки
озера и реки хранят.
И вереска ситцы,
и падей брусничная мерзлота
с тоскою глядят,
как последние утки летят.
-Навеяно много ли хлеба?
В октябрь-листобой
последние утки
летят над родимой землей.
С Прасковьи-льняницы
льны мнут.
И летят над кострицей
последние утки
от вьюг за четыре седмицы.
Небесная марь,
крылья дождиком частым не тронь!
Последние утки.
Последний осенний огонь.
* * *
Молчат колодцы
в деревне моей матери,
в деревне, когда-то славной
невестами и соленьями,
припасенными к свадьбам.
Рвется о чертополох
солнца тулуп,
шитый
нитью атласной.
Едок крапивы дух.
Но вот - лязг дверного крюка
слышится,
и на крыльцо
выходит старуха –
Праматерь этой деревни.
Она чешет волосы гребнем
и ситцевою тряпицей
связывает косицу.
Потом к сарайке идет,
из скобы вынимает
деревянную тычку
и кур выпускает.
Они к холму семенят,
к чертополоху,
а старуха
стоит, опершись на бочку,
в которой
зеркальным кругом –
вода.
И бабочка на поверхности –
распластаны красные крылья –
бликом недвижным.
Волос
Это он - небывалый старик.
Это Волос-
столетние руки.
А когда обернется на крик,
то такой!- молодой, рыже- русый.
Это он домошерстную ветвь
напоил из дуплистой корчаги.
Козьи шкуры заставил запеть
у замшелой коряги.
Ему Ангел с Господних высот,
подал звонкое бильце.
Меж собой христианский народ
говорит о нем, как о кормильце.
Неусыпный хранитель скота,
с православным крестом –в перепутье.
Солнце с неба идет напокат,
а он все с ременьем да с хомутьем.
От медведя, медведицы он
уставляет железные тыны.
Это – Волос
старинный лицом
и могучий - из русской былины.
А когда собирал он суму,
славя праведно века начало,
с теплых туч на колени ему
Голубиная Книга упала.
И Господь пастуху, что корпел,
но стоял на старинном устое,
вверил Слово Свое и велел -
неусыпно хранить – Корневое.
* * *
Где оно – о Родине слово? -
колокольчиком ли в инее осеннем,
огошком ли рядом с отчим кровом,
где крепки дубовые сени.
Кто под матицею благословлялся,
кто нес в ладанке печинку - просфору,
и за тридевять земель отправлялся,
знает – слово русское
душе впору.
-Ангела – хранителя в дорогу! -
слышу я родительский голос.
Собирается в пути понемногу
Слово, как в хлеба колос.
Слово на Руси – оно соборно.
Слово на Руси – оно от Бога.
И хранит на росстани часовня
Буквицы узорные строго.
А откроет кто русское слово,
Голубиную Книгу - в пути,
тот по буквицам до отчего крова,
до родимого –
дойдет невредим!
* * *
Чудова колокола
отзвонят по Рожнову,
иконописцу, что следовал Божьему слову…
Скажет владыко:
-На зорьке лазоревой, в стужу,
как голубок-то воркует, зовет его душу!..
Девонькой сходит церквушка к речке
и крестится.
Красные камни Московии к берегу кренятся.
А над вратами - лики святых будто сотканы
из васильков, клеверов, колокольчиков сорванных.
Иконописец краски земные с молитвой замешивал,
душу в безмолвье пред нимбом Господним задерживал
и, припадая к земле, что из-под кисти являлась,
тихо дивился: Раю, мой - раю, светлая радость!
Чудова колокола отзвонят по Рожнову.
Скажет владыко:
-Собрался ко Божьему крову…
Краски в котомке, перста еще в охре и в глине…
-Боже, даруй потрудиться в раю многогрешному сыне…