Как? Вы не знаете Давида Соломоныча? Простите, а что же тогда вы делали в Бердичеве целую неделю? Отдыхали? Да где здесь отдыхать? Смотрели город? Да где вы здесь вообще увидели город? Что? Давид Соломоныч? Посмотрите на них! Они таки еще спрашивают, кто такой Да…! Да если б вы знали, Давид Соломоныч – это…это главная (куда там – единственная!) достопримечательность Бердичева.
Вот, началось, подумал Этнограф (а это был именно он, будьте уверены). По внешнему виду, вообще, и по массе отдельных отличительных признаков, в частности, он безошибочно определил в своей соседке по купе представительницу этнического большинства населения знаменитого на весь мир города Бердичева, который он покидал сегодня без тени сожаления и не имея никакого намерения когда-нибудь в будущем испытать по нему хоть мимолетную тень ностальгии.
Этнограф он был настоящий, т.е. - по призванию. Многие приходят в эту науку случайно, но пока они это поймут – времени проходит довольно много, и они остаются. И занимают место. И не дают прохода другим. Например, тому же Этнографу могли дать хороший проект с должностью в придачу, но… Этнограф привык заниматься своим делом, т.е. этнографией, а с корпоративной этикой был знаком весьма поверхностно. Поэтому, когда он вернулся из очередной экспедиции, поезд, как говорится, ушел – и проект, и должность достались молодому, но не по годам пронырливому выпускнику финансового университета (при чем здесь финансы?), а опытного специалиста Этнографа не только перевели в подчинение «молодому, да раннему», но еще и поручили распутать то, что не могли до него распутать другие. А именно: выяснить, в чем состоит неповторимость бытия жителей города Бердичева. И все это подробно описать и к тому же зафиксировать, так сказать, фотографически. Обидно, конечно, но для Науки обид быть не должно. Вредит это Науке. И Прогрессу тоже. Именно так и сказал руководитель проекта (выпускник-финансист и знаток корпоративной этики):
- Надо.
- Дайте мне проект, я к нему готовился, я его почти как ребенка выносил. Это должно быть моим!
- Да? А вот у Научного Совета другое мнение. Как вы выразились, ваш проект, на самом деле не ваш, а – научно-исследовательский. Наука, значит, зависит от результатов исследований. На-у-ка, - многозначительно поднятый вверх палец (указательный) не оставлял ни малейшей возможности не только для возражений, но и для промедления со сборами...
Воспоминания прервала попутчица. Она что-то разбирала на верхней полке и ткнула в плечо Этнографу каким-то свертком:
- Да подержите, говорю вам. Я ж таки только две руки имею.
Из-под обертки выпирало что-то и грозило вывалиться. Этнограф попытался засунуть это обратно и (твою-то мать!) порвал упаковку.
- Где твои глаза! – воскликнула попутчица, вырывая сверток. От резкого движения сверток развернулся, и на пол посыпались фотографии, в рамках и без оных. Этнограф растерялся. – Ну вот, посмотрите на него теперь! Курица – и та аккуратнее держит!
И начала собирать рассыпавшиеся по всему купе фотографии. Этнограф (человек не только образованный, но и воспитанный) стал ей помогать. Попутчица сердито пыхтела, но от помощи не отказалась. Собрали. Положили кучкой на откидной столик, около вазочки с искусственными ландышами. Лицо попутчицы, видимо, непривыкшей хоть к каким-то физическим упражнениям, раскраснелось, глаза блестели. Но блестели уже не раздраженно, а насмешливо (видно, заметила растерянность и смущение Этнографа).
- А давайте знакомиться! – предложила она.
- Давайте, - согласился Этнограф.
Познакомились. Красивое у нее имя, и сама она ничего. Это так подумал Этнограф. На вид ей лет этак.… Первой опять заговорила Попутчица:
- А знаете, я сама – не местная. Лет пять назад всей семьей переехали. Из Москвы.
- Да что вы? – удивился Этнограф. – Зачем же было перебираться из столицы – сюда?
Он снова вспомнил свое недельное пребывание в известном на весь мир городе, и его покорежило (впрочем, он постарался сделать это незаметно для глаз Попутчицы – он же все-таки воспитанный человек).
- А што такое? – удивилась Попутчица. - Вы что-то имели против?
Здесь Этнограф уловил в ее интонации нечто недоброжелательное и поспешил предотвратить еще не начавшийся, но уже ставший вероятным, конфликт.
- Вы меня совсем не так поняли. Странно просто, когда люди уезжают из столицы – обычно как раз наоборот происходит.
- Обычно все происходит наоборот в обычных ситуациях, а в необычных ситуациях все как раз таки происходит необычно, - Попутчица, видимо, не поняла, что собеседник ее не понимает, и продолжала, - Вот даже взять того же Давида Соломоныча…
В дверь постучали. Подергали ручку. Не открывается. Постучали снова.
- Открыто! - хором прокричали Этнограф и Попутчица.
- Чай, кофе… - войдя, предложила проводница.
- Потанцуем, - продолжила крылатое выражение Попутчица.
- Вам что заказать? – предложил Этнограф Попутчице право первого выбора.
- Чай, крепкий и побольше сахара.
- А мне кофе. И, любезная, коньячку бутылочку можно принести?
- Хорошему человеку все можно.
За закрывшейся дверью чуть слышно прозвучали шаги уходящей проводницы. Поезд чуть заметно раскачивался из стороны в сторону. За окнами чуть заметно начинало смеркаться. На груди Попутчицы чуть ниже опустилась «молния» старенькой «олимпийки». Чуть расслабленнее почувствовал себя Этнограф. Он теперь на время забыл, какое неизгладимое впечатление оказал на него город с мировой известностью Бердичев (кстати, он так и не узнал, на какой слог ставится ударение).
Принесли заказ (чай, кофе, коньяк – итого: …. рублей). Этнограф поглядел в бумажник (уф, кажется, хватает) и рассчитался (даже отказался от сдачи – мол, не надо, оставьте на чай).
- Горячо! – воскликнула Попутчица, отдергивая руку от стакана.
- Что же вы так неосторожно-то, - Этнограф мастерски изобразил неподдельное сочувствие и предложил: – Выпьете со мной за компанию?
- Да, - не стала жеманничать Попутчица, успевшая к тому времени протереть оба стакана. – За что пить будем? Тост, кавалер!
Кавалер, он же Этнограф, объездил не то, что всю страну – полмира повидал. Поэтому тостов знал много – коротких и длинных, веселых и торжественных. Разных.
- За вас! – почему-то сказал он, и сам удивился собственной банальности.
- За вас, за нас и – за спецназ! – тоже не поразила оригинальностью Попутчица.
Выпили по полстакана залпом.
Приблизительно минуту оба молчали, пытаясь сформулировать на лицах, какой же изумительный по вкусу коньяк оказался в бутылке из вагона-ресторана. Наконец им это удалось, и две улыбки озарили купе. Или это зажгли свет? Для них это уже не имело сколь-нибудь принципиального значения.
- Вы курите? – поинтересовался Этнограф.
- Как этот паровоз, - улыбнулась Попутчица.
Через пару минут они стояли в тамбуре, переступая с ноги на ногу от качки и стараясь не наступать в чужие плевки (по крайней мере, в самые большие). Очень хотелось поговорить, но в тамбуре было очень шумно – и они молча стояли, многозначительными взглядами устремившись в окно, и лишь изредка украдкой поглядывая друг на друга. Открылась дверь – это вошли в тамбур несколько подвыпивших пассажиров из других купе. Дальнейшее пребывание в тамбуре Этнографу и Попутчице показалось неловким. Как по команде, они бросили сигареты на пол, плюнули на них (стало на два плевка больше) и покинули негостеприимный тамбур.
В купе тем временем произошли перемены. На столе стояла не одна бутылка коньяка, а уже три. И стаканов стало больше. А на верхней полке справа лежал незнакомец.
- Вы – уже? – приподнялся незнакомец на локте. Посмотрел сначала на одного, потом на другую и слез вниз. – Заждался я вас. Ну, будем знакомы.
Познакомились. Сели. Налили по полстакана. Повисло недолгое молчание.
- Надо бы тост? – предположила Попутчица.
- Да, скажи что-нибудь такое, земляк, - попросил Попутчик.
- За вас! – опять не смог проявить оригинальность и вкус Этнограф, и почему-то добавил – и за спецназ!
Но тост, как ни странно, нашел отклик и поддержку. По крайней мере, неудовольствия ни у кого не вызвал. Выпили. Попутчик сразу налил еще и предложил:
- А давайте выпьем за здоровье всеми уважаемого Давида Соломоновича?
- Ура! – воскликнула Попутчица, и моментально схватила свой стакан.
Этнограф хотел поинтересоваться, кто такой этот Давид Соломонович. Но стаканы его новых знакомых уже опустели. Пришлось ему последовать примеру коллектива…
Поезд несся сквозь кромешную темень ночи. Лишь редкие точки света попадали в поле зрения одинокого наблюдателя, застывшего у окна в коридоре вагона. Рядом с ним, на откидном стульчике, стояла небольшая спортивная сумка. Во рту застыла неприкуренная сигарета. Проводница каждый раз, проходя мимо, сочувствующе вздыхала и бросала искоса короткий взгляд еще не утратившей надежды на лучшую долю женщины. Наблюдатель все стоял и смотрел. Наконец проводница тронула его за локоть и сказала:
- Это – вам.
В руке у нее дымился стакан с чаем.
- Благодарю, - сказал Наблюдатель.
Его улыбка понравилась проводнице и она предложила:
- Пойдем в мое купе. Че здесь стоять?
- Ну, пошли, - согласился Наблюдатель.
Ему все равно не оставалось выбора: он не успел купить билет. Вскочил в поезд буквально на ходу, и проводница разрешила ему проехать за красивые глаза (ну, понятно, и не только за это). Но на все места билеты уже распроданы, поэтому ехать разрешили в коридоре (благо, вещей – одна небольшая спортивная сумка).
В служебном купе всегда уютней, чем в обычном, пассажирском. Там постоянно живут люди, и они худо-бедно приспосабливают свое жизненное пространство для своих нехитрых нужд. Короче, Наблюдателю служебное купе понравилось. А после стакана горячего чая все больше стала нравиться и хозяйка купе. Но он решил пока ей об этом не говорить.
Так вот и ехали, сидя напротив друг друга и молча смотря в пролетающую мимо ночь…
- Так, за Давида Соломоныча мы уже выпили, – торжественно объявила Попутчица. – А теперь расскажите-ка нам, кто вы и чем занимаетесь.
Этнограф не сразу понял, что она обратилась именно к нему. А поняв, задумался. Ведь как ей сказать, что он приехал в их город собирать сведения о жителях, их образе жизни, традициях. Ведь он так ничего толком и не узнал. Он даже не смог понять, почему «избранный народ» совсем, как оказалось, не стремиться попасть на землю предков, не испытывает исторической тяги к «земле обетованной». Язык родной не забыли, это верно, даже имена исконные детям присваивают. Традиции чтут неукоснительно (не все, конечно, но все-таки). Держатся обособленно от представителей других национальностей (гоев). Но почему живут так плохо?…
Из задумчивости его вывел голос Попутчика:
- Пошли, покурим, земеля.
- Да, наверное, стоит покурить.
Втроем они вышли в тамбур. Молча покурили. Плевками затушили окурки. Вернулись в купе. Шла уже третья бутылка. Разлили ее по стаканам уже без энтузиазма, скорее – по инерции. Попутчица (когда она успела снять «олимпийку»?) зевнула и предложила выпить за хороших людей (которые, слава Богу, встречаются-таки на земле христианской). Этнограф почему-то вспомнил про своего нового молодого начальника и усомнился в словах Попутчицы (мысленно, конечно). А Попутчик (по всему видать, мужик простой и неунывающий) бодрым голосом произнес:
- Все-таки за хорошего человека и два раза выпить – не грех! За нашего уважаемого и любимого Давида Со-ло-мо-но-ви-ча!
- За него, конечно, надо выпить! – сон Попутчицы как рукой сняло.
- Позвольте, а… - хотел было спросить Этнограф. – А-а, ладно. За Соломоныча – так за Соломоныча.
- Кто вы по профессии? - спросила проводница, просматривая какие-то записи в служебном журнале.
- Наблюдатель.
- И за чем же вы наблюдаете?
- За ходом жизни.
- Ну, и как?
- Успеваю. Хотя работы очень много. Видите, даже билет купить не успеваю. А опаздывать нельзя ни на минуту.
- А куда же вы направляетесь?
- Туда, где я нужнее всего.
- Ох, загадками говорите! Вот, все вы мужики одинаковые. Вам бы только – девушке мозги запудрить. – Она кокетливо улыбнулась. Улыбка ее была ослепительна. Только в глазах, где-то очень глубоко, была тень многолетнего одиночества и тоски. Нет, вообще-то глаза ее казались яркими, а взгляд – веселым, даже озорным. Вот только в глубине…
Наблюдатель положил свою руку поверх ее руки и долго смотрел в эти глаза. Он-то умеет замечать, что твориться в глубинах человеческих взглядов. На то он и Наблюдатель. Он знает, что людям нужно. Он передаст, кому следует, и потребность человека будет удовлетворена. Обязательно. Так всегда было. Всегда будет. И в данный момент уже происходит. В глазах проводницы читалось спокойствие и.… Не знал Наблюдатель, как это назвать. Но что-то хорошее. И еще ей явно очень сильно хотелось спать.
- Как вас зовут, – спросила она, пытаясь зевнуть незаметно. И положила свою голову на его руку.
- Называйте меня Давид Соломонович.
Но она уже крепко спала. Он мягко высвободил руку, убрал прядь волос с ее все еще красивого лица и долго смотрел в проносящуюся за окном черноту. Потом он вышел, тихонько закрыв за собой дверь...
Первым проснулся Этнограф. Точнее, то, что от него осталось после вчерашнего. Рядом сидел Попутчик, но он все еще спал. А Попутчица спала наверху.
- Надо же было так напиться, - еле ворочая мозгами, подумал Этнограф.
- Лучше было не надо, - еле ворочая языком, ответил Попутчик, не открывая глаз. – Вот поправиться необходимо, это факт.
- Да, - то ли подумал, то ли вслух произнес (он уже и сам не разбирал) Этнограф и стал осматривать купе в поисках чего-нибудь актуального.
В купе утром вроде бы все осталось без изменений. Вазочка с искусственными ландышами. Три пустых стакана, три допитых бутылки коньяка, одна непочатая бутылка. А на крючке, над нижним спальным местом висит авоська с пивом и свернутый вчетверо лист бумаги.
- Там где-то авоська с пивом должна быть, - прошептала сверху Попутчица.
- Точно, - открыл глаза Попутчик.
- Какие вы молодцы, что позаботились об этом, - бормотал Этнограф, дрожащими руками пытаясь снять авоську с крючка.
Наконец ему это удалось, и через несколько секунд у всех было по открытой бутылке пива. По мере поступления «живой воды» в организм, к Этнографу стала возвращаться память. Попутчик (человек старой закалки) памяти, похоже, вообще не терял ни при каких обстоятельствах. А у Попутчицы и других забот хватало, чтобы еще ерундой голову забивать. Наконец Попутчик встал и шагнул к двери.
- Утренний моцион совершить, - подумал Этнограф.
- Ты со мной? – спросил его Попутчик.
- Да, - подумал Этнограф.
Потом, когда курили в тамбуре, Этнограф спросил:
- Ты когда за пивом-то сбегать успел?
- Да я и не бегал.
- Может, наша Попутчица принесла?
- Не-ет, она не могла. Физически, так сказать.
- А-а, - понял Попутчик.
Они вернулись в купе. В окно радостно светило солнце, на столике стояла стеклянная бутылка из-под кефира, а в бутылке – живая гвоздика. Попутчица сидела в давешней «олимпийке», на лице ее была счастливая улыбка.
- Полегчало, - подумал Попутчик, - везет же. А меня все никак не отпускает.
- И меня тоже, - ответил ему Этнограф и увидел торчащий из-под стола фотоснимок. Протянул Попутчице – Ваш, наверное.
- Ой, спасибо, - лицо Попутчицы еще больше просветлело (хотя казалось, куда еще?).
Попутчик взял коньяк и разлил по стаканам. Попутчица отказалась. Этнограф задумался. Он вдруг осознал, что утром дверь купе оказалась незапертой. Неужели на ночь забыли запереть? Этнограф достал из авоськи свернутый вчетверо лист бумаги, прочитал и задумался еще сильнее. Это был документ, в котором говорилось о передаче проекта в его ведение. И тут ему показалось, что он начал понимать что-то, ранее ему неведомое. Но только вот что?
- Подобное лечится подобным! - громогласно объявил Попутчик, поднимая стакан.
Попутчица согласилась. Этнограф.… А-а, куда он денется?
- Ну, - торжественно произнесла Попутчица, высоко подняв стакан и изящно отставив мизинец, - за Давида Соломоновича!
Возражений не было.
Грех не выпить за хорошего человека.