Поэма
.. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. Прошло семь долгих лет -
.. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. Я каждый день
.. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. О мщенье помышляю...
.. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. И ныне, кажется, мой час настал.
.. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. .. А.С.Пушкин, Русалка
============================================
Глава 1.
---------
Как боялась она,
как в реке трепетала она,
как страшилась покинуть родную и мягкую воду,
и на сушу, на берег лесистый подняться со дна,
и слепящего солнца вкусить, как хмелящего меда.
Ведь не годы скрывала, не семь долгих лет глубина
отделяла её от всего человечьего рода -
семь столетий родительским царством была ей она,
семь веков омывала её чистотой и свободой.
Семь веков протекло по широкому руслу с тех пор,
как неверного князя отправила мать её в омут
и взяла с неё клятву -
чтоб вновь не свершился позор,
не всходить из воды к ненавистному миру людскому.
Ибо там, на земле -
так сказала ей мать, - меж людьми
ждут невинную душу потрава, обман и бесчестье.
Там зловещая пагуба носит названье любви
и всегда завершается кровью, безумьем и местью.
И забыла о людях русалочья юная дочь,
в безгреховной глуби, в разнотравье речном вырастая,
где ракушечьим жемчугом в летнюю тёплую ночь
убирала корону ей щучья послушная стая,
где вестями её одаряли жуки-плавуны,
и сомы ей служили возницами верно.
В переливчатых дебрях тритоньей и рачьей страны
не носила в душе она мести, не чуяла скверны.
И не местью влекома, она вызволяла лещей,
и, как кружевом, кутала плечи рыбацкою сетью,
и цепляла крючки к перепончатым стеблям хвощей -
просто прочей забавы не знала она за столетья.
И не местью влекома, по струям подводных лучей
поднималась она из глуби в мелководную заводь.
Просто ей за века душу выстудил морок ночей
и в прибрежной теплыни русалка решилась поплавать...
А ещё ей хотелось узнать, что за злой чародей
эту реку решил извести неуёмным коварством,
по волнам прогоняя ревущих летучих чертей,
изрыгая огонь в заповедную синь её царства.
Возжелала воочью русалка узнать, отчего
с каждым годом всё больше мелела река и мутнела,
камышей и кувшинок мертвело на ней волшебство
и в подводную живность впивались калёные стрелы.
Только третье желание было сильнее всего.
И, влекомая им, поплыла она в заводь несмело.
Чем-то смутным, тревожным и сладким её существо
изнутри занялось, вековечной остуде на смену...
Так боялась она, что на бронзовый тёплый песок
не взошла из воды - полувыплыла, полувзлетела.
Но, дрожащее в страхе за этот нежданный бросок,
тело было русалочье
всё-таки девичьим телом.
Плотью женщины, брошенной шагом рискованным в дрожь.
И зелёные влажные очи зажглись под лучами!
Были ряской облеплены острые груди, и всё ж
млечный жар зоревой их тугие сосцы источали.
И вилась над плечами густая и тёмная медь
и по гибкой спине на тяжёлые бёдра стекала,
и ничто не могло в те мгновенья сильней пламенеть,
чем русалочьи губы, набухшие солодом шалым...
Миг за мигом она отрешала себя от корней,
от шершавых клешней и плавучего пряного перца.
И когда разглядела,
какая земля перед ней -
в первый раз услыхала сама,
как стучит её сердце.
Был немыслим для глаза людского её окоём,
где сомкнуло все стороны света, как будто арканом:
Зримый мир на невидимый был наслоён
с каждом оке её, точно в зеркале тысячегранном.
И добром белый свет показался душе и очам.
Но предстал он в поистине добром обличье…
Тёплый ветер из сосен смолу молодую качал
и лучами пропитывал гнёзда людские и птичьи.
Всё цвело, и росло, и плодилось на этой земле,
оглушившей русалку малиново-душной волною.
И роса высыхала на яблоках в терпком тепле.
И над поймой дыханье клубилось медово-хмельное.
Махаоны и бражники радугу в крыльях несли.
И, как хмурые стражники, медью сверкали шмели.
И слепил серебром
светлый храм
над посёлком прибрежным...
Но сильнее всего
детским смехом, звенящим и нежным,
голосами детей - первородным началом всего -
зачаровано было девчонки речной естество,
до кровинки студёную кровь
запалил детский возглас,
потому что сама - плод земной и горючей любви -
за семь долгих веков только в тот она вызрела возраст,
когда жажда продления рода впервые гуляет в крови.
Жажда в мире остаться
не призраком и не химерой,
но продолжить себя самой вечной и радостной мерой
закипела в русалочьем теле, подняться веля...
Только самое первое,
чем одарила земля
плоть её молодую, -
была острога браконьера!
Глава 2.
--------
...Крутоплеч, крутолиц и кряжист,
он стоял над водой.
Чешуя и смола на брезентовых сохли покровах.
Ночь пропала позря - он причалил моторку пустой,
и могучая злость в кулаках накопилась пудовых.
Взгляд под красными веками мутью набряк.
Сапожищи вздымались подобьем коряг
в стеблях тины и в лапах аира.
А спитое лицо грозовую тоску
и пропащую волю таило.
И такая была в нём не знавшая выхода сила,
что её никакою отравой вконец не скосило.
И лицо славянина ещё оставалось красивым,
излучая мужскую, дарёную предками власть.
И русалка всем телом к нему подалась,
материнских не помня запретов...
Ей одно лишь казалось - что этот
ясноликий красавец, исполненный света,
не погубит её, как сгубил её матушку князь,
и русалочья кровь будет кровью мужскою согрета.
И она потянулась к нему,
материнских не помня запретов...
Ибо каждая женщина, кем бы она ни была -
машинисткой, министром, уборщицей или русалкой,
хочет Женщиной быть, сердцевиной любви и тепла,
а не тенью бесплодной,
не рыбой холодной и жалкой.
Это в женщине каждой извечно, как в поле посев,
словно голод и жажда и в песне - запев.
Ей страшнее всего - леденящая рыбья свобода.
Жаждет лоно её, первозданную боль претерпев,
стать магнитом для тела мужского на годы.
Чтоб вынашивать завязь любви в человеческий плод,
чтоб несметных забот оказалась желанною глыба.
Вот свобода, которую каждая женщина ждёт,
а с иною свободой она -
лишь бесплодная рыба!
...Только именно рыбой, незнамо породы какой,
человеку в брезенте русалка тогда показалась,
Сквозь набрякшую муть он вгляделся и топнул ногой:
- Вот удача моя! Корешам по рыбалке на зависть. —
И в раскрытую душу
ударил своей острогой.
Сталь точёная с девичьей плотью тугой
повстречалась и тонкие рёбра пробила
и, дойдя до лопатки, согнулась дугой.
Так сноровисто, резко и метко
он метнул острогу,
как со стен крепостных прямо в очи врагу
вылетало копьё из руки его предка.
Как последней скобою венчают сосновые стены.
Как вонзают в любимую край раскалённого тела.
И влетела в горячую грудь остроносая снасть!
Но, почуяв ожог, лишь смутилась девчонка речная
и решила, не знавшая, как человечья свершается страсть:
«Вправду делают больно, любить начиная...»
Но из левой груди, развороченной напрочь, в песок
хлынул ей незнакомый, багряный, дымящийся сок,
смешан с белою влагой - с напрасным её молоком.
И открылась ей правда о мире людском.
В первый раз и в последний она поняла – это кровь.
Кровь людская бежала по ней, холодеющей вновь.
Поняла, что была не русалкой, а бабой земной рождена,
а убита теперь, как последняя рыба, она.
И погибель пришла от руки человека.
Той руки, что сгубила её заповедную реку,
той руки, что повсюду раскинула страшные сети
и способна сгубить всё живое на свете.
Глава 3.
-------------
И вскричала она!
И немыслим для слуха был крик,
горше смертной обиды и смерти самой непреклонней.
И острей остроги он в мозгу человека возник
и ему показался страшнее тюрьмы и погони.
И дрожала листва, и летела от крика пыльца.
И убийца не мог отвести от русалки лица.
К ней, удавшей, кричащей, тянуло его, как магнитом.
И увидел он тело, что было под ряскою скрыто.
И увидел, что кровь человечья - не рыбья - текла.
А в зелёных очах он своё отраженье увидел.
А ещё в их глуби, в их застывшей, последней обиде
билась жажда любви - умирала, но всё же жила.
Это мог он ещё понимать.
Даже мозгом пропитым,
даже сердцем, пропитанным зельем дурным, ощутил,
что когда-то ему взгляд такой же светил
из невестиных глаз...
И не рыба сегодня убита.
И взревел он быком.
И рванул прямиком,
напролом, сквозь кустарник прибрежный.
И валежник хрустел.
И вослед всё летел
крик русалочий, страшный и нежный.
Он бежал через лес, водяной водяным,
в мыле, в иле зелёном и в ряске.
Едкий страх проедал ему горло, как дым.
Он хрипел и мычал, этим страхом гоним,
вспоминая рыбацкие сказки.
Кто же был на реке?! -
он хрипел
и мычал, как больной лихорадкой. -
Если рыба - сбежать я успел.
Если баба - то сел на «десятку».
Разве рыба кричит?
Разве рыба молчит?
(Али мне человека не жалко!
Снасть зарою... Моторку - на свалку...)
Ну так кто же там был
и кого ж я убил?
Да неужто... Неужто русалку?! –
...Наконец он к посёлку по шаткому вышел мостку.
Вытер пот и почистился, снял сапоги, как вериги.
Но вначале не к дому - к родному пивному ларьку
он поплёлся, чтоб страх разогнать и тоску
там, где с людом рабочим
сидят и стоят вперемешку бичи и ханыги.
И полдюжины кружек махнув за единый присест,
и разбавив их краской, что сталь листовую проест,
он слегка отдышался, и руки повисли, как плети.
И тогда собутыльника он напрямую спросил:
- Слушай, Петь... твою мать, не могу, нету сил,
ты скажи мне по правде -
русалки бывают на свете?!
Друг ему изложил свой ответ в трёх коротких словах.
И его успокоили эти родимые звуки.
«Значит, это не баба...
А рыба - так это не страх!»
И забыл он
тотчас про недавние муки.
И пошёл он домой...
Глава 4.
------------
И пошёл он домой,
где кирпичным забором и садом густым
повстречала его крутоплечая, словно хозяин, усадьба.
Дом, который поставил он сам молодым,
где играл и свою, а потом и детей своих свадьбы.
С каждым годом, подобно хозяину, креп этот дом,
матерел и вознёс букву «Т» над железною кровлей.
И колодец с насосом, и погреб бетонный со льдом,
до отказа набитый, -
всё это трудом
и рублём возводилось, хозяйским и кровным.
Дом поистине полною чашею был оттого,
что во всём в нём вложил свою душу и силу
владелец его,
ни себя, ни родных не жалея, рабочей горячкой сгрызаем,
и недаром в округе он коротко звался -
Хозяин!
Самым первым в посёлке гараж он у дома возвёл,
и на труд, и на выпивку, и на рыбалку умелец.
И любое начальство сажал он, как равный, за стол,
и казалось тому - он не только что крепкого дома -
а жизни владелец!
...А теперь он стоял перед домом, и дрожь
от рыбалки недавней хоть в нём и утихла, но все ж
изнутри его что-то ещё колотило.
Не на месте держалась душа, в сердце муторно было.
«Что за чёрт! - ему думалось, -
я ведь как надо живу.
Крепок дом, и «мотор» в гараже, и гуляет в хлеву
здоровенный трёхлетошный боров.
Что за дьявол смущает мой норов?!»
И хотя понимал он, что там, на реке,
всё привиделось только с большого похмелья,
но иголками страх всё равно колотился в виске,
и душа, хватанувши «ерша», не вернула веселья...
Этой думой придавленный, он и увидел жену,
что сидела, встречая его на ступенях крыльца,
и сначала бессмысленно ей, по привычке кивнул,
а потом встрепенулся и, словно проснувшись, взглянул
на черты озорного когда-то, угрюмого нынче лица.
И протёр он глаза,
открывая, что долгие годы
эту женщину сделать старухой ничуть не смогли.
Ни его кулаки, ни тяжёлые роды
не пригнули её до земли.
И лицо её было угрюмым, но бодрым.
И ядреные сочные руки её
упирались в широкие крепкие бёдра.
И светилось под блузкою свежим крахмалом бельё.
И когда на крыльце она встала упруго,
чтобы мужа за стол усадить, как всегда,
он мотнул головой, засмеясь про себя:
«Ну, супруга!
Ты ведь баба ещё хоть куда,
Решено - не один я сегодня в постели ночую.
Вот что надо-то мне - мужика в себе снова почуять.
Как всю ночь пролюблюсь - так пройдёт чертовщина.
Бабы не было долго - вот вся и причина!»
И решившись на то, он за плечи жену ухватил
и лицо к ней приблизил, налитое пивом и «краской».
...Но с тупым удивлением вдруг ощутил,
что и вспомнить не может,
как смотрят на женщину с лаской.
Он, привыкший, что в доме он корень, гроза
и добытчик, одно лишь припомнил -
что жене никогда не смотрел он в глаза
после свадьбы - ни в полночь, ни в полдень.
Где же видеть он мог, в чьих видал он очах
этот ужас отчаянный, смешанный с чёрной обидой,
и, как жаркий костёр, что под пеплом зачах,
жажду женской души
быть любимою, а не убитой.
И когда ему тоже впервые в глаза посмотрела жена,
он присел, словно гриб, от её величавой осанки.
Не глазами - очами смотрела она.
Это были зелёные очи убитой русалки.
Он рехнулся мгновенно.
И снова в мозгу
крик русалки возник и поджёг изнутри его череп,
словно кто-то вертел раскалённую там острогу.
И убийца завыл и помчался на берег.
Он бежал через лес, над ручьём, через мост,
задыхаясь, вопя, истекая слюною и потом.
И одну только мысль сохранял издыхающий мозг:
«Ведь русалки бессмертны. О, только б увидеть её там!
В ноги броситься к ней, ноги ей целовать - не губи,
дай спасти мою грешную душу!
Бросить всё, скрыться с нею навеки в глуби
и не знать, и не помнить о суше!..»
Но прибрежный песок не хранил в предзакатных лучах
ни следа, ни кровинки - как будто никто на нём не был.
И в зелёной воде, как в огромных очах,
отражалось бесстрастное вечное небо.
1982, Псковская область