(акростихи, посвящённые моим друзьям)
* * *
Вода обнимает нестойкую сушу,
Акация рвётся из парка наружу.
Слитно шуршанье дождя и машин,
И солнце не смотрит с небесных вершин.
Линейка дороги, лекало канала –
Истории тесно, а времени мало…
Йодистой тонкой чертой на гранит
Радужный свет перелит…
Утро ли, вечер – неважно, поверьте,
Самое лучшее место на свете –
Аничков тесный мирок:
Кажется, дальние башенки – близко,
Около Невского плачет флейтистка,
Видно, от слёз я промок.
* * *
Абсолютное благо – не наша забота,
Летний день и дождливый хорош.
Если честным быть, счастье – мечта идиота,
Карамелька такая… И всё ж,
Сколько сил, сколько страсти слепой и умелой,
Есть ли выше накал?
Йорик мёртвый под чёрной стеною замшелой,
Может, то же искал?
Ах, не в этом же дело, хоть лапа Азора
Шевельнёт тот бутон
Еле-еле… Душа, возвратясь из дозора,
Вряд ли вспомнит подводный свой сон,
Свой уход небывалый, слепое паренье,
Как она пробивалась сквозь лёд,
И из мрака рождалось стихотворенье…
Йот в конце, здесь и должен быть йот.
* * *
Лишь бы мы не забыли, что лирика лире сродни.
Абрикосовой нежностью щёк поперхнуться –
Разве в лето моё облетевшее можно вернуться?
Индевеют щетиною щёки мои.
Сколько можно надеяться, сколько ж гореть,
Антрацитовых тайных глубин достигать? Обернуться –
Шёлк листвы, и закатное солнце на треть
Уползло… Никого, ничего не дождутся
Шелестящие ивы и вербы охапки – весна
Уплывёт вместе с ладожским льдом, в нефтяной роговице
Неоттаявшей веткой прибрежная машет сосна –
Откликаются руки, летят бестолковые птицы…
Всё стихи, это слов золотая казна,
Ароматных надежд небылицы.
* * *
Ах, где же древний серафим? –
Легчает слова пух,
Едва ли воздухом одним
Крылатый тронем слух.
Слова забытые храним –
Едино стоит двух.
Йод нежно выжелтит листки
Парнасского венка,
Утонут памяти мостки,
Река, рука, строка –
Исчезнет всё, наверняка,
Но живы мы пока!
* * *
Артезианской свежести глоток.
Льняная девочка струною укололась.
Евтерпа отворяет потолок:
Кровь капает, колеблет воздух голос,
Срывается с горы поток.
Атлет античный вазу обежал.
Над Вырицей кричат слепые птицы.
Давно ль титан твердь хрупкую держал,
Роняя пот? – теперь небес крупицы,
Как соль, в ладони сжал.
Утраты нет, день звонок и певуч,
Шмель режет луг на запахи и строчки,
Надежда счастья, словно тёплый луч…
Европа спит, а русской речи ключ
Рифмует мир, разъятый на кусочки.
* * *
Вергилий спит на облаке-подушке,
Антаблемента тройственный объём
Сливается в одно, а мы втроём –
Илоты слова в маленькой пивнушке.
Любые стены, в сущности, хранят
Историю, и даже новостройка –
Йоркширский замок, мшистый каземат,
Коринфский тёплый храм… Уже настолько
Опьянены мы музою, что нам
Видны глаза её, слышны с Парнаса трубы…
Античный бог лозой бьёт по губам,
Ленивые, молчат покуда губы…
Ёрш мысли спит, и бродят по пятам
Всеведущие чёртики-инкубы.
* * *
Дионис, наливай этот горький нектар.
Если хочешь, добавим пивка;
Нас не дружба связала, скорее – тоска,
И, конечно, неведомый дар
Сочинительства. Может, ему вопреки
Делим время на это и то,
Аспирином души полагая стихи,
Так же зная – не лечит ни что.
Ежедневное счастье не просто узнать,
Шёпот в смутной услышь тишине…
Иногда и молчание – словно печать,
Доказательство слуха, а не
Золотой перезвон, оглушающий пять
Естества продолжений во вне.
* * *
Добиваясь чеканности звука проточной речи,
Априори тираня слух долготой звучания,
Воплощая формулу в рифму, отнесённую на задворки,
Игнорируя нас, ведь, в сущности, мы – слова,
Достигаешь какой-то области не человечьей,
Расположенной вне нас, где нервные окончания
Анализируют пустоту. А жёлтые пятна хлорки
Сохраняют химическое тепло, которое не удержала трава.
Кроме того, замечаешь, что вечность – мгновенна,
Ингредиенты жизни горчат, а собранные вместе,
Напоминают о настоящем голоде, который немыслимо утолить…
* * *
Астероид сорвётся с орбиты,
Лопнет серое небо в тайге…
Есть слова, и теперь говори ты,
Кроме прочих, на том языке,
Самом главном, на том языке…
Андрогинные синие всплески,
Над кормой поднимается Крым,
Держит память беззвучные фрески,
Разве мы не о них говорим?
Ты же знаешь, о них говорим…
Александровской выше колонны
Налитая созвучьями твердь
Копит новые звуки. Кого мы
Обогрели? Кого обогреть…
Всех, конечно, нельзя обогреть.
* * *
Езда на остров любви не задалась,
Вечный уличный шум затирает, топчет
Голос, осыпавшийся в песок и грязь,
Если что и останется – среди ночи
Нежное «ж», оживившее сонный слух,
И мягкое «н», завершённое «я» покатым.
Явственно ощущаешь до часу-двух
Губы с прохладным привкусом свежей мяты.
Около двух засыпаешь – короткий взмах
Лёгкой темноты – смуглый ранний воздух
Оберегает оставшийся на губах
Сон, потому что в нём всё легко и просто…
Островитянка, я позабыл впопыхах:
Вес возвращается – тяжесть в ногах и руках,
Автомобиль загудел, затерялся остров…
* * *
Автомобиль на ночном шоссе –
Липкие тени, пустой асфальт,
Едкая темень сжирает все
Краски, штакетник столбов; стоят
Сонные домики вдалеке.
Ангельский час – от нуля до двух,
Ночь успокаивает – усни,
Дрёма вползает в гудящий слух,
Ровно висят в пустоте огни,
Фары бессонные мозг слепят.
Радио, только оно в ночи
Оберегает, попутчик мой,
Лязгай гитарой, в там-там стучи,
Около трёх возвращусь домой.
Впрочем, загадывать не спеши…
* * *
Возьму и тебя в мой акрополь, едва
Езда завершится на станции узкой –
Реторта залива, Кронштадт, синева
Огромного неба в июле, трава,
Немецкого города говор: и русский,
И всё же другой… узнаю те слова,
Которые помню по строчкам… едва ли
Ахейские мужи сюда заплывали.
Конечно, им незачем в этих сырых,
Арктических, в общем-то, смутных просторах
Пускаться в погони за девами. Их,
Увы, не отыщешь, но водится стих
Среди наших сосен на всех косогорах.
Так стоит ли дар Афродиты стихов?
Итак мы немало любили, рожали,
Но, слышишь? – сквозь толщи прошедших веков –
Ах, вы не успели, ах, вы задолжали…
* * *
Медленно мысль поднимает пуды
Архиважнейших, насущнейших знаний,
Копятся груды, несметны труды,
Сколько словесной – ты помнишь? – руды…
Истина требует напоминаний.
Может поэтому в слякоть и в грязь
Шлёпаешь утром к троллейбусам злючим?
В сонной толпе без следа растворясь,
Едешь куда-то, а мысли, роясь,
Цапают за душу чем-то колючим.
* * *
Египет греческий, и в нём жила Елена –
Любимый наш сюжет возможно изменить:
Европа любит не быка, но как прекрасна пена
Надежды розовой, как может опьянить
Атлет курчавый с мягкой бородой –
Немое солнце в полдень золотой.
Еловый Павловск – антики в тенистой,
Вечерней, призрачной – какой ещё, скажи,
Заре…В пруду пустом и в речке волокнистой –
Горячих облаков гуляют миражи,
Любое дерево десятки помнит слов,
Язык их позабыт и оттого так нов.
Дуплистых лип опавшие дукаты
Остались там, в аллеях, нам пора
Вернуться… не молчи – они не виноваты,
Ахиллы вросшие – в рубцах веков кора…
* * *
Юго-западный Таллинский тракт,
Лень вернуться в родные болота.
Иногда, не сестра и не брат,
Я не знаю – кто это, но кто-то
Ждет меня, словно знает меня,
Далеко ли отсюда до сердца? –
Антитеза тепла, это – я,
Неужели хватает огня
От нетающих льдов отогреться?
Вдруг забудет, устанет, решит –
Атлантида под снегом лежит…
* * *
Вчерашний вечер светел и тягуч,
Лимонный кругляшок всплывает в тёплой чашке,
Акриловый дрожит потяжелевший луч,
Дремотный дифирамб лекарственной ромашке –
Итог беседы всей. Такой уютный тон,
Смотри – уже уснул открытый Честертон,
Луна – молочный блик на чёрной промокашке.
Архаика полуслучайных фраз,
Воспринимаешь речь, как жест канатоходца,
Домашний ёж на циферблате слышит нас,
Едва умолкнем – всё, нить мысли оборвётся,
Глухая тишина растормошит уют,
Туманной немотой покроет книги тут…
Я знаю – никогда утрата не вернётся.
Ремарки, оговорки, мысли вслух…
Ёж-часовщик тактичен, точен, сух…
Вчера не кончилось и с нами остаётся.