-Что ты делаешь теперь, Реликвимини?
- Погибаю, а ты, Македонский?
- Еду с тобой к невесте.
Б. Пастенрнак
Реликвимини... Старый набросок, больной журавленок...
Расскажи, ты еще богатеешь случайными снами?
Ты летишь, как Шагалов Влюбленный, забытый ребенок
Из тетрадей, где буквы взмывали со строк журавлями.
Эмигрантом еврейским прокрался в «Черту» по-актерски
И фамилию тронул за литеру – чуть, чтоб не дико...
Так явился поэт, «вы останетесь», автору тезка,
Так Спиноза с шлифованным стеклышко стал Бенедиктом.
И, наверное, с первой поэмой тебя поздравляли,
С добродушным смешком, со слезами читали, быть может,
И в прокуренных комнатах, смысл понимая едва ли,
Жали тонкую руку, что чем-то с крылом странно схожа.
Властелин грустных царств... Тяготятся тоскою бумаги...
Жаль. Но кто же придумал, что с другом всевидящим легче?..
Хризантема в петличке, художник, полрадуги, ангел!
Даже родич твой дальний – Живаго – от грусти не лечит...
Посмотри же: весна рикошетит, спадая со спинки
Той – жестяной, за гривенник – ящерки...или в том роде...
Погибай! Чтоб, как феникс, воскреснуть...в словах...жаль, не в снимках...
Чтобы люди взаправду поверили: зимы проходят.
«Реликвимини идет по Никольской. Угол Казанского собора. Весна. но он не замечает весны. Тепло и солнечно, но у него в душе не тепло и солнечно, а может быть, месячно, а может быть, тучно. Шумит улица, вливаясь в площадь. Реликвимини бредет, опустив голову. И вдруг на сыром асфальте тротуара видит маленькую живую зеленую ящерицу; она как живой изумруд, с алмазными гранями, извивается, шевелит хвостиком, змеится, ящерится, - и солнце перебирает лучами ее алмазы и изумруды. И Реликвимини увидел по ящерице, что весна. Он солнце увидел на ее спинке – и поднял голову: -Весна! А ящерицу пускал по тротуару на бечевке мальчишка, продавец игрушек. Ящерица была из жести и крашена зеленью, а стоила гривенник» (Из воспоминаний С. Дурылина)