Мы улетаем,
и теперь с нами,
начиная с последней ночи,
ничего не случится.
Пусть страна отдыхает.
Нам никто не сказал -
среди небоскребов
можно сдохнуть так же просто,
как дома,
или еще проще.
Нам казалось, -
ни-ни,
что вы!
Никаких смертей
на пенных волнах колы
среди румяных гор гамбургеров.
Одни только праздники
В каждой мелочи устроенной жизни,
о которых мы только слышали
о которых смотрели кино,
подкинутого Голливудом
по обмену культурой
с Алмазным Фондом и Оружейной Палатой.
Или в обмен на огромный корабль,
Под завязку загруженный жвачкой.
Все это сбудется
вот-вот,
Начиная
с запланированной белоснежной улыбки
пограничника в накрахмаленной блузе.
С долгожданного беджика
на коричневом чемодане,
нацепленного
таможенной дамой,
с таким же дежурным оскалом,
занесенным в реестр услуг
величайшей демократией в мире.
Кажется,
стоит попасть
в перекрестье «авеню» и «стритов»
И на каждом втором перекрестке
Из окошек тормозящих машин
поток назойливых приглашений
таксистов на слэнге,
который никто из нас не учил в школе.
А на каждом первом -
мордастые полицейские,
с такой же неуместной улыбкой
зажатой в белозубых ртах,
как Деды Морозы к Новому Году
на центральной площади,
будут бесплатно развешивать
на дорожных знаках
рыжерожие апельсины.
Нам мерещилось,
Что на освещенных рекламой улицах
Даже старики выглядят жирно.
округло и очень розово.
Прогуливаясь,
никуда не спеша,
Жуют безмятежно «горячих собак»
Некоторые, кажется, даже живо.
и вокруг нет мертвых –
одни живые.
Умирают ведь только у нас -
и тогда у нас воют собаки…
А там –
Там дорого подстриженные кобели и суки
Безмятежно спят
на мягких подушках
Даже лают с улыбкой,
виляя хвостами,
Даже спариваются по графикам,
Составленным модным психологом
И не закапывают в дальнем углу
индивидуального сада,
костей про запас.
Там никто не знает,
что такое – «на черный день».
Нам никто не сказал,
что там можно сдохнуть,
так же просто,
как в любой стране мира,
так же, как дома.
Только
у ограды других церквей.