Глаза-окошки досками забиты,
Дорожки повиликой перевиты,
А бабку Шурка забрала к себе.
Три лета жить она одна пыталась,
Да только, видно, победила старость
И тесно в деда Митькиной избе.
Не топит бабка Манька утром печку,
Не зажигает вечерами свечку,
На огонёчек не глядит, скорбя,
Днём, солнце заслоня ладошкой,
С тоской не смотрит больше на дорожку,
Не поджидает в выходной ребят:
Быть может, принесут немного хлеба.
Который день никто к ней в гости не был.
А ей куда из своего угла?
Ходить не может. Ноги как колоды.
Скрипит на костылях по огороду.
Глазами всё поделать бы смогла.
Подрагивают на коленях руки,
За долгий век не ведавшие скуки:
То пряли, то вязали, то скребли,
То мыли, то готовили, стирали
И никогда усталости не знали,
И часа без труда не провели.
И в будни, да и в праздники, бывало,
Она ещё до солнышка вставала,
Когда чуть брезжил на небе рассвет,
Коров доила и телят поила
И повторять наказ отца любила,
Что, мол, греха в простой работе нет.
Трудилась от восхода до заката:
Растила дочерей, блюдила хату,
Дрова рубила, ладила забор…
К дождю, должно быть, ломота в коленках,
И давит потолок, колышет стенки,
Туманит головокруженье взор.
- Давленье, - Шурка говорит, - моложе
Тебя лежат, на грудь ладошки сложив,
А ты уж, слава богу, пожила. –
Сидишь ты, прожитое вспоминая,
Молчком весь день, как будто бы немая,
У Шурки всё дела, дела, дела.
Как у тебя когда-то. Вся в заботах.
Жизнь как большая длинная суббота.
И старческая катится слеза.
Ты об отцовском думаешь домочке.
Не подойти, бурьян кругом да кочки.
Забиты окна. Ставит время точки,
А доски – пятаками на глаза.