1.
Снег больше не идёт. Кинотеатр смеха закрыт на профилактические работы. В пустых конвертах – призраки ненаписанных писем. В коридорах – сквозняки. По асфальту – сухой ветер.
На тротуарах под невымытыми после зимы окнами дети рисуют геометрические фигуры. Дети всегда говорят «спасибо» и «пожалуйста» и вовремя приходят домой. Дети скоро пойдут в первый класс и подарят цветы своей учительнице. Ежегодное обновление системы. Не более.
В коридорах – голоса. Там никого нет, а голоса – есть. И кто-то гремит посудой в пустой кухне.
У меня закончилась красная краска. Мне нечем зачеркнуть окна. Чёрной краски нет уже давно – у меня было счастливое детство и не менее счастливая юность.
На столе у окна стоит баночка белой гуаши. Сидя в дальнем углу комнаты, я смотрю на неё, размышляя о том, что произойдёт, когда и она опустеет.
2.
- Тебе сняться сны?
- Иногда. Я их не помню. Раньше мне снилось, что я от кого-то убегаю.
- А что случилось потом?
- Нельзя бежать всё время.
3.
Ты не помнишь, каким ты был в детстве? О’кей, я тоже не помню. Я помню, как проснулась, посмотрела на календарь и увидела сегодняшнее число. Когда я закрываю глаза, я вижу застывший мир, как будто выкрашенный белой краской. Безукоризненно красивые женщины в длинных одеждах. Величественные слоны из слоновой кости. Дети лет десяти на вид, с ничего не выражающими лицами. И у всех –мёртвые глаза статуй. Земля тоже белая. Неба там нет. Его заменила белая пустая полусфера.
Там есть дорога, которая поднимается на холм и, наверное, спускается с другой его стороны, но я не знаю, что за этим холмом. Я могу только стоять и смотреть. И всё вокруг меня неподвижно.
Мне кажется, что рукава женщин развеваются на ветру, но там больше нет ветра. Там всё видится неживым, сама мысль о цвете, движении – жизни - кажется крамольной и неуместно-глупой. И самое страшное в том, что все эти белые тени на самом деле по-своему живы, и их незрячие глаза - видят. Во всех этих существах есть что-то хтоническое, древнее, но слово «древнее» уместно лишь там, где уместно понятие «время».
4.
В открытых настежь окнах – полночь. В закрытых глазах – интерференция электрического света. В узком зеркале отражается коридор. Белый туман, сумерки сигаретного дыма. Мысли капают на пол вязкой чёрной жижей. Стрелки часов считают время до рассвета. Стрелки часов просто идут по кругу.
Анонимные мертвецы спят вечным сном в формалиновых ваннах. Дым не поднимается к потолку – его рассеивает оконный ветер. Пока ты не умер, тебе кажется, что ты - жив.
5.
Я – эритроцит человека. Безъядерная, когда-то по-настоящему живая клетка, утратившая в ходе своего развития память и желания. Экзистенциальное путешествие по кровотоку времени. Одиночество не живущего уже, но по-прежнему существующего. Там, где стёрты границы между субъектом и объектом, и осталось лишь действие, цель которого неясна.
Но иногда я всё ещё вижу сны.
Теперь это другие сны, и вижу я их наяву, закрыв глаза, так как возможность спать была безвозвратно утрачена. Это воронка слившихся воедино рудиментарных воспоминаний, мыслей, эмоций; плитка на дорогах других миров и страх падения в никуда.
6.
Переворачивается формалиновая ванна, выплёскивая на кафельный пол околоплодные воды другого мира и обесцвеченный эмбрион человека, родившегося в загробную жизнь. Снег больше не идёт, и ночь накатывает волнами темноты на стеклянные пирсы подвальных окон под потолком, в паре метров от тусклого маяка лампы дневного освещения.
Я спрашиваю: «Чего ты хочешь?», и не получаю ответа.
Мне не страшно, но я бы предпочла оказаться в тысяче миль отсюда. На необитаемом острове. С тенью от пальм и белым песком. И всё же я здесь.
7.
Ответа по-прежнему нет, и я сижу на полу в полуметре от скорченного бесцветного эмбриона и думаю, что солнце, наверное, уже не взойдёт никогда. За дверью переплетаются тёмные сырые коридоры, за окном перемигиваются редкие фонари, а здесь нет даже и этого. Нет ничего. Тошнота, страх, я проваливаюсь в никуда и сквозь мелькающие перед глазами хроники настоящей и придуманной жизни вижу лицо скорчившегося на полу тела. Снег больше не идёт. Отражение начинает тускнеть. Моя обесцвеченная формалином кожа и расширенные, подёрнутые мутной пеленой зрачки… А на календаре – 31 февраля, и белая гуашь растекается по столу, смешиваясь с ручейками венозной крови. Кто-то стучится в дверь лаборатории. Меня здесь нет.