Ехали цыгане по дороге,
по дороге белой, столбовой,
ты меня не торопи, не трогай,
расскажу, что было, милый мой.
Тех цыган везла одна кибитка,
и тянул кибитку конь гнедой,
нанижу слова как жемчуг в нитку,
расскажу, что было, милый мой.
Вот на перекрестке, у трактира,
углядел коня купец бухой,
сколько путешествовал по миру,
не видал такого, милый мой.
Шапку бросил оземь в изумленье,
тряс от вожделенья головой,
охватило, страстного, томленье,
не видал такого, милый мой.
И остановил купец кибитку,
показал цыганам золотой,
учинил им форменную пытку:
где такого взяли, милый мой.
Как украли или обменяли,
кто хозяин, что возьмет ценой,
из какого края пригоняли,
где такого взяли, милый мой.
Он сулил им жемчуг и каменья,
рассыпал слова, звенел мошной,
ткани раскрывал, аж загляденье,
конь такого стоил, милый мой.
За табун, за землю и именье,
называй, не бойся, куш любой,
забирай хоть все, до разоренья,
конь такого стоил, милый мой.
Клялся, и ругался, и божился,
и в ногах валялся, как больной,
нож достал, и убивать грозился,
до того увлекся, милый мой.
Он рыдал и пламенно молился,
рвал с груди нательный крест литой,
а потом сознания лишился -
до того увлекся, милый мой.
Вечерело, в яме у трактира
конь лежал с пробитой головой:
так решили всем цыганским миром,
чтоб людей не мучить, милый мой.
Рядом с ним, на глиняном пригорке,
на колени встал купец седой;
слово дал, что не коснется горькой,
чтоб людей не мучить, милый мой.
Шли себе цыгане по дороге,
по дороге белой, столбовой,
ты меня не торопи, не трогай,
расскажу, как было, милый мой...