Встань, Феб, и мрак
Небес окрась вот так:
Лазурный, белый, красный;
Мемнона мать* буди, что так прекрасна,
Твой путь она усеет розой страстной;
И соловей проснётся ото сна;
О, вечная весна!
Пусть мёртвый, тёмный мир да будет ясный;
Ты золото волос
Накинь скорей на башни с восхищеньем,
И царским украшеньем
На храм свой вновь венец жемчужный сбрось.
Ночь гадкую рассей –
Она слуга, твой чудный свет ценней.
Счастливейший восход,
Долгожеланный день
Всей моей жизни мрачной
(Коль звёзды не разрушат мой оплот,
Не скроет счастье тень),
И только белый цвет
С алмазом для неё всегда удачный:
Любимая тем утром в рощу вновь
Придёт, чтоб наградить мою любовь.
Хранит Король обет,
Лучом своим краснея,
Нежней твои глаза,
Чем те, что взяли в плен у вод Пенея**
Твой дух, как в небеса:
Нет солнц, чьё ярче лоно
Тебя, кто дважды к Риму шёл влюблённо.
В цветы оденься Флора, о, краса:
Коль слышали бы звоны
Вы, ветры, дальней лиры Амфиона***,
Не стали бы ворчать;
Позволено Зефиру
Лишь прядями играть
Её, целуя пурпур смерти мира.
Замолкли ветры вдруг;
И Феб среди шафрана
Небес и моря рьяно
Звёзд гасит слабый круг:
Качаясь пьяной, ночь
Бежит с холмов от ярких прялок прочь.
Уже пестрят цветы в полях пустых,
Синь облаков вся в блёстках золотых:
О, что за место здесь –
Храни Её, кто так прелестна, днесь.
* Матерью Мемнона, царя Эфиопии, убитого
Ахиллом, была Эос, богиня утренней зари.
** Пеней - река на северо-востоке Греции,
где в священной лавровой роще Аполлон принимал
очищение после убийства змея Пифона.
*** Амфион - сын Зевса и Антиопы, своей дивной
игрой на лире заставивший камни складываться,
покоряясь гармонии, в стены города Фив.
INVOCATION
Phaebus, arise!
And paint the sable skies
With azure, white, and red;
Rouse Memnon’s mother from her Tithon’s bed,
That she thy career may with roses spread;
The nightingales thy coming each- where sing;
Make an eternal spring!
Give life to this dark world which lieth dead;
Spread forth thy golden hair
In larger locks than thou wast wont before,
And emperor-like decore
With diadem of pearl thy temples fair:
Chase hence the ugly night
Which serves but to make dear thy glorious light.
This is that happy morn,
That day, long wished day
Of all my life so dark
(If cruel stars have not my ruin sworn
And fates not hope betray),
Which, only white, deserves
A diamond for ever should it mark:
This is the morn should bring into this grove
My Love, to hear and recompense my love.
Fair King, who all preserves,
But show thy blushing beams,
And thou two sweeter eyes
Shalt see than those which by Penaeus’ streams
Did once thy heart surprise:
Nay, suns, which shine as clear
As thou when two thou did to Rome appear.
Now, Flora, deck thyself in fairest guise:
If that ye, winds, would hear
A voice surpassing far Amphion’s lyre,
Your stormy chiding stay;
Let zephyr only breathe
And with her tresses play,
Kissing sometimes these purple ports of death.
The winds all silent are;
And Phaebus in his chair
Ensaffroning sea and air
Makes vanish every star:
Night like a drunkard reels
Beyond the hills to shun his flaming wheels:
The fields with flowers are deck’d in every hue,
The clouds bespangle with bright gold their blue:
Here is the pleasant place –
And everything, save Her, who all should grace.