У музы первый красный день календаря,
Теперь нам с ней всё-всё разрешено, и
Беру с собой перо, тетрадь, вино
Иду брюхатить музу светлым чувством я
В салон лохматых, бородатых брадобреев,
И гнилозубых зубодёргов кабинет.
Я костнословый нерифмованный поэт.
Подонки, чистите мне китель, да быстрее,
Натрите пуговиц ряды, сбирайте кладь,
Фуражку выверните мне с изнанки!
Ау!! Всё. Наигрались в жмурки и молчанки!!
Уже давно достало дохнуть и молчать.
Я скоро отправляюсь на войну со Словом,
На третью мировую я иду войну,
Не брезгуя попасться в плен к вину,
И оказаться враз и два буйноголовым.
Крахмальных простыней и наволочек хруст,
Щелчком сусального жучиного хитина...
Надщеплена была грудная сердцевина -
Добротный погреб сердца винного стал пуст.
Родился стих, когда едва ушла луна прочь,
Рассветное вино… и со стола лилось…
Он пробивает буйны головы насквозь -
В сердцах буйноголовых застревает напрочь.
Поддавший мусорщик, едва глаза продравши
С утра, приняв меня за мусорный мешок,
За шкирку из угла родимого сволок
В контейнер, запахи и виды повидавший.
Где я лежал, там мусорщик поддавший
Прочёл с утра, едва глаза продравши:
“Прохвосты, человечишки без чести,
Комфортно ****ью, лизоблюдом быть,
И вы себя спросили: “Гнить или не гнить?”
Но ваш вопрос уже был не уместен”.