Я вспоминаю чистый тихий двор,
две голубятни на соседней крыше,
отцов неторопливый разговор
по воскресеньям под цветущей вишней;
стук доминошек, нашу беготню,
и чью-то драку до крови, по пьяни,
и вековых старушек болтовню,
и как мой брат играет на баяне...
По чёрно-белым конфетти летают пальцы,
глаза с прищуром обнимают даль,
и льются из души баяна вальсы
и танго аргентинского печаль...
Все звуки посторонние уходят
и остается только волшебство.
Танцуют пары во дворе и хороводят
с внучатами старушки лет под сто.
*
Не всех война живыми нам вернула,
и брат безрук – как будто что украл!
Я помню, как белели его скулы,
когда он натыкался на футляр.
Не отказали мне ребята в просьбе,
и мы насобирали кто, что мог:
ножи, монеты, папиросы в россыпь,
и даже пару сношенных сапог.
Все это мы снесли на барахолку
под хохот и обидные смешки,
но, наконец, у мужичка с наколкой
мы выменяли то, за чем пришли.
Я помню наше громкое "ура"
и брата удивленного немножко,
когда он прижимал культёй к губам
немецкую трофейную гармошку.
*
И танцевали пары, как и раньше...
Я стал в тот день, увы, не на день старше.
Играл мой брат, без выпитого пьян,
а на четвёртом этаже в одной из комнат,
(жаль, детство моё радости не помнит!),
в футляре
тихо плакал
наш баян.