Сестре Наире
Наш тополь стал ещё добрей…
Он слишком часто удивлялся
И, как мальчишка, растерялся
В горящей чаще фонарей.
Его околдовала Осень,
Его постигло безголосье
В тот самый час,
В тот самый вечер,
Когда (тоски не утаить!)
Он был почти очеловечен
И порывался говорить!
Да не с кем было говорить…
Весь город спал.
В плену покоя,
Не чуя за собой вины,
Припал асфальтовой щекою
К сырой подушке тишины
И видел сны…
Святые сны.
У ног его молчали горы,
Не в силах тополю помочь.
Они близки, когда на город,
Как занавес, сползает ночь.
Их лик отшельнически строг
В морщинах каменно-суровых.
Уста – не выдадут ни слова,
Держа молчания зарок.
И вековая седина
С бессонницей обручена.
А дальше – высь, черным черна!
Прощальной птицей тишина
Вершит тугие полукр;ги,
Крылом прохладным и упругим
Касаясь снежного плеча…
Там забывается печаль,
Там ночью звезды цепенеют,
Высокий воздух пламенеет
Над дымной юртой кочевой…
И старый пёс сторожевой,
Заметив пьяную луну,
Тревожно шевелит бровями…
Наш тополь строгими ветвями
Стремглав уходит в вышину…