Плоскость, бела, предаётся пустому объёму,
как человек, одряхлев, с сигаретой воспоминаниям,
и, уже за пределом Вселенной, впадает в кому
чьё-то отдельное время; слова предаются молчанию.
Солнце садится за полем, за лесом, за стадесятью холмами,
птаха щебечет в малине, в раките, в акации,
лает собака в три голоса, тело семью руками
мысль не ухватывает за кончик её вибрации.
Где-то на той стороне Луны, на краю земли, за околицей,
в фотоальбоме в комоде, в газете под кремовыми обоями
кто-то родился и умер, но что-то в его лице
этого не выражает, не делается обоими.
Словно планета выкатывается из меридиана,
время подходит к своей нулевой полуночи
и наготу остальную скрывает в её туманность,
следом кометным, не чувствуя вкуса, слизывает и молчит.