Красивая и новая брусчатка,
Решёточки затейливая вязь,
Огрызок кукурузного початка,
Собаки, мусор, мартовская грязь…
Окрестности Балтийского вокзала,
Подземный пешеходный переход
И, в вихре перестроечного бала,
Под рынок переделанный завод…
Весенняя погода, ветер, тучи
Просвет перекрывают голубой…
И всё-таки мой город – самый лучший,
До чёртиков, до боли дорогой!..
* * *
Большая Морская и Малая – ближе к Неве…
Я море люблю, и названия эти исконны.
Но вот что никак не вместится в моей голове:
Что Герцен и Гоголь обижены столь незаконно.
Привыкнуть к названиям прежним – сумела в момент:
Историю города знаю и классиков книги…
Больней – со страной совершившийся эксперимент,
В её социальной политике мощные сдвиги.
Названия? Что ж, пахнет розою – роза, зови
Что розой её, что не розой – ей всё безразлично…
Настояна жизнь на людской драгоценной крови,
И всякая боль – отзывается собственной, личной!..
* * *
На Дворцовой уже разбирают остатки катка,
В основании той, знаменитой, воспетой колонны.
И печального ангела древко сжимает рука,
Осеняя крестом чьей-то кровью "залитые троны".
Тучи с севера мрачно идут вдоль Невы на залив
И клубятся, меняя цвета – от белёсого в чёрный.
И склоняется ангел, задумчив, суров, молчалив,
Словно город и я – примирившийся, но непокорный.
* * *
С "необщим выражением" лица,
Старинные, чуть вычурные здания
Несут печать создателя, творца –
Синонимом восторга созидания.
Барочные верхушки колоннад,
Балясины причудливых балкончиков,
А цветом – то в опал, а то в гранат,
С избытком маскаронов и фестончиков.
Расстались с вами, данью простоты
С лихвою рассчитавшись за количество.
Районов "спальных" сходные черты
Вкусил простой народ – его величество…
А "милый дом" – из символа тепла –
Внезапно стал стандартным " местом жительства",
Когда архитектура умерла,
Всё завещав "жилищному строительству".
* * *
Люди, худые и в теле,
Под ноги смотрят бесстрастно:
"Граждане, при артобстреле…"
Где же сегодня опасно?
Улица, рынок, кафешка…
Взрывы, и взрывы, и взрывы…
Люди – разменные пешки –
Пьют иностранное пиво.
Вот, дождались: секонд-хэндом
Кто-то фарцует законно.
Ждать ли тебе хэппи-энда,
Город пятимиллионный?
* * *
Меняет мой город лики,
Как сонм карнавальных масок.
Мы слепнем в пути – калики:
Теряется яркость красок,
Теряется чёткость линий –
Остались мишени в тире.
А кто-то – удел актиний
Избрал в этом бурном мире.
Где город – пестреет рифом,
Где мрут и растут кораллы…
Гиенам его и грифам
Досталось уже немало.
А город – меняет лики,
Лицо под личиной пряча.
На глади свинцовой блики –
Нева нам сулит удачу.
Контрастом зимы и лета,
Фасадов, дворов укромных.
Не скрыть городских секретов
Среди площадей огромных.
Свиданий и встреч случайных,
Скопившихся лет за триста,
И "новых голландий" тайны
Откроются для туристов…
* * *
Исчёркан Невою и Невками,
Каналами, Охтою, Пряжкою…
Рекламной забит однодневкою,
Придавлен гранитами тяжкими.
Мой город, с рождения суженый,
Великими зодчими ряженый,
Ветрами навеки простуженный,
Загаженный и принаряженный…
Контрасты с годами всё явственней –
И блеска его, и убожества.
Он в "метрике" вписан, как в "дарственной" –
Один из великого множества.
* * *
Город, суетный и людный,
Отдаётся в руки "налу".
Каждый день почти что – судный.
Вдоль Фонтанки и канала
Бродят сонечки, дуняши,
Родионов полон город…
Здесь фасад – свежо окрашен,
Там подъезд – карман распорот…
Достоевского углами –
Ощетинены кварталы,
А навязчивой рекламе –
На фасадах – места мало.
Расчертили на квадраты
Небо синее – растяжки:
Влево – вправо – всё за плату!
Душно-душно, тяжко-тяжко!
* * *
Красивый домик в стиле классицизма:
Пилястры в ряд, и цвета сочетанье.
А в нём – возник оплот капитализма:
Кафе и бар – и громкое названье.
Здесь можно утолить и глад, и жажду,
Дороги – в "Рим" ведут зимой и летом.
И вспомнит нынче, видимо, не каждый,
Что это – помещенье туалета!
Здесь раньше можно было помочиться –
И очень характерно, что – бесплатно.
А к нынешней цене – не подступиться:
Ни внутрь принять, ни выпустить обратно.
И целый мир предстал глазам поэта
Подобием кафе – из туалета…
* * *
Подземных путешествий благодать
Нам дарит чудо метрополитена!
Не знаю, как сумею передать,
Но город для меня, как будто сцена.
Где без антрактов – жизнь – за актом акт,
Со сменой жанров, лиц и декораций,
Даёт спектакли сотни лет подряд –
И всё никак не хочет приедаться.
И андеграунд поезда метро –
Не для меня. Желаю реализма,
Чтоб изменяли всполохи ветров
Оконных стёкол каверзные призмы.
А по метро гуляют сквозняки –
Не ветер, нет. Там мрак, и нет полёта…
Им пользоваться, стало быть, с руки,
Лишь по пути с работы, на работу.
* * *
Как будто по наклонной велотрека,
Автобусом влекомая душа,
Из новостроек нынешнего века
В двадцатый век въезжает не спеша.
Из девяностых – путь к семидесятым,
С убожеством коробочек жилых,
И сталинских "визитов" адресаты,
Гордясь собой, вплывают в этот стих.
Окраин девятнадцатого века,
С увядшим блеском пригородных дач,
Вовсю коснулись руки человека,
Решая бездну целей и задач.
И как венец восторга созерцанья,
Как повод для бряцанья наших лир,
Предстанут исторические зданья,
Известные "на весь крещёный мир".
* * *
Они украшают собой
Фасады из крупных панелей.
С судьбою немыслимый бой
Ведут серебристые ели.
Не свежестью дышат лесной –
Сгоревшего топлива смрадом.
Зато они рядом со мной,
С рождения самого – рядом!
Назвать серебристым их цвет
Способен, ну, разве, дальтоник,
Но острых вершин силуэт
Бодрит, словно кофе и тоник.
А после грибного дождя
Свежеет их бурая хвоя.
И близко к ветвям подойдя,
Подышишь смолою лесною.
* * *
Весна, разогнав облака, занимается делом,
Расправил проспект серых зданий согбенные плечи,
В надежде, что свет застарелые раны залечит,
Что выгонит хворь из колодцев дворов плесневелых.
Но тучи лежат, затаившись, в окрестных угодьях,
И могут в момент подобраться к центральным районам.
Опрыснут водой дождевой чуть ожившие кроны
И лепту внесут в ежегодный процесс половодья.
И вмиг потемнели дома, отсырев штукатуркой,
И смотрят растерянно влажными стёклами окон,
А каждый прохожий спешит завернуться, как в кокон,
В любой дождевик и попрятаться шустро и юрко
В подъезд, под балкон, или просто в какие-то щели,
И там затаиться и ждать с нетерпеньем просвета,
Подобно тому, как в окрестностях города, где-то,
Укроется путник под кроной сосны или ели…
А выглянет солнце, и снова мой город поверит
Посулам весны, что – до осени – будут правдивы.
И станет особенно ярким, живым и красивым,
И вновь разыграет одну из волшебных мистерий.
* * *
Было время: улицу Разъезжую
Исходила вдоль и поперёк.
Там теперь бываю много реже я –
Недосуг и даже невдомёк,
Что витрины, стены и строения,
Те, что уцелели с давних пор,
Детские лелеют настроения,
Ничего не ставя мне в укор.
Добрые, как бабушки и дедушки,
Всё прощая юности внучат,
Словно дорогие мои те дружки –
О былом – пронзительно молчат.
И среди годов цивилизации,
Мусора огромных ворохов,
Сохраняют от канализации
Строчки незатейливых стихов.
И щемит в груди под снежной замятью,
У Пяти простуженных углов,
Всё от той, такой надёжной, памяти –
С тихим звуком выстраданных слов.
* * *
Арка Новой Голландии
Под странную загадочную арку,
По зелени воды случалось мне
Заплыть, возможно, в качестве подарка,
И то – в каком-нибудь счастливом сне.
Тот, вечно остающийся загадкой,
Таинственный, запретный островок,
Томит меня волнующе и сладко,
И тайною наскучить мне не смог.
Отрезанный изгибами каналов
От суеты кварталов городских,
Меняясь ненавязчиво и мало,
Старинный дух вливает в новый стих.
Пресытившись похлёбкой перестройки,
Надеюсь, до времён не доживу,
Когда, осовремененный и бойкий,
Он предо мной предстанет наяву.
* * *