Алена.
Не Ленка. Не Лелик. И не Елена даже.
Это имя родное и чуточку карандашное.
Летит себе в телефоне гудками бумажными
Спасает, когда родные становятся важными,
Когда май больно бьет под ребра каждым
Своим междометием. Там без разницы, что он скажет.
У Алены дел вагон и маленькая тележка.
Ее дома не ждет какой-нибудь там Олежка,
Мишка, Сашка…
Мелкий звонит, просит купить орешки.
Спрашивает, можно ли съесть до обеда черешню.
Она отвечает «Конечно, котенок» в спешке,
А сама бросает монетку и ставит на решку.
Алена сильная духом. (Ей просто приходится таковой быть).
Она не пишет ему, даже если так начинает крыть,
Скручивать и даже язык не шевелится говорить,
Думать, перемалывать Его имя и в шутку о нем язвить.
Алена запрещает себе его продолжать любить.
Звонит Ему и шепчет «Забудь меня!» (Но как Я могу про тебя забыть?)
Алена похудела на три. И продолжает разменивать четвертый уже килограмм.
Ей надо успеть на работу к привычным дести часам.
Будильник с утра звонит, на кухне сломался кран.
(Вместо сердца уже давно огромный такой котлован)
У Мелкого не убран еще диван…
Она обжигается кофе. Как же ей тяжело без него по утрам.
Ей не бывает хуже…
Ну, разве что только по вечерам…
Пустые дни, как дожеванная жвачка, потерявшая свой приторный вкус.
У нее есть время в обед – уложиться в один укус,
Выпить зеленого чаю, съесть шоколадный мусс.
Устать от докучливости десятков других обуз.
«Я же поступаю сейчас как обычный, заправский трус.
Надо завязывать. Иначе когда уже я без тебя научусь?»
Сердце ухает над дисплеем мобильного, как под напором ножа.
Нервы натянуты, ей кажется, или правда громко визжат?
Воздух разломан как шоколадка. Руками к стеклу прижат.
Аленин кулак разжат.
Но пальцы еще дрожат.
Алена выдыхает крученым «Не надо меня провожать»
* * *
У нее есть дурная привычка, перечитывать старые письма.
Верный ее ноутбук, недовольно, бывает, виснет
На них, незатейливыми словами, которые словно выстрел –
Насквозь, через сердце и осень по желтым листьям,
Лишая сна и голода, и даже всякого смысла…
А дальше – даже читать немыслимо…
У нее есть еще куча дурных привычек, но они теряются между прочими.
Она не спит до самой глубокой ночи.
Ругается днем с какими-то там рабочими
Словами резкими и как никогда отточенными.
Умудряется мыслить логически и не выглядеть утром всклокоченной.
И называть свои будни уже просроченными.
Солнечный сахар волос ее – слепит, глаза беспощадно жгут,
Она кормит прохожих пряниками, а за спину прячет кнут.
Пальцы – прямые и тонкие, нотки голоса рвут.
Вагоны метро старательно не поймут.
Небо кинет под ноги ей кусочек – свой голубой лоскут.
Я умру, если у меня тебя отберут…
Алена смотрит Моргана Спарлока и читает Ларису Галль.
Ее сердце уже стальное. Да и сама она – закаленная сталь,
Или какой-то забытый дедушкой на скамейке словарь
Древнего хинди. Она кутается теплее в мамину шаль,
Глазами листая вечернего неба даль.
Ей даже себя не жаль.
Эти суффиксы, префиксы, безысходность Его звонков,
Маниакальная жажда уходящих с утра шагов,
Тени стихов,
И кишки чужих городов
Загнали в такую яму, к которой не был готов.
И выбраться – не хватает криков. И даже слов.
* * *
Слова – они слишком всеобщие, плавят и больно жмут,
Переворачиваясь в голове, память скручивая, как жгут.
Сердце замирает на четырнадцать с половиной минут.
Глазастые фонари мигнут.
И рядом раскроется спасающий парашют:
«Мама, пойдем смотреть на салют»…