Вспомнив о Бетховене и Листе,
Оседлаю я барьерный риф,
И возьму мольберт, холсты и кисти,
И, барьерный риф изобразив,
Заявлю при всем честном народе,
(Пусть и никого в округе нет):
Пусть мой живописный гимн природе
Переплюнет гимн, или сонет,
Оперу и двадцать пять симфоний,
Не считая танец и романс!
Господа Петрарка и Петроний,
Дорасту когда-нибудь до вас,
Долечу до Марса и Каллисто,
Прошибая лбом десятки стен:
Чем, в конце концов, я хуже Листа?
Чем я вам не Шуман, не Шопен?
Тем, что нет ни голоса ни слуха?
Что не знаю нот «бемоль» и «си»?
Тем, что не Маклай, и не Миклухо?
Ты поди, у Господа спроси, -
Что я, ради славы и корысти,
(Или, извините, для души?)
Десять раз в году берусь за кисти
Вспомнив о Бетховене и Листе?!
Осудить, товарищ, не спеши!
Я же не настолько хладнокровен,
Чтоб стерпеть твои обиняки!
Да, я не Шопен и не Бетховен, -
Может быть, козел… возможно, овен,
И писать мне оды – не с руки,
Только все, мой друг, не так уж глухо:
Мы идем сквозь револьверный лай,
Чтобы воплотиться, как Миклухо,
Как Бетховен, Шуман и Маклай, -
В вечное и доброе во что-то,
- Только бы не в рынок, не в права,
- Бог, глядишь, и скажет нам: «Вот то-то»!
А потом… хоть не расти трава.