Леше
Вот она выходит из метро – такая смешная! Боже мой! Щеки – круглые, огромные – розовые от мороза. Мороз такой, что лицо мгновенно розовеет, а нос начинает белеть. Она натягивает уморительную вязаную шапочку глубже, почти на глаза… а глаза блестят, как у галки. А волосы медными завитками лезут в рот… Она идет, перебирая ножками мелко-мелко – боится упасть на гололеде. Улыбается ему. И он ее встречает, и смотрит удивленно: он ее видел пару раз всего – один раз вечером, в кафе сидели, разговаривали, очень веселились. Он ей про жену рассказывал, она что-то про работу свою несуразную. Потом нашли общую тему – бард один широко известный в узких кругах… Она так радовалась: вот, говорила, наконец-то, я вспомню детство! У него оказались записи того барда – много-много. А она свои потеряла давно. А второй раз… ну, это лучше не вспоминать. Он тогда так напился, что даже если и захочет вспомнить, не сможет… А потом они почти три месяца по телефону только общались. У него – командировки. У нее – сдача номера. Разговаривать с ней интересно. Представляется совсем другой человек, если честно. Худенькая девочка с короткой светлой стрижкой, маленького роста, очень детская - представляется. Она на самом деле тоже детская, но только такая у нее детскость… как у карапузов на стенгазетах санпросвета в поликлинике. А вот голос – нежный, как колокольчик. Что же с ней дела-то теперь?.. Не понятно совсем.
Ладно. Он берет ее за руку и ведет в мини-маркет – наверное, надо чем-то ее угощать.
- Что ты будешь пить?
- Не знаю… - она обводит стенд с вином глазами, ни на чем не задерживает взгляд. И обходит стенд с другой стороны – там выставлено полки три водки.
- Вот… Я водку люблю! – и смеется. Ну, ничего себе! Круто. Водку любит… интеллигентная москвичка без комплексов. Его это ошарашивает и как-то больно так колет где-то. Ему так неудобно за нее становится. Но он ей улыбается, шутит принужденно. Видит, как она смущается…
- А у меня под водку рюмок нету, - пытается он как-то ситуацию изменить. Она явно расстраивается. И он видит, что ей неудобно, и видит, как она от смущения входит в роль – хорохорится, грубовато хохочет, но в глаза ему не смотрит.
- Так, театровед без водки – что лошадь без седла. Сейчас придумаем. О, вот! Смотри: водка «перцовка», а к ней – стаканчики в коробочке! Нормально? Не разоришься?
Они расплачиваются. Идут к нему. Ей очень у него нравится – просторная комната, можно сидеть на полу. Они слушают музыку, он ее кормит чем-то, они пьют водку. Он быстро хмелеет. И вдруг оказывается своим лбом у нее в коленях. Она его гладит по голове, что-то нежное говорит… а ему душно и тоскливо. Жизнь паршивая… достало все. Господи! Что же делать-то?! Хоть плачь!
Потом они стоят на кухне – близко-близко. Они одного роста примерно, и даже по комплекции какие-то одинаковые. Сближаются, целуются… вяло так, без интереса. Она его отстраняет и говорит заговорщическим шепотом: «Я совсем тебя не хочу… А ты?» - «И я тоже…» - «Пойдем, еще песни послушаем, а?» - и они обнявшись, абсолютно умиротворенные, идут в комнату. И он радуется ей, как сестре – с ней оказывается так просто, боже мой! Бывают же такие женщины!.. Эх!..
А спустя еще полгода они женятся. И всем приходящим в гости на его изумительные блины, достают эти стопочки – маленькие, с толстыми стенками, с красным кружочком посередине, и запотевшую перцовку. И всем рассказывают наперебой эту историю. И смотрят друг на друга умильно, влюблено. Он думает часто: господи! Ну, как я мог сразу не разглядеть ее, а?! Такую трогательную, такую красивую, родную такую!! А она еле заметно краснеет каждый раз, когда он снова и снова повторяет: «А я, говорит моя Мася, водку люблю!»
А еще через год они расходятся. И стопки, конечно, остаются ей… Она плачет над ними, каждый раз, когда собирает вещи, переезжая с квартиры на квартиру. Сначала – надрывно, в голос. Потом – все тише. И раз на четвертый, заворачивая стопочки в газету, она уже просто улыбается. А в пятый раз, переезжая в другую страну, она решает, что пора бы расстаться с этим детским воспоминанием. Придумывает, как возьмет стопочки с собой и торжественно разгрохает их о взлетную полосу. Но в кутерьме сборов машинально бросает их в большой черный пакет для мусора, в который скидывает все, что больше не пригодится. Замирает на секунду, решая – вытаскивать их или нет. И решает не вытаскивать, потому что – к чему этот театр? Все и так понятно и закончено – без жестов. Давно.
23-26.05.2008