Рассказ и его стихотворное переложение основаны на многочисленных жизненных примерах.
Образы Литгероев - собирательные, прошу не отождествлять меня с Литгероиней, мое отношение к данной ситуации и ЛГ отрицательное, но поскольку сама - мать, не могу оставаться равнодушной к таким проявлениям.
От себя хочу добавить: дети очень тонко чувствуют наше отношение, и малейшее равнодушие и невнимание по отношению к ним могут быть непростительными. Упущенное в детстве очень сложно наверстать, когда они повзрослеют.
Всем искренне желаю счастья и семейного благополучия!!!
***
Михаил с мамой жили окраине Москвы, в однокомнатной квартире одного из районов, что называют "спальными", полчаса от метро на автобусе, дальше пять минут по дорожке, пролегающей через дворы со школами, яслями и детсадами, по краям усеянными "башнями"-новостройками.
Миша вышел из автобуса и направился по дорожке, ведущей в школьный двор, к неизменному месту встречи одноклассников, с кем месяц назад расстался на выпускном вечере. Но дружба не угасла, и веселые тусовки проходили ежедневно. Каждый выбрал свой дальнейший путь - кто-то сдавал вступительные экзамены в ВУЗ, кто-то в колледж или техникум, многие еще не определились. Сегодняшний день, решающий и ответственный для Мишки, оказался неудачным - он "провалил" последний экзамен в техникум связи (физику, с которой и в школе не ладил), и был вынужден забрать документы. Неделю назад он отметил совершеннолетие, и сегодня отчетливо представлял, что осенью получит повестку из военнкомата. "Что ни делается - к лучшему" - промелькнуло в голове. Как ни странно, Миша с детства был фаталистом. Он не боялся Армии, напротив, считал, что служба закалит его и воспитает настоящим мужчиной. Несмотря на обилие информации ТВ и прессы об инцидентах в воинских частях, он верил в то, что с ним ничего плохого с ним не случится, а если и случится, то такова воля судьбы.
Мать с отцом развелись, когда ему было полтора года. Отца он не помнил (со дня развода тот не заявлял о себе), да и мать видел редко - она то и дело находила какую-то причину в оправдание своего отсутствия, работая кассиром в частном секторе, зачастую, ночевала на работе (ночные смены чередовались через двое суток). Ему исправно оставляла на пропитание деньги на кухонном столе. Их, как правило, было в обрез, но таким образом он научился экономить. Единственной отдушиной были закадычные друзья.
Миша прогулялся вдоль школьной ограды, посмотрел на часы - 17.30, верный приятель Гоша должен был подойти с минуты на минуту. Издалека он услышал доносящуюся из Гошкиного плеера песню "Я свободен!", которую почему-то любили все - от избалованных девочек из состоятельных семей до отпетых хулиганов и полусирот, таких, как он. "Наконец-то, идёт!" - подумал он с радостью и, в то же время, с тревогой - придется рассказать о своем "обломе". Крепко пожав друг другу руки, приятели уселись на тенистой скамейке, под ветвистым тополем, изобилующем пухом. Пушинки попадали в рот и в нос, вызывая безудержное чихание. Гоша, заметив невеселое Мишкино настроение и странную молчаливость, настороженно спросил: "Ну как ты?..". Тотчас встретил потупленный, растерянный взгляд. Не дождавшись ответа, резко дернул его за рукав футболки: "Ты что, завалил?!". Мишку, как громом сразило, от неожиданности. Молчание прорвало: "Да, всё полетело к черту! Я срезался, на физике, не решил последнюю задачу, будь она неладна! Теперь ты понимаешь, что меня ждёт?!". Отчаянный монолог продолжался минут десять. Гоша, не перебивая, дал другу выговориться, затем серьезно посмотрел на него и хмуро сказал: "Сочувствую, брат. Может, устроишься на работу? А там, глядишь, и мать-то что-нибудь придумает! Не унывай, не вешай нос! Прорвёмся!". Мишка благодарно похлопал его по плечу: "Спасибо, ты настоящий друг. Что поделать - не повезло...Не пропаду! Начну искать работу прямо завтра, зачем откладывать в "долгий ящик"? а чему быть - того не миновать! На маму мою, знаешь сам, положиться нельзя, да я и забыл, когда мы последний раз с ней по душам разговаривали, было это, наверное, лет пять назад..." Гоша всем своим юным, открытым, чутким сердцем сопереживал другу. Будучи из добропорядочной, дружной семьи, где родители были защитой и опорой, он прекрасно понимал, что не у всех в жизни так гладко. Поэтому еще больше ценил своих родителей. Он не одобрял поведение матери друга, бросившей его на произвол судьбы и занятой исключительно собой, а, тем более, его отца, но не хотел произносить мысли вслух - зачем бередить солью открытую рану?
Вскоре к их лавочке стали подтягиваться стайки ребят, подходили по-одному, или группками, к семи часам собралось человек десять. Все прониклись досадной неприятностью и на все голоса что-то вещали Мишке, предлагали свою, посильную, помощь. Ему было очень неловко за то, что чужие люди (хоть и ставшие близкими за десять школьных лет) относятся к нему с гораздо большим вниманием, чем собственные родители. Разговор становился всё оживленнее, ребята перекрикивали друг друга, а школьный двор гудел - каждый делился своими успехами - кто-то поступил и принимал радостные, бурные поздравления; кто-то вышел на финишную прямую. Полными неудачниками были только двое - Мишка и Андрюха, не набравший достаточного количества баллов на вступительных в МАДИ. Итогом коллективного обсуждения стало решение - завтра, с утра пораньше, начать поиск вакансий для обоих бедолаг. За исходную точку был принят находящийся на соседней улице стеклопакетный завод. Мишка немного приободрился - отныне он не является "белой вороной", не зря говорят, один в поле - не воин, а двое - уже сила!
Втайне Мишка был влюблен в одну симпатичную, грациозную, милую девочку из параллельного выпускного 11-го "Б", однако, до сих пор не набрался смелости, чтобы сделать признание. С друзьями не откровенничал. Сердцем он чувствовал и ответную симпатию, но ему казалось, что её истоком является жалость. Это досадовало. Он ждал, что она с минуты на минуту присоединится к их ватаге, задумав сегодня же поговорить начистоту, собрал в кулак всю свою волю. "Пусть знает правду. Скоро я уеду неведомо куда, и если не откроюсь, буду считать себя целых два года размазнёй. А так, возможно, и она скажет мне несколько теплых слов, а может, и раскроется глубже...Назовёт единственным...Будет писать и ждать", - подумал Он с зыбкой надеждой. "Если отвергнет - знать, не суждено. Обидно, но не заплачу. Переживу как-нибудь," - строил он свои догадки. Но девушка в этот вечер так и не пришла - подготовка к экзаменам на престижный факультет Университета занимала все свободное время, и ей было сейчас не до тусовок. "Что же, до сентября - целых полтора месяца. И я найду время поговорить с ней", - он смело поставил точку в веренице изнуряющих душу терзаний.
Вечер плавно подходил к концу, на улице смеркалось, в окнах "башен" зажигался свет, и до ребят доносились тревожные голоса: "Эй, который час? Пора домой! Ты слышишь?" - все с неохотой поглядывали на свои окна и почти хором отвечали: "Иду-иду, ещё пять минут!". Родители волновались и это было объяснимо, учитывая неспокойную ситуацию в Москве. Не проходило ни дня, чтобы с телеэкранов в "Криминальной хронике" не вещали о беспорядках, вплоть до драк со смертельным исходом. Их район считался относительно тихим, но всё же - "Бережёного Бог бережёт" - все жили по принципу известной пословицы.
Мишка с тоской посмотрел на заходящее солнце, в его теплых лучах согревались кирпичные стены его дома. Бросил взгляд на свое окно - в нем, как и прежде, свет не горел - мерцали оранжевые закатные блики. Почему-то от теплого золотисто-оранжевого цвета повеяло холодом. "Она даже не знает, что сегодня у меня был последний экзамен", - с горечью вспомнил он о матери. Во дворе стихало, ребята знали, что Мишке некуда спешить - дома никто не ждет, и из чувства солидарности как можно дольше тянули время до ухода, затеяв дискуссию о походе на дискотеку в местный клуб. Но расставаться, как ни крути, пришлось - большинство побаивалось родителей. Многие из них весьма нелестно и унизительно отзывались о Мишкиной матери (о чем ему становилось известно от третьих лиц - "испорченный телефон" работал исправно), но, как ни странно, к нему почти все относились с искренним радушием - приглашали на обеды, летом - на дачи. Со стороны было заметно, что, порой, он элементарно недоедает. Мишка на удивление тонко чувствовал отношение окружающих, и испытывал двоякое чувство - с одной стороны ему было стыдно (за мать и себя - что ни говори, а они - одна семья и в ответе друг за друга), с другой стороны - был очень благодарен за заботу и участие. Судьба наделила его здравым рассудком - он не поддавался сомнительным соблазнам и провокациям, не курил, не выпивал, и мог почуять за версту нечистоплотность и обман.
Оставшись один, он не испытывал желания идти в пустую, обветшавшую квартиру, с облезлыми обоями, хотелось подышать свежим воздухом и насладиться летней вечерней прохладой. Созерцание заката приносило ему чувство душевного умиротворения. Особенно восхищало появление на небе прозрачной, робкой луны, на глазах набирающей силу и яркость. Стемнело, лунный диск сегодня был полным и беззастенчиво светил в глаза. "Какая красота!" - восхитился он этим загадочным явлением - полнолунием. Склонность к романтике была его неотъемлимой чертой - с раннего детства его тянуло к природе, к непостижимым тайнам звездных галактик и самой Вселенной. Он давно мечтал о прогулке по аллеям ночного парка со своей возлюбленной, в свете мерцающих звёзд и завораживающей серебристой луны. Он мысленно представлял, как неотразимы будут тонкие черты ее лица, оттенённые ночными штрихами. Тишина и великолепие лунной ночи порождали в его романтичной душе хрупкие надежды на то, что сегодняшний вечер будет судьбоносным - мама одумается, и оба смогут выговориться и понять друг друга. Шум машин, доносившийся с шоссе, становился приглушённей. На фоне общего затишья отчетливо слышались назойливый стрекот кузнечиков и протяжный писк комаров.
Яркая вспышка внезапно ослепила глаза. Он увидел иномарку, подъезжающую к их подъезду. Приглядевшись, он узнал бордовый Форд, хозяином которого был новый мамин друг Рома - коллега по бизнесу, коим был ему представлен. Форд удачно припарковался, из открытого окошка выглянула мама, игриво подпевая популярной песенке, льющейся из динамика магнитолы. Роман галантно подал ей руку, придерживая дверцу и помогая выйти из машины. Стоя на площадке перед подъездом, она туманно озиралась по сторонам, продолжая мурлыкать незатейливый мотив. Обычно Рома, доставив мать, сразу ретировался, однако, сегодня обстановка была необычной - он никуда не торопился, а в руках у матери сиял пышный розовый букет. "У нее день Рождения, а я не поздравил, осёл!", - с раскаянием вспомнил Мишка, но тут же осёкся, увидев, что мама с другом намерены подняться наверх. Он призадумался о своей жалкой участи - ночёвке на улице, не исключено, что среди бомжей. В душе нарастало негодование от чувства полной неприкаянности и беспомощности. Он вскочил со своей лавочки, пролетел сто метров до подъезда и резко опустился на скамейку у входа. "Теперь-то враг не пройдет!" - вертелось в сознании. Не успела созреть эта мысль, как чуть разомлевшая мать примостилась рядом, всё ее внимание занимал приобнявший её за плечи Рома. Она смотрела на него влюблёнными и восхищенными глазами. Внезапно их взгляды с сыном, до сих пор казавшимся "невидимкой", встретились:
-Сыночек мой, соколик, что же ты такой у меня невесёлый! - запричитала она во весь голос, - Ты хоть пообедал? Я сегодня до копеечки потратилась, на завтра тебе даже и оставить нечего...
Жалобы на нехватку денег были ему знакомы. Частенько выручал кавалер, как и случилось в этот раз - пошелестев в бумажнике, Рома протянул Мишке сторублевую купюру:
- Возьми, дружище, не брезгуй, - произнес он, широко улыбаясь и хитро сощурив глаза.
Казалось бы - надо брать, коли дают. Но сегодня привычка не сработала, у него перехватило дыхание - знать, глубокая обида, копившаяся годами, наконец-то нашла выход. Он вскочил, как ошпаренный, и заорал так, что в окнах задрожали стекла, и из-за занавесок начали выглядывать встревоженные лица:
- Избавь меня от своих подачек! Я вырос - ты не заметила? Немудрено - тебя пять лет почти не было дома!
- Сынок, - попытался разрядить обстановку приятель, - если этого мало, я добавлю. Сегодня у твоей мамы день рождения, ты не забыл? И она пригласила меня попить чайку. Ты бы, милый, переночевал разок у друга. Гляди - погода-то хмурится, тучи сгущаются. А утром нас, как ветром, сдует - дела, работа! Вернешься в родные пенаты! Потерпи, не будь врединой! Посмотри - мать вся не своя, о тебе переживает, а ему все - плохо...
От этих унизительно-лицемерных слов и, казавшейся слащавой, Роминой физиономии Мишку бросило в дрожь, как в приступе лихорадки. Бросив сторублевку ему в лицо, Мишка неторопливо и холодно отчеканил (слова давались нелегко, от обиды в горле застыл комок):
- Да, я виноват, что забыл о дне рождения матери. Но точно так же и она пять лет забывала о моих "днюхах". Неделю назад мне исполнилось восемнадцать, но у мамы тогда нашлись дела поважней! Отдыхайте и веселитесь, "отрывайтесь"! Препонов чинить не буду. А тебе, мама я скажу вот что, я должен это сказать..., - он набрал полную грудь воздуха и резко выдохнул, - сессию я завалил. Забрал документы. Завтра устроюсь на работу, где жить - найду. С первой получки сниму комнату, - и, заметив удивление на прежде безмятежном лице, добавил:
- Это мои трудности. Под одной крышей с тобой жить не хочу. Продолжай играть, ты гениальная актриса, всю жизнь манипулировала людьми и жила подачками. Проторенной дорожкой я не пойду. Соколом, как повелось меня звать, не взлечу, но и присмыкаться не собираюсь, не жди, что я запишусь в актерскую труппу твоего театра! Эта работа что-то не по душе. Ладно...Прощай, мама.
- Сыночек, да что на тебя нашло? - туман в миг рассеялся, - что такое ты говоришь? Не поступил? Боже мой, тебя же..., - связная речь оборвалась, и слёзы хлынули бурной рекой.
- Я закончу, мама... Да, в сентябре - призыв, но что в этом ужасного? Я хочу стать мужиком, пора пришла, а как вернусь, поступлю в институт связи. Если помнишь, с пятого класса мечтал. Может, напишу тебе оттуда, что и как... А пока...мне нужно время, надо побыть одному...Сегодня жизнь дала мне пощёчину, справедливую. И это повод для того, чтобы задуматься, не так ли, мама? Решил всё начать с чистого листа. Утомили меня ваши игры. Мы с тобой стали, как инопланетяне. Прости. Давай, что-ли, присядем на дорожку.
Мать плакала по-настоящему, не наигранно, в ее облике не осталось ничего искусственного. Но она опоздала со своими мольбами, опоздала на пять лет...Смотрела, как со двора медленно и плавно выезжает Ромин Форд. Выслушав Мишку, он уехал, не проронив ни слова. Видела, как тает во тьме, подсвеченной блеклыми фонарями, подтянутая спортивная фигурка сына. Так нелепо завершился обещавший быть счастливым день её сорокалетия.
Год и десять с половиной месяцев пролетели незаметно. Мишка служил связистом, под Смоленском. Писал матери каждый месяц и получал в ответ мольбы о прощении, теплые, сердечные слова, пронизанные болью и беспокойством - сыт, здоров, никто ли не обижает? Последний раз они виделись, когда он принимал Присягу. Она узнала адрес части и приехала. Он простил ее - все в этой жизни оступаются... Признал и то, что однажды, в тот злополучный день, поступил с ней жестоко. С этого момента до принятия Присяги они не виделись - он устроился на почту курьером, сперва жил у Гоши, затем снял комнату в пятиэтажке. Позвонил ей, аккурат, с призывного пункта (еле-еле прорвавшись к телефону, доступ к которому был строго-настрого запрещён), за полчаса до их отбытия, чтобы она не успела добраться. Тогда он не мог смотреть ей в глаза и не знал, что сказать.
Год и десять с половиной месяцев она не спит - только закроет глаза, забудется во сне - видит сына, осунувшегося и несчастного, и тотчас просыпается с холодной испариной на лбу. В их окошке вечерами и ночами горит свет. И сердце искрится материнской любовью...
"Лучше поздно, чем никогда", - думали оба - сын и мать - в полнолунную ночь, когда до "дембеля" оставалось чуть меньше месяца...Службу Мишка нёс исправно, но с нетерпением ждал возвращения к родному очагу. Девушка его не ждала, но он очень истосковался по друзьям и любящей маме.
***
Окраина Москвы. Районы "спальные".
Высоток караваны. Дворик. Лавочка.
Скрывая ото всех глаза печальные,
Он тихо повторяет: "Где ты, мамочка?"
Присядет на скамейку в ожидании
Приятеля с хитами ультрамодными,
Что в миг развеет тяжкие страдания
Словами песни: "Будем мы свободными!"
Исчезнет привкус горького томления.
Под разговор "за жизнь" и шум динамика
И гром, что слышен где-то в отдалении,
Он грезит о любви и о романтике.
Закатом озаряются кирпичные
Родного дома стены, где так холодно.
Настырное, щемящее, привычное
Под ложечку закралось чувство голода.
Друзья, на огонёк слетаясь стайками,
По-братски, чем богаты, тем поделятся -
И скромными пожитками, и байками
О том, как непокорно сердце девицы!
Мерцают фонари. И время - к полночи.
"Пора домой!" - призывы всё настойчивей
Звучат из окон. Но его - беспомощно -
Родительским забвеньем обесточено -
Глядит во тьму оранжевыми бликами.
С надеждой ждёт - сегодня всё изменится.
Но, в блеске фар, - картина многоликая.
В который раз художнику не верится...
Раскованная чуть, от счастья пьяная,
Едва узнав фигурку на скамеечке,
Запричитала, словно окаянная:
"Потратилась, соколик, до копеечки!"
Но жестом оборвал её стенания
Хозяин Форда, поманив купюрою:
"Пришёл на юбилей твоей мамани я...
Здесь хватит на ночлег. Погода хмурая."
Привычка почему-то не сработала.
Подачки он не принял унизительной.
Ответил: "Пусть не взмою ясным соколом,
Не место и в дешёвом зале зрительном!
Играя добротой, людским сочувствием,
Ты совесть продала за обещания!
Заполнила пять лет своим отсутствием...
Присядем на дорожку, на прощание..."
И бросился стремглав во тьмы укрытие.
Начав с нуля, о принятом решении
Поведал за минуты до отбытия
Военной части в пункты назначения.
Окраина Москвы. Районы "спальные".
В одном из окон свет неброский теплится.
Не спится ей ни в штиль, ни в грозы шквальные.
Сын в Армии. Осталось меньше месяца.