Только ветер в рукавах и шапках.
Только дом, в котором очень тихо.
Жёлтый мир, которого всё больше.
Вечный путь от края и не дальше.
Сонный страх просится со слезами.
Очень просто в море тонет остров.
Очень верно, если безответно.
Очень в точку, если в одиночку…
Янка Дягилева «Только дождь вселенский»
Уже с неделю на земле лежал снег. Лежал и не таял. Укрывал всё, оставляя взору только размытые контуры погребённых под ним предметов.
Зима. Оцепенение. Страх. Но страх не отчаянный, а спокойный внутренний страх, застывший в какой-то своей извечной, абсолютной форме во всей природе. Такой страх можно прочитать ещё в глазах муравьёв, необратимо замерших в вековом янтаре – тихий, но безумный ужас. И вместе с тем – какая красота! Наверное, стоило мелочно, но усердно копошиться в этой жизни, чтобы в смерти своей создать такую гармоничную безупречность! Так и эта зима: она стоила и весны, и лета, и осени – столь буйных, но столь легкомыслен-ных – стоила! Ведь только теперь, в этой обездвиженности и мертвенности при желании мо-жно прочесть истинный смысл. А можно просто застыть самому и наблюдать, наблюдать…
Ночью они вдвоём стояли у окна, слабо держась за руки, и молча смотрели на белые пласты, словно сияющие изнутри. Из щелей оконной рамы вязко сочился холод. А они стояли вот так друг с другом, как продолжение неподвижных снежных громад. Только иногда кто-нибудь из них переминался с ноги на ногу, вздыхал или протирал рукавом запотевающее стекло. В молочно-белом луче фонаря кружились тяжёлые дрожащие хлопья, состав-ленные десятками мелких острых снежинок. А дальше – ветки деревьев, скрещенные тени на снегу, лоскуты мутного матового неба… темнота… И всё это – в одном единственном окне. Да, в других окнах, наверное, тоже что-то похожее. Но до других окон дела нет, потому что только это окно сейчас здесь, перед глазами. То самое, ставшее кусочком живого мира в неживой стене… И они вдвоём жадно поглощали глазами эту нетленную быль – единственную непритворность, оставленную для них во всей внешней жизни. И ещё у них была эта трепетность, от которой кружилась голова и парализовало мысли, они были друг у друга.
Тут, у окна, они простояли долго. И они были по-настоящему счастливы – столь же, сколь и несчастны. Просто счастье было именно в том, чтоб вопреки всем горестям вот так стоять рядом в полумраке остывшей комнаты – без пылких эмоций и бесполезных слов, ведь только без всего этого можно быть в полном смысле рядом, вместе, единым целым. И нет больше ни его, ни её. Есть Они. И этот всепоглощающий снег…
А наутро Сашка умер. Действительно умер. Она почему-то сразу, как только проснулась, поняла, почувствовала, разгадала это. И почему-то поначалу не сильно удивилась. А смысл тратить себя на удивленья? Подобный исход был, как минимум, вероятен. В среднем, он был очевидным. А как максимум… Как максимум, он всё-таки случился, этот исход. Этого стоило ожидать – уже около месяца голодные краткие улыбки не сходили с их лиц. А улыбаться приходилось. Во-первых, как-то неудобно просить взаймы с кислым лицом, а во-вторых, очень хотелось друг друга хоть немножко подбодрить, подарить как можно больше нежности в такой непростой период… Но даже улыбки особых перемен не приносили. Де-нег никто не давал, а улыбаться друг другу постепенно стало совестно. Да, именно совест-но, но непонятно, почему; видимо, просто потому, что улыбками сыт не будешь.
Так фатально стеклись все обстоятельства – все в одну точку. Как будто все возмож-ные чёрные полосы жизни слились в сплошное чёрное полотно. Сначала этот пожар в гара-же, когда лишились всего: своих и чужих музыкальных инструментов, аппаратуры и даже холодильника. Потом тягомотина с раздачей долгов, продажа телевизора и золотых серёжек, оставшихся ещё от чьей-то бабушки... Кто-то из «друзей» вызвался «помочь», посоветовал «выгодную» работу, но итогом этому фарсу стало одно: и он, и она лишились документов. В милицию заявляли, конечно, но там сказали сразу: надежды на то, что эта афёра будет распутана, мало… Далее самое страшное, Сашкина болезнь. Он много пел на улицах и в переходах, чтоб быстрее покрыть долги. А с приходом зимы ещё и траншеи рыл по выходным… Воспаление лёгких. Больницы, лекарства. Сашка так страшно кашлял!.. Она сама вышла петь… Но в один из дней это всё прекратили – так просто! Шли пьяной компанией мимо какие-то ублюдки, разбили гитару, пытались даже придушить шарфом. Шарф у неё длинный, цветастый… Был… Остался там, на ступеньках перехода вместе с сумочкой, в ко-торой, правда, ничего кроме пудры и старых трамвайных билетов не было. Её гнали до са-мой остановки – не с целью догнать, а с целью напугать, поиздеваться, развлечься. А она тащила с собой ещё и расколоченную гитару. Только дома опомнилась, выплакалась, поняла, что с гитарой – это непоправимо. Сама же отделалась только кровью из носа да двумя-тремя синяками… Пустяки. Зато принесла двадцатку, на другой день сумела раздобыть на эти деньги лекарств… Сашке скоро стало легче. Кашель прошёл. Он бросил лечиться. Но, как оказалось, облегчение было только видимым, и ему снова становилось плохо… И вот… ста-ло так плохо, как сейчас. Хуже некуда.
Она сразу поняла, что это смерть. Да, такой она и должна быть, – а именно то не оставило сомнений, что стало как-то глухо и одиноко в этой комнате, как в чёрной дыре. Она ощутила это даже до того, как открыла глаза. Потом она затормошила Сашку за плечо, но только несколько секунд тормошила, потому что ни секунды уже не сомневалась: мёртв.
Сашка лежал на постели совершенно обыкновенно, в такой же позе, как часто спал и просыпался. Но только в этот раз он не спал и проснуться уже не мог. Она стояла в стороне от кровати, с которой только что встала, и будто измеряла взглядом лежащего на ней родно-го, но неживого человека. Почему-то подумалось: «А сколько часов я проспала с трупом? И сколько я вообще спала? Я не могла проспать долго! Когда он успел умереть?»
Было не горько, не страшно и даже не больно. Спокойно? Почти. Было вовсе никак. Она не оправилась пока от шока. Подойдя к Сашке, она бережно и осторожно перевернула его на спину.
«Такой тёплый! – мелькнула мысль, когда она дотронулась слегка до его руки. – Тёплый, как живой! Милый мой… ты тёплый, но тебе холодно! Боже! Сейчас, сейчас!»
И она перебросила на него большое ватное одеяло.
«Вот так. Его больше нет. Или… как же это «нет»?! – продолжала думать она. – Вот же он лежит! Вот он весь! Есть, есть! Он есть. Надо теперь за ним тоже, как раньше, при бо-лезни, смотреть и ухаживать… Бред! Бред! Что ему теперь мой уход, да и что он сам мне те-перь-то? Порвалась, порвалась связь! Или не порвалась! Нет! Ни в коем случае! Она просто стала односторонней… И что мне с ним? Куда его? Не надо его никуда! Не надо!»
- Сашка! Сашенька! Ты чего?.. – дрогнувшим хриплым голосом произнесла она и закашлялась, будто поперхнувшись словами.
Конечно, никто не ответил.
- Саш, вставай! – как-то по-детски требовательно и наивно вырвалось у неё, и она рас-плакалась.
Сначала стояла рядом, вытирая лицо рукавом, потом присела на край кровати, но тут же вскочила… И тут какой-то странный и неестественный порыв накрыл. Появилось явное желание что-то делать – делать и тогда уж, в процессе, приводить мысли в порядок. Как раз под ноги попалась тряпка для пыли. Она подхватила тряпку и непослушными ногами побрела, как пьяная, от кровати по комнате. Ещё раз обернулась к Сашке:
- Я сейчас… Сейчас, всё пойму только… и приду… - пробормотала она.
Она медленно и тихо передвигалась вдоль стен… Свинцовые суставы, тяжеленные, еле поддающиеся, еле гнущиеся… Шкаф, сервант, письменный стол, тумбочка… Она тёрла тряпкой иногда по нескольку минут на одном месте, смотря будто невидящими вовсе глазами высоко, почти в самый потолок. Изредка монотонно прорывались её слова: «Я приберу… Приберу… А то, наверное, придут скоро к тебе гости. В последний раз. Надо ж будет позвать кого-нибудь!» Эта мысль, похоже, зацепила её воспалённое сознание, и она буквально вскричала, взмахнув тряпкой:
- Так надо ж всё-таки кого-то позвать! И потом чтоб пришли, и сейчас! Пусть и сейчас придут, пусть как-то материально помогут решить, а то я материально не смогу! Денег нет… Надо сообщить всем, пусть думать помогут. Не могу уже думать!
Эти слова её в конце сорвались на несколько истерических ноток, и она бросила тряпку на пол. Постояла немного, но ни о чём ровным счётом не думая. Нервничать уже как-то не получалось, начать плакать снова было очень тяжело, а отрешиться – и вовсе невозможно. В голове шумело так, что любая, даже небрежная, скудная эмоция давалась мучительно. Поэтому она уверила себя, что будет просто, насколько хватит сил, исполнять ряд машинальных действий, мысленно отрешаясь от них. Словно бы умереть вслед за ним. Конечно, так должно стать легче… Дав себе такую установку, она решительно направилась в коридор, к телефону.
Из трубки ныл протяжный, непрерывный гудок. Она прижала трубку к уху плечом, листая блокнот с телефонами. Не могла решить, кому из знакомых позвонить первому, потому что в этот раз, как никогда, не было разницы. А она не привыкла, чтоб разницы не было; привыкла к продуманной последовательности… И вот, как раз тут-то и послышалось ей, что в комнате кто-то тяжело вздохнул. Она вздрогнула, но моментально поняла: показалось. Потому продолжила разглядывать телефонные номера в блокноте, немного растерявшись от такого удивительного звукового эффекта.
- Эй… - раздалось вдруг из комнаты тихо, но отчётливо.
Его голос!
Она выронила трубку и ринулась назад в комнату.
Сашка лежал точно так, как и до этого. Ничего не поменялось, значит, и звук этот не мог быть тем, чем послышался… Её передёрнуло. Уж какие-то больно неприятные галлюцинации – оттого, что слишком реалистичные. Но зацикливаться даже на таких реалистичных галлюцинациях было некогда. Она вздохнула, мысленно посочувствовав себе: жалкое зрелище! так цепляться за полное безумие! Ну не может он говорить! Ничего не может!.. Она поспешила из комнаты, но как только подошла к двери, за её спиной прозвучало снова нечто невероятное:
- Постой же!..
У неё будто что-то сорвалось внутри. И она побежала! Рванула из комнаты, выбежала в коридор, а оттуда – в ванную. Заперлась.
Открыв воду, она забилась в угол, зажала уши руками. Так и просидела минут десять, рыдая, всё повторяла, задыхаясь: «Быть не может! Быть не может! Он… Слова… Быть не может!» Наконец, она немного пришла в себя. Прижалась спиной к холодной стене, отклонила голову. Монотонно гудела вода, льющая из крана. Этот звук заполнял всё и перекрывал любые возможные звуки. Такое гудение успокаивало. Она смотрела на кафель, его безупречные, продуманно-ровные линии… Когда нервы в напряжении, очень хорошо сосредоточиться на подобной безупречности – хотя бы на такой… Она вытянула вперёд ладони; они дрожали. Тем не менее, стало ощутимо легче, она даже предприняла попытку рассуждать логически:
- Так… Я много слышала о том, что, когда человек сходит с ума, ему слышатся разные голоса… Вот и у меня подобное. Да-да, точно. Просто травма от моего горя… Это слуховые галлюцинации, сто процентов. Так что хватит уже! Смысл прятаться от того, чего на самом деле не было и нет?..
Она поднялась и вышла из ванной, настороженно озираясь и прислушиваясь. Было тихо. Она снова направилась к телефону, но не дошла до него.
- Не звони никуда! – донеслось из комнаты.
- Почему? – спросила она тихо, остановившись посреди коридора и прикрыв глаза.
Ей стало по-настоящему страшно.
- По-то-му, - отделяя слог от слога, спокойно ответил ей Сашкин голос.
- Оставь меня в покое, слышишь!.. Я ведь с ума схожу, да? – проговорила она, не смея сдвинуться с места.
- Нет, - получила она невозмутимое опровержение своих подозрений.
- Но тогда кто же со мной разговаривает?
- Я. Это я! Можешь не сомневаться!
- Саша?.. – заговорила она, ощущая, что у неё уже тяжелеет голова. – Как же ты разго-вариваешь? Ты же… Ну…извини, конечно… Но ты умер!
Как только она произнесла эти слова, из комнаты зазвучал громкий раскатистый смех – бесспорно, это был его смех.
Она вбежала к нему. Сашка всё лежал неподвижно, но смех продолжал разливаться по комнате. Она принялась метаться от стены к стене, не понимая уже вовсе, что ж такое происходит. Она то скакала взглядом по всему периметру, то заглядывала под стол и за шторы, то подбегала к телу Сашки и всё кричала в каком-то неестественном возмущении:
- Чего ты смеёшься?! Как это? Почему?! Замолчи! Замолчи! Ты умер! Ты не должен говорить и смеяться! Молчи!
В конце концов, смех утих, и голос снова заговорил:
- Извини, извини. Просто не сдержался! Ну и новость: умер! Я, думаешь, не догадался? Ты спала ещё, когда я всё понял… Попытался проснуться, и, представляешь, не вышло; осознал, что умер!... Но это ничего…Ой, ты такая смешная!
- Чем же?
- Тем, что ты не понимаешь! Всего не понимаешь! Хотя… Само собой, что тебе это не-понятно. Только вот со стороны – смешно.
- Это не то что непонятно, а дико, - заметила она, сев на кровать рядом с телом и про-должая озираться в поисках источника голоса, - я не могу понять, как ты делаешь такое… Говоришь как?
- Как и раньше. Мне просто очень захотелось с тобой говорить, просто было это очень нужно.
Голос исходил от тела Сашки, в этом не было сомнений. Но губами он не шевелил. Да и не из губ вырывались слова – они будто порождались поверхностью тела – всей в общем.
- Так ты умер всё-таки?
- Не смеши меня снова! Ты ж сама мне это только что пыталась доказать!.. Умер, умер. Но это пустяки. У меня всё на самом деле хорошо.
- Как же так – пустяки?! – возмутилась она, на что Сашка ответил:
- Конечно, единственное, что меня могло бы волновать и расстраивать, это нынешняя частичная разлука с тобой, а предстоящая полная. Но оно волнует мало. Здесь так легко, беспроблемно и безболезненно!.. Я ведь дождусь тебя, и мы будем снова вместе – здесь, с этой стороны! Потому я не жалею совсем, что умер! Только легче стало! И ты не расстраи-вайся! Всё нормально!
- Хорошо, хорошо, - начала она, уже обращаясь к телу Сашки и глядя непосредственно на него, - но ты сказал, что заговорил со мной оттого, что это зачем-то было нужно…
- Да, я так и сказал. А ты ещё не поняла, зачем?
- Нет.
- Ты чуть не наделала глупостей! Ты хотела кому-то звонить? Кому? зачем?
- Нашим друзьям… Так они же…
- Каким друзьям? Кого ты ещё способна называть «друзьями»?! Эти люди предали нас, и уже давно.
- Но не один год твоей жизни был связан с этими людьми… Мне казалось, они имеют право знать…
- Зачем им знать? Если они жалели денег в долг для поддержания моей жизни, неужели ты думаешь, что они выложили бы деньги для благоустройства моей смерти?! Они бы пришли к тебе, пили-ели бы за твои последние копейки – поминая, как будто. А там бы устроили в этом доме дебош. Побили бы стёкла, поломали бы стулья. Они, выпив, не пожалели бы грязи в мой адрес. Они непременно поставили бы себе цель испортить твои последние воспоминания обо мне. И всё потому, что кое-кто из них, и ты сама давно в курсе, мечтает занять моё место рядом с тобой. Всё потому, что враги это, а не друзья.
- Но что же мне теперь делать? Мне же похоронить тебя надо, - заговорила она растерянно оттого, что странно как-то обсуждать с так явно беседующим с тобою человеком его собственные похороны. – А я сама не смогу…
- Сможешь! Я именно затем и заговорил с тобой, чтоб объяснить, как это сделать самой, - пояснил ей Сашка.
- Так ведь денег у нас на заказ даже самой простой церемонии нет…
- Ты, похоже, невнимательно слушаешь. Я сказал «самой», то есть совершенно само-стоятельно.
Её охватил ужас, и она отпрянула назад.
- Это что же?.. Мне самой могилу рыть придётся? Тебе?!
- Придётся, придётся. Это не так сложно. До вечера ты справишься.
- Да меня не физическая трудность пугает! Моральная! – вскричала она. – Я не смогу зарыть самого дорогого мне человека, чёрт возьми! Я действительно покоя хочу! И чтоб меня никто не трогал, и чтоб всё это решил кто-то другой! Мне и так плохо, при чём тут я?!
- Что ж… Ладно. Тогда я полежу тут. Мне-то что? Мне уже всё равно! Удобно и так.
- Как это?
- Просто! Проще некуда! День полежу, неделю… Тлеть начну… Тебе оно надо, а? Неприятно, наверное, видеть, как с самым дорогим для тебя человеком происходят такие естественные процессы! Гораздо неприятнее, чем лично хоронить! Похоронишь за день, и дело сделано. А здесь оставишь, так зрелище разложения будет у тебя на глазах месяцами! И всё это время, представь себе, я буду с тобой говорить! Во картина! Ты ж замучаешься, с ума сойдёшь, глупенькая!
- Это жестоко… - выговорила она и бесшумно заплакала.
Сашка молчал около минуты, а потом тихо заметил:
- Другого выхода нет, понимаешь?
Внезапно она воскликнула:
- Слушай! Что это ты раскомандовался тут?! Сама – не сама... Хватит лезть не в своё дело! Ты умер, вот и лежи тихонечко – как все мёртвые! Без вас живые разбираются, куда и как вас девать! Оставь меня в покое! Я хочу покоя, покоя, понимаешь? Не буду я тебя сама хоронить! Всё равно позвоню кому-то из знакомых – пусть хоть физически справиться по-могут!
- А я тебе говорю, не звони! – настойчиво возразил Сашка.
- Ну и что! Что ты сделаешь, если я не послушаю?! Встанешь и уйдёшь? Ты же ничего не можешь ровным счётом, только болтать, и то не по делу! Так что лежи и жди, пока я по-звоню!
- Так ты не оставила этой идеи? Хорошо, звони. Всем звони, только потом не жалуйся, когда при тебе же разворуют последнее в этом доме, а тебя саму поставят перед фактом, что деваться некуда: надо стать чужой женщиной, а иначе загнёшься вслед за мной. При этом тела моего они даже не тронут. Такой помощи ты ждёшь?! Пойми же! На них надеяться – это добровольно в их лапы прыгать! Они же только и ждут моей смерти! Они весь послед-ний месяц чувствовали, что вот, уже скоро, скоро… Они – как гиены: чувствуют смерть за-долго до наступления, подмечают в стаде погибающее животное и уже не выпускают его из поля зрения – ждут. А дальше – их время, их пир. Ты думаешь, просто так или из благородства стали они в последнее время снова звонить – осторожно так… Вкрадчиво выспрашивают о моём здоровье… Неужели ты настолько слепа, что не видишь их истинных лиц?! Я тебе больше скажу: тебе хватает ума при всём при этом полагать, что и пожар в гараже про-сто сам по себе вспыхнул?! А тебе не кажется, что это было началом их «помощи» нам?! Ну же?! Звони! Чего сидишь? Ну? Труп же ничего умного посоветовать не может!..
- Извини… Извини, я не знаю, что вообще со мной происходит. Мозг не работает, не могу никак осознать реальную картину…
- Да это нормально, - заговорил Сашка уже более спокойным тоном, - у тебя стресс, шок… Да ты и не попадала-то в жизни в такие экстремальные передряги…
- Что мне надо делать? – тихо, но уверенно спросила она.
- Так-то лучше! – с облегчением вздохнул Сашка.
Он помолчал некоторое время, а потом вдруг произнёс:
- Знаешь, мне ведь тоже грустно тебя покидать, мне тоже этого не хочется… Я тут по-думал… Давай, подождём до вечера, давай, побудем ещё вместе хоть так…
- Давай, давай… Хоть пару часов украдём у смерти!.. Как же ты нужен мне, как нужен!.. – зашептала она, ложась на кровать рядом с телом и обнимая его.
Она положила голову ему на плечо и попросила об одном: чтоб в эти последние часы он не позволил ей заснуть, потому что она хочет прочувствовать каждую минуту.
- Говори со мной! Как можно больше! Да-да, мы будем говорить! Чего ж мы так мало раньше говорили? Помнишь? Мы предпочитали молчать, и, быть может, это даже правильней, это возвышенней – но только не сейчас! Говори, говори… - молящее зашептала она.
И они пролежали так около шести часов: совершенно рядом и не замолкая.
Вначале они говорили о многих вещах, которые имели смысл, а после произносили и вовсе бессмысленные слова, лишь бы надышаться каждой нотой голоса друг друга… Они с такой жаждой внимали прозрачным тёплым звукам, что почти совсем отключились от дей-ствительности, погрузившись на самое дно океана озвученных слов…
В этот момент она расслышала такие звуки, о существовании которых ранее даже представления не имела. Она слышала, как облаками холода дышат стены, как ёжатся мятые занавески на окнах, как вздыхают оконные стёкла, как изнывает от боли исхоженный деревянный пол… Она сумела услышать даже то, как за окнами заканчивает падать снег: такой мягкий, шуршащий звук… Наверное, всё это слышал и Сашка. Для них двоих мир на-полнился звуками, он на какое-то время превратился в одни только звуки… Даже воздух сменился на какую-то жидковатую смесь нот, отколовшихся, оторвавшихся от бесчисленных шумовых и музыкальных симфоний этого мира. Этим воздухом было так легко и приятно дышать!.. И она поняла: вот тот мир, в который уходит Сашка, а её он оставляет в другом мире – в глухом, немом и плоском. Что ж…
По стенам уже плавными алыми кругами расходился закат, он плыл, клубился, забрыз-гивал комнату, окутывая её дрожащим жаром, который можно было только увидеть, но не ощутить его обжигающее дыхание. А ещё его можно было услышать: его звучание походи-ло на тяжёлый непрерывный вдох…
- Кажется, пора, - раздался голос Сашки, и все звуки, заполнявшие до этого действи-тельность, вздрогнули, вскрикнули и обрушились на пол комнаты, исчезнув там в лучах за-ката.
- Что? – с испугом выдохнула она.
- Пора. Лучше не медлить, скоро начнёт темнеть. Чем скорее всё это провернём, тем скорее случится твой заветный покой! Пора!
- Нет…
- Так! ты же мне обещала!
- Хорошо, хорошо. Что мне делать, говори… - грустно пролепетала она.
- Первое: нам надо раздобыть лопату, - начал Сашка.
- Где?! – воскликнула она.
- Тихо, тихо! С этим-то как раз полный порядок: сосед снизу ведь дачник? Зайди к нему, он одолжит!
- И что я скажу?! Дайте лопату могилу копать?!
- Почему сразу так? Скажи, что нужно снег у гаража раскидать. Думаю, соседи не в курсе, что гараж сгорел!..
Сосед, и в самом деле, был рад помочь, вынес две лопаты и предложил выбрать. Она взяла первую попавшуюся, так как в лопатах не разбиралась да и не было желания задумываться над выбором.
- Лопата есть, - отчиталась она перед Сашкой, - что теперь?
- Поставь на кухне два чайника, - ответил тот.
- Зачем? – поинтересовалась она, но он отрезал:
- Узнаешь ещё. Теперь надо подумать, как ты понесёшь меня.
- Да, это непросто… Что ты предложишь?
- Ну, смотри: тебе, понятно, будет легче со мной справиться, если ты будешь не на сво-ей спине меня нести, а сможешь волочь за собой по снегу, правильно?
- Думаю, да…
- Значит, если исходить из этого… Можно, например, использовать покрывало с кровати: завернёшь меня в него и потащишь…
- Хорошо, так и сделаем, вернее, сделаю. Только покрывало-то скомкано и заброшено на кресло, на него придётся тебя как-то перекладывать. Давай, может, лучше в простыню? Ты ж на ней и так лежишь, останется только завернуть… - начала рассуждать вслух она, со-вершенно не веря, что это её собственные слова; ей показалось, что она говорит сейчас о своём любимом человеке, как о колбасе в магазине, выясняя, во что лучше завернуть.
- Простыня отменяется, - не согласился Сашка, - она непрактичная, потому что тонкая. Протрётся моментально! Покрывало хоть немного поплотней будет…
- Может, лучше тогда одеяло?
- Нет, тоже не пойдёт: оно ватное – и само по себе тяжёлое, а уж со мной… В одеяле тебе слишком тяжело будет меня тащить. Так что остановимся на покрывале. Давай, стели его на пол возле кровати.
Она так и сделала. Развернула покрывало и аккуратно расстелила на полу.
- А теперь, - распорядился Сашка, - спихивай меня с кровати!
- Что? – протянула она с несогласием.
- Спихивай с кровати, - повторил тот.
- Ты чего, с ума сошёл? Ты ж упадёшь!
- Слушай, нашла проблему! Я же боли не почувствую! Мне уже абсолютно всё равно!
- Нет, я не могу так…
- Спихивай меня, я сказал! Ну? Я же сам тебя об этом прошу! Пойми, это только тело, оболочка, в которой меня больше нет! её нечего щадить!
Она как-то горько ухмыльнулась. Влезла с коленями на кровать и присела рядом с Сашкой.
- Ну, ты сам захотел, в конце концов!.. Получай!
И она подтолкнула Сашку к краю. Но, видимо, сделала это не в полную силу, потому что вышло только подвинуть его, а никак не свалить.
- Ну же! Сильнее! Толкай! – настойчиво бросил тот.
Она собралась, вздохнула, зажмурилась и толкнула вновь легонько, но тело было уже на самом краю, потому на этот раз оно действительно свалилось с кровати.
Упал Сашка с тяжёлым и глухим звуком, с таким звуком одушевлённые предметы не падают, они падают несколько звонче. А его удар о пол походил на некий всплеск пустоты, на хлопок руки по плотной пуховой подушке. Неживой звук…
- Отлично! – одобрил голос Сашки. – По моему, довольно неплохо растянулся!
Его тело лежало на полу, неестественно откинув руки.
- Какой кошмар… - проговорила она, прикрыв лицо руками.
- Да перестань ты! Всё идёт так, как и должно! Давай действовать дальше. Положи сюда же, рядом со мной, лопату, чтоб не ломать голову с удобством её транспортировки. Неси нитку и иголку!
Сашка проинструктировал её, как лучше завернуть покрывало на теле и посоветовал закрепить получившийся «мешок», пришив в определённых местах свободный край.
- Так, во время, похоже, укладываемся, до полной темноты должны успеть, -подытожил он несколько взволнованно, так, как волнуются перед дальней дорогой. – Теперь последнее, что тебе надо сделать дома…Чайники закипели?
- Должны были…
- Так вот. Воду залей в оба наших термоса. Возьми сумку свою расшитую, которая через плечо… Да эту. Она вместительная и удобная. В неё термосы впихни.
Она вернулась уже одетая и с собранной сумкой.
- Всё? – спросил Сашка.
- Всё, - кивнула она. – А термосы всё-таки зачем?
- Земля промёрзла. Будешь поливать кипятком, чтоб копать было возможно. Ну, ты готова?
- Кажется. А ты?
- Я-то давно готов! Пошли тогда, что ли…
Она наклонилась, схватилась за ткань покрывала и потащила его по полу комнаты в коридор.
- Саш, всё нормально? – позвала она, потому что Сашка на некоторое время затих.
- Да, всё в порядке, нормально! Я задумался немного… А ты как? Сильно тяжело? – поинтересовался он в свою очередь.
- Терпимо. Саш, а ведь там соседи могут быть… На улице увидят прохожие…
- Фиг с ними! Увидят, так увидят! А ты говори, что у нас уборка и ты прёшь на свалку всякий хлам!
- Это, в принципе, мысль, - согласилась она и, поспешно повернув ручку замка, распахнула дверь.
На лестнице в подъезде встретился тот самый сосед, что давал лопату. Чтоб поддержать миф о расчистке снега под гаражом, пришлось наплести ему, что тянет как раз новую аппаратуру в гараж. Сосед был мужиком не любопытным, потому вытягивать подробностей не стал и скрылся за дверью своей квартиры. Но на лавочке у подъезда ждало более серьёзное испытание: две бабушки-пенсионерки, от которых так просто не отделаешься.
- Здрасьте, - буркнула она, не останавливаясь.
- Добрый вечер, девочка… Что это ты такое тяжёлое несёшь? – сразу перешла к делу одна из пенсионерок.
- Уборка у нас. Вот, хлама накопилось…
- Чего ж ты сама тяжести таскаешь? А Сашенька где? Болеет ещё? – вступила другая.
- Болеет, - проговорила она, остановившись и посмотрев угрюмо на обеих.
- А что там у тебя за хлам? – снова вмешалась первая бабка. – Может, лучше б нам что отдала, чем выкидывать…
- Нет… Нет, там колонки музыкальные старые и из дивана паралон гнилой, - выпалила она.
Бабки покачали головами, подтвердив, что это, в самом деле, хлам, и вежливо попрощались с ней.
- У-у, хапуги! – прохрипел Сашка жутким и неузнаваемым голосом.
Бабки вздрогнули, и их глаза забегали в поисках невидимого хама. Но поиски эти, ес-тественно, не дали ничего.
- Здорово ты придумала: колонки и паралон! – заметил Сашка довольно.
- Надеюсь, ты не обиделся, что я твоё тело с таким мусором сравнила? – усмехнулась она тоскливо, таща тело вдоль дома.
- Ни капли! Знаешь, смело могу тебе сказать, что паралон с колонками будут на порядок ценнее этой бессмысленной груды костей и мяса! Честное слово! Я только сейчас чувствую полную бесполезность своего тела! Оно жалкое и пустое. Без него легче. Оно – только временный одиночный карцер для души. Но теперь я свободен и не вернулся бы в карцер, даже если бы представилась возможность!
- А бабки здорово испугались, - вспомнила она.
- Ещё б! Вот жадные созданья! Всё им дай! Даже в мусоре порыться! – возмутился Сашка, а она поддержала:
- Ага! И дома им в такой холод не сидится!.. Кстати, куда мы, собственно, идём? Я как-то даже не спросила…
- Пока ты идёшь правильно. В лесопосадку мы пойдём, туда, за железную дорогу. Там глушь и спокойствие. Представь себе: моё тело будет спать под стук колёс и шум ветра…
- Саш, я не хочу представлять!
- Извини. Ладно, я тебя отвлекать не буду. Ты говори поменьше, а то быстро силы про-падут. Закат заканчивается. Надо спешить.
Они преодолели около половины пути. На это ушло минут семь или немного больше.
Она выпрямила спину, отирая рукавом пот со лба.
- Ты устала? Может, отдохнёшь? – обеспокоено спросил Сашка.
- Нет, нельзя терять время. Я справлюсь, ты не волнуйся! – заверила она, согнулась вновь и продолжила их последний совместный путь.
Наконец, они оказались у железной дороги. Осталось совсем чуть-чуть: только преодолеть рельсы, а там уже и посадка.
Она взволокла Сашку на крутую насыпь, ведущую к рельсам. Руки уже ныли от боли и напряжения, пульс колотил в виски. Рельсы и насыпь были не целиком укрыты снегом, потому «мешок» с телом застрял на самом пике подъёма. Видимо, покрывало зацепилось за какой-нибудь сучок. Она нагнулась, стала на колени в снег и начала дёргать покрывало на себя. И тут шов, проложенный для скрепления «мешка», разошёлся, покрывало развернулось, и тело покатилось по насыпи вниз. Она по инерции упала на снег спиной, но быстро поднялась и мгновенно бросилась по насыпи вниз, расплакавшись молча, но с такой обидой и горечью!..
- Саш, прости! Прости меня! – горько застонала она, подобравшись к телу ближе.
Оно лежало на снегу. На одежде – снег, в волосах – снег.
- Ты не виновата, перестань! Ну, дотащишь так! Всё будет в порядке, ты справишься! – попытался успокоить Сашка.
Она взяла лопату под мышку. Вытерла слёзы, глубоко вдохнула холодный воздух и, собрав всю волю в кулак, схватила Сашку за рубашку, снова потянула вверх по насыпи. Сумка путалась в ногах, лопата выпадала и не давала свободно развернуться. Но она из последних сил дёргала тело вверх; отпустить его означало бы начать покорение насыпи в третий раз с самого начала. Потому она сделала всё, чтобы подъем удался. Она делала немыслимые, адские по усилиям броски вперёд всем своим живым телом, а потом, цепляясь замёрзшими занемевшими пальцами, с силой рвала к себе дорогое, любимое мёртвое тело. Под ногтями уже выступила кровь, голос сел от мороза, слёз и сильнейшей физической нагрузки.
Вниз по насыпи было тащить уже легче. Она взяла Сашку под руки и, пятясь назад, спустила его. Оставался последний рывок: в глубь лесопосадки. Тем временем начинало уже темнеть.
Она предоставила Сашке самому выбрать место, где остановиться, ведь это его телу предстоит здесь лежать. Он выбрал одну небольшую полянку. Она с облегчением отпустила тело, оставив его на снегу, но расслабляться было рано: нужно было немедленно приступать к разрыванию ямы. Сашка в свою очередь сразу начал инструктировать:
- Сначала разгреби снег… Да, вот так. Теперь полей землю водой из термоса, только экономно. Вот… Можешь копать. Как идёт?
- Нормально, - проговорила она. Я хоть правильно копаю? А то последний раз я делала это в детской песочнице…
- Всё правильно. Ты вырой ямку – ну, хоть небольшую, какую сможешь… - начал Сашка.
- Что значит «небольшую»? Нет, я вырою тебе такую, какую положено! – задыхаясь от работы возразила она.
- Но ты должна успеть до темноты, ведь в темноте ты не сможешь копать!
- Ерунда. И в темноте покопаю, если придётся. Я не хочу, чтоб твоё тело собаки разрыли!
Когда она окончила копать, было уже совсем темно. Она не знала, час прошёл, два или в несколько раз больше. Но яма была готова.
Она села на снег. Всё время, пока она копала, Сашка вспоминал случаи из их жизни, пел песни и даже рассказывал анекдоты, но теперь почему-то замолчал.
- Чего молчишь? – спросила она.
- Не поверишь: я устал говорить! Ведь мне в моём новом состоянии все разговоры даются едва ли легче, чем тебе далась эта яма! – пояснил Сашка.
- Почему же ты мне раньше не сказал?
- А зачем? Расстраивать тебя в мои планы не входило… Ну, похоже пришло время прощаться. Мы с тобой вдвоём устали до предела…
- Нет!.. – воскликнула она, и по её щекам потекли тяжёлые слёзы.
- Пора, милая… Ну же… Опусти меня туда, в землю. И зарой.
- Я не хочу!
- Пожалуйста… Я устал уже от этого мира; меня зовёт мир другой, а я не тут и не там. Я не могу больше находиться в этой промежуточной стадии. Отпусти меня, солнышко… Прости за всё, что было не так, за то, что ухожу. Но я буду ждать… Мы будем вместе, и уже навсегда. Верь! А пока… Пока настанет тот самый покой, о котором ты сегодня повторила столько раз – покой для меня и покой для тебя. Он так нужен нам обоим… Спасибо тебе за всё, что сделала для меня при моей жизни и после моей смерти! Я буду ждать, буду! Обещаю!
- Саш… Я люблю тебя, - прошептала она, - люблю и не забуду!..
- Я тоже люблю тебя! Я тоже буду помнить! – воскликнул он.
Она в последний раз посмотрела на него, потом наклонилась и крепко поцеловала в холодные губы. А потом прыгнула в яму и стащила на себя его тело.
Уложив его получше, она выбралась наверх, упала на снег и принялась отчаянно отпихивать от себя обеими руками мокрую ледяную землю, забрасывая её обратно в яму, забрасывая ею дорогое тело. Она беспрестанно шептала слова любви и извинений и плакала – снова беззвучно; за всё это время она ни разу не плакала вслух…
Могила была зарыта. Над могилой теперь стояла она и не знала, что делать, куда идти. Теперь её любимого не стало совсем.
- Саш… Сашка… - позвала она тихо.
Закашлялась.
- Ну хоть одно ещё словечко, Саш!..
Но никто не отвечал.
В этот момент у неё внутри словно всё оборвалось. Стало страшно, и она кинулась бежать прочь.
Ветки били в лицо, снег и ветер мешали движениям, но она неслась вперёд, падая, под-нимаясь, огибая какие-то невидимые препятствия…
На станционной платформе толпились люди, курили, лениво беседовали, ждали электричку. Они сочувственно проводили взглядом странную «сумасшедшую», всю перепачкан-ную в грязи, взъерошенную и кричащую куда-то в воздух, в небо, что ей нужно хотя бы слово, одно слово в обмен на этот мёртвый свинцовый покой… Но эти люди завтра уже не вспомнят ни эту несчастную, ни её слова. Конечно же, никто не станет её догонять, не поплачет молча вместе с ней, не предложит свою помощь. Их гораздо больше волнует причина, по которой задерживается их электричка, чем причина боли незнакомой им девушки, петляющей вдоль снежных равнин. Через несколько минут электричка придёт, и толпа втиснется в её промёрзшие вагоны. Замелькают железнодорожные картинки и далёкие ночные огни в узорчатых окнах. Они убаюкают сознание и совесть. Они сотрут воспоминания нечаянной встречи из памяти сонных, безразличных ко всему пассажиров. Они унесут их дальше, дальше – туда, где, наверное, нет боли, где каждый тих, одинок и безразличен… В по-кой…
И всё на минуту замрёт. Замрёт всего на минуту, но если замрёт всё, то остановится и время. Минуты застынут надоевшей кинолентой перед глазами этой яростной зимы. Всё будет пульсировать в треснувшей раме настоящего, никогда не вспомнив о прошлом и не осмелившись замахнуться на будущее… И только хрупкие муравьи в вековом янтаре будут одобряюще вращать мутными глазами: наконец-то внешний мир пришёл в полное соответ-ствие со внутренним! Равенство! Гармония! Покой! Покой!..
Ночью поверх старого снега выпал новый. Белый и холодный; такой же, как и прошлый. Такой же, как и все бывшие до него снега. Она села у окна на стуле, но спиной к снежному пейзажу – лицом и одинокими глазами в тёмную комнату. В комнате было как-то прозрачно и пусто. На улице – тоже. А ещё было тихо. До неприятной дрожи тихо. Молчало всё вокруг. Это ли не покой?.. И тут она заплакала в голос…
С начала 2005 года по 23.09. 2006.