Печатных знаков развлеченья
мне с детства заменяли мир:
ничто не затмевало чтенья,
в свой вовлекающего пир.
И в современные мгновенья,
по-прежнему ему верна,
беру цветущее творенье
я с книжной полки у окна,
читаю, образам внимаю,
иллюзией окружена,
листы бумажные листаю,
плетутся слога кружева.
Я позабыла серость быта
и скуку дня, и блеск зари,
слаба, рассеянна, разбита
атаками слепой жары,
читаю, только вдруг невнятно,
но постепенно все ясней,
мелодией, мне непонятной,
влечение к душе твоей.
Я так хочу, чтоб тайно оживала
она от моего огня,
что толстого романа мало,
и увлекает воспаленье дня,
а позвоню, ты будешь рад ли
иль пропадешь куда-нибудь,
уедешь: свидимся, мол, вряд ли, —
и снова не смогу заснуть.
Который раз несбыточной надеждой
сияет встреча, как маяк.
Меня считаешь ты невеждой
в делах, которым имя — мрак.
Но пустоты давно боюсь открытья
в тебе, во мне, в небесной духоте —
Постой! — Теперь иным поражена событьем,
теперь влекома к вечной мерзлоте.
Ведь на экране города обширном
я вижу берега пустынных волн,
прохлады полные дубровы, чьи вершины
шумят о чем-то, и мелькает челн.
И девятнадцатым столетьем студит лица,
меня рисует быстрый карандаш
Поэта. Стертая граница
меж нами — сущий ералаш
сомнений, горестных ошибок,
революционного “ура”...
А облик его легок, зыбок,
но светской черни мишура,
в казенном образе рекламы,
сменила милые черты…
Но только “МА-МА МЫ-ЛА РА-МУ”
я в букваре прочту, как черноты
не устрашится уж вовеки разум,
поскольку “Небо осенью дышало...”,
“Мороз и солнце...” рот произнесет,
поскольку начинается сначала
стихотворение, лишь до конца дойдет,
как свет, неощутимый глазом.
июль-сентябрь 1999