Нет на тропе никого и ничего, ничего, кроме ежевики,
Ежевичных кустов по обоим сторонам, хотя по правую руку - больше,
Ежевичной аллеи, что, петляя, сбегает вниз, и моря,
Вздымающегося где-то в ее конце. Ягоды ежевики
Величиной с подушечку моего большого пальца, и немы, как глаза,
Эбеновые, налитые
Лиловыми соками. Вот они разбрызгиваются на моих пальцах.
Я не просила такого кровавого сестринства; они, должно быть, любят меня.
Они приспосабливаются к моей молочной бутылке, утрамбовывая свои края.
Над головой проносятся сорочьи жаворонки черными, какофоническими стаями —
Клочья сгоревшей бумаги кружатся в ветренном небе.
И лишь один голос все возражает, возражает.
Не думаю, что море вообще откроется.
Высокие зеленые луга сияют, будто бы освещены изнутри.
Я подхожу к кусту с такими спелыми ягодами, что он стал кустом мух,
С сине-зелеными брюшками и стеклянными крылышками, как на китайской ширме.
Медовый пир ягод ошеломил их; они верят в небеса.
Еще поворот - и ягоды с кустами заканчиваются.
Все, что ныне есть - это море.
Из ущелья меж холмов навстречу мне вдруг вырывается ветер,
Хлеща своим призрачным бельем меня по лицу.
Эти холмы слишком высоки и зелены; они не ведали соли.
Я иду по овечьей тропе между ними. Последний виток выводит меня
К северному склону холма, чье лицо - оранжевая скала,
Глядящая в ничто, ничто, кроме обширного простора
Бело-оловянных огней, где раздается грохот, будто бы серебряных дел мастера
Все куют и куют неподатливый металл.
Sylvia Plath - Blackberrying
Nobody in the lane, and nothing, nothing but blackberries,
Blackberries on either side, though on the right mainly,
A blackberry alley, going down in hooks, and a sea
Somewhere at the end of it, heaving. Blackberries
Big as the ball of my thumb, and dumb as eyes
Ebon in the hedges, fat
With blue-red juices. These they squander on my fingers.
I had not asked for such a blood sisterhood; they must love me.
They accommodate themselves to my milkbottle, flattening their sides.
Overhead go the choughs in black, cacophonous flocks —
Bits of burnt paper wheeling in a blown sky.
Theirs is the only voice, protesting, protesting.
I do not think the sea will appear at all.
The high, green meadows are glowing, as if lit from within.
I come to one bush of berries so ripe it is a bush of flies,
Hanging their bluegreen bellies and their wing panes in a Chinese screen.
The honey-feast of the berries has stunned them; they believe in heaven.
One more hook, and the berries and bushes end.
The only thing to come now is the sea.
From between two hills a sudden wind funnels at me,
Slapping its phantom laundry in my face.
These hills are too green and sweet to have tasted salt.
I follow the sheep path between them. A last hook brings me
To the hills’ northern face, and the face is orange rock
That looks out on nothing, nothing but a great space
Of white and pewter lights, and a din like silversmiths
Beating and beating at an intractable metal.