Она просыпается и первым делом – страничку с мячом.
Европа. Чемпионат две тысячи восемь.
И не оборачивается на спящего, поводит плечом,
Слышит «чокнутая!», и тычет опять
В мегапиксельную просинь.
Ну вот как-то не получилось – быть девочкой.
Ни юбок из крепдешина, ни туфелек из хрусталя.
Она не умеет молчать, делать глазки со стрелочкой.
Умеет стиснуть зубы – и все начинать с нуля.
Бродит в уличной бане, задыхается юго-западом пресным,
Обжигает бледные скулы, как глиняные горшки.
И в рваном кармане сборничек - «антипесни».
На ядерно-красном, измятый,
Переписанный от руки.
Она какая-то непутевая. Только не - «нет пути»,
А «слишком много путей положил Господь»…
И метаться уже не пристало, безжалостно пусто в горсти-
Забирай, для тебя отрезан этот ломоть.
Она – неумело испеченный кем-то днерожденческий каравай,
Соли переборщили, сахара недодали, ягоды кислы.
Вместо пешком, такси, метро - заблудившийся трамвай.
Она бьется как рыба, сверкает, застывает
На кончике блесны.
Перебирает встреч и не-встреч бестолковый ворох…
Обнаженность слов – не изюминка, а беда.
Ее любят седые мужчины, женщины за сорок,
Маленькие дети, большие собаки, чужие города.
Она собирает вещи, билеты, мыслей бессвязных бисер,
И не оборачивается, в спину хлесткое «ничего святого!».
Она никогда не любила четных чисел.
И ей остается девять шагов пути, пять аккордов,
Семь песен и bossanova.